23, – емко заключает он.
Лавкрафт оставил в этом опусе что смог («Книгу о запретном», «семь утраченных символов ужаса», «таинственный город Йиан-Хо» и все в таком духе) и даже прояснил сюжет, но результат все равно безнадежный. Лавкрафт искал внятную, губительную концовку, и в итоге рассказчик в поисках источника ужасов спускается в подвал, где на него нападает чудовище. Из последних сил он каким-то неведомым образом отважно царапает в дневнике: «Поздно… Меня не спасти… появились черные лапы… тащат к потолку…»
В конце концов, что еще комичнее, рукопись из-за обилия правок обрела такой безобразный вид, что на перепечатку ее бы никто не принял; набирать текст пришлось Лавкрафту – и как на этом фоне его забавляло название рассказа. Он считал, что «Дневник» осядет в любительском или полупрофессиональном издании вроде Marvel Tales, но Ламли предприимчиво послал его Фарнсуорту Райту, и тот в начале декабря взял рассказ в печать за семьдесят долларов24. След Лавкрафта от него не укрылся, и, вероятно, как раз поэтому Weird Tales издаст рассказ лишь в феврале 1938 года. Весь гонорар Лавкрафт великодушно оставил Ламли.
Вероятно, повинно в его щедрости одно любопытное сентябрьское предприятие. По-видимому, когда он был в Нью-Йорке, Джулиус Шварц позвал его на собрание «странной» конкурсной команды. Точную дату не установить, поскольку четвертого сентября25 Шварц встретился с Лавкрафтом у Лонга по поводу «Вызова извне», а в следующий раз уже у Уондри26, но когда – неизвестно. Метя в литагенты по научной и «странной» фантастике, Шварц связался с главным редактором Astounding Орлином Ф. Тремейном, желавшим разнообразить репертуар чем-то научно-мистическим. Шварц обратился к Лавкрафту, тот предложил «Хребты безумия», забракованные Райтом и отложенные под сукно. Повесть, вспоминает Шварц спустя полвека, Лавкрафт якобы выдал тут же – значит, либо экземпляр был у него с собой, что странно, либо у нью-йоркских коллег вроде Уондри. В итоге где-то в конце октября Шварц предложил повесть Тремейну. А дальше вот что:
«В следующий раз я захожу к нему и говорю что-то вроде: „Есть повесть от Г. Ф. Лавкрафта на 35 000 слов“. А он на это с улыбкой не то „плачу́ в пятницу“, не то „беру!“…
И ручаюсь, он с ней не знаком. Если и брался читать, то бросил».
Это показывает, что, раз Тремейну хватило одного имени Лавкрафта, в бульварной фантастике он имел вес и мимо крупные повести от него – а такие растягивают на несколько номеров – не пройдут. С гонораром он не обидел: триста пятьдесят долларов, из которых Шварц удержал агентскую десятую часть.
Такой поворот событий радовал, и буквально через несколько дней он повторится. В первой половине ноября выяснилось, что Дональд Уондри предложил Тремейну повесть «За гранью времен» (видимо, ему достался от Лавкрафта экземпляр), и тот купил и ее за двести восемьдесят долларов. Явно не прочитав.
С подробностями этих двух примечательных сделок не все так ясно. Что Шварц, что Уондри приписывают обе себе, однако Лавкрафт в письмах их четко разделяет: «Хребты» – за первым, «За гранью времен» – за вторым. Мемуарам Уондри «Лавкрафт в Провиденсе» (1959) в этом отношении мало веры, поскольку якобы после разговора с Тремейном он тотчас же написал Лавкрафту с просьбой выслать обе повести, однако ничего подобного в их переписке не нашлось. Есть лишь открытка от третьего ноября, когда чек от «Стрит энд Смит» уже был получен:
«Кто это там за дедулиной спиной подался в филантропы? На днях сыночек и миста Стойлинг [Фрэнк Лонг и Кеннет Стерлинг] мне кое-что нашептали, а утром чек от „С & С“ подтвердил самые дерзкие догадки. Пресвятой Юггот, 280$! Надеюсь, ты не поскупился на процент – иначе дедуля принудительно вышлет! Ты наверняка слышал, что малютка Шули [Джулиус Шварц] пристроил «Хребты» и принес мне 315$. Под направленность и принципы Astounding мои повести не попадают, но, веришь ли, их взяли обе. Думал, Тремейн мне и шанса не даст. Сумма в 595$ хотя бы на время вытянет меня из кризиса… Всегда бы так зарабатывать!»27
Все разложено по полочкам. Сюрприз в виде гонорара действительно пришелся кстати: «Никогда еще страх остаться без куска хлеба не был столь силен»28, – писал Лавкрафт о том годе (пусть жестко, но как есть). Также он признавал: «Недавние чеки воистину меня спасли – настолько, что, вероятно, весьма прозаично уйдут на еду и счета!»29 С 1934 по 1935 год за его творчество заплатят еще лишь дважды: сто пять долларов за «Врата серебряного ключа» и тридцать пять за переиздание (не случившееся30) «Музыки Эриха Занна» от лондонского агентства Кертиса Брауна. В 1935-м Лавкрафт экономил даже на чернилах: с привычных «Скрип» по двадцать пять центов перешел на «Вулворт» за пять31. Щедрые выплаты от «Стрит энд Смит», как увидим дальше, едва ли спасут его с Энни от нужды будущей весной.
Между тем Уильям Л. Кроуфорд, явно по горячим следам, предложил послать в Astounding «Тень над Инсмутом» (к тому времени были планы издать ее буклетом)32. В целом Лавкрафт не возражал – однако так часто пытать удачу рискованно, считал он. Вдобавок научно-фантастического в «Тени» было куда меньше, чем в проданных повестях, и в итоге задумка, увы, канула в Лету: то ли Кроуфорд так и не обратился к Тремейну, то ли получил отказ.
Качество публикации в Astounding еще подпортит Лавкрафту удовольствие, но лишь через несколько месяцев. Вполне ясно, что если издательский отказ и даже критика от друзей повергали его в апатию и самокопания, то двойной успех вернул к жизни. Так, с пятого по девятое ноября Лавкрафт пишет «Скитальца тьмы».
Последний свой рассказ он сочинил практически шутки ради. Весной 1935 года у Роберта Блоха выйдет «Звездный бродяга», где безымянный главный герой (по всем признакам, Лавкрафт) гибнет от чужой руки. Рассказ ему понравился, а затем в сентябре 1935 года в Weird Tales некий Б. М. Рейнольдс предложит: «На фоне прошлых творений Роберта Блоха „Звездный бродяга“ достоин похвалы. Не хочет ли мистер Лавкрафт взять реванш?»33. Взял: в «Скитальце тьмы» герой Роберт Блейк умирает в кабинете, уставив остекленевший взгляд в окно.
Не обманитесь стоящей за рассказом шалостью: это весьма сильное произведение. По сюжету юный фантаст Роберт Блейк приезжает в Провиденс за вдохновением. Рассматривая в окне Колледж-Хилл и мрачноватый итальянский район Федерал-Хилл, Блейк замечает причудливую заброшенную церковь «крайне обветшалой наружности», куда, собравшись с духом, и отправляется. Церковь встречает его запрещенными оккультными трудами и огромной квадратной залой, где на постаменте лежит загадочный камень в ларце, завораживающий дьявольским очарованием. Там же, что странно, лежит иссохший скелет газетчика – с записной книжкой, куда Блейк не может не заглянуть. Там говорится о снискавшей популярность в девятнадцатом веке церкви Звездной мудрости, где якобы практиковали сатанизм в самой изощренной форме. В 1877 году ее закрыли. В блокноте упоминается «сияющий трапецоэдр» (а также что «Скиталец тьмы» не выносит света), в котором Блейк узнает камень с постамента. В «судорожном приступе панического ужаса» он захлопывает ларец и бросается наутек.
Вскоре до Блейка доходят слухи: якобы сначала из церковной колокольни слышали страшный грохот, а затем подушками там заткнули от света все окна. Последней каплей становится ураган с восьмого на девятое августа, обесточивший город на несколько часов. Самые суеверные и смелые из итальянцев окружают церковь со свечами – а дальше:
«Тотчас площадь сверху наводнил невыносимый, удушающий, тошнотворный смрад, от которого дрожащие очевидцы едва не попадали с ног. Воздух содрогнулся раз, другой, будто в вышине захлопали крылья, и с востока ударил такой мощный порыв сквозняка, что посрывал шляпы и вывернул мокрые зонты. Кромешный мрак был непроницаем, хотя кто-то задрал голову и якобы рассмотрел, как на фоне чернильного неба выросло пятно – бесформенная туча, метеором ринувшаяся на восток».
В финале цитируется дневник Блейка. У него, судя по всему, постепенно размывается личность («Я Блейк, Роберт Харрисон Блейк, проживающий в доме 620 по Ист-Нэпп-стрит, Милуоки, Висконсин… Я на этой планете», а также чуть дальше: «Я – это оно, а оно – это я»), мутится мироощущение («Далекое стало близким, а близкое – далеким»), и заканчивается все появлением какой-то сущности («адский ветер… исполинское пятно… черные крылья… убереги меня, Йог-Сотот… тройное горящее око…»). Утром находят его труп – Блейка убило разрядом молнии, хотя окно было наглухо закрыто.
Так что же случилось? Ясность вносит жуткая и на первый взгляд странная запись «Родерик Ашер» в дневнике. «Сюжет о падении древнего затворного рода и о трех сущностях, связанных мистическими узами: близнецов брата и сестры, делящих со своим вековым домом одну душу и встречающих одинаковую погибель», – так в «Сверхъестественном ужасе в литературе» Лавкрафт писал о «Падении дома Ашеров» Эдгара По; напрашивается вывод, что в минуту смерти по душу Блейка явилась тварь из церкви («Скиталец тьмы», якобы воплощение Ньярлатотепа), и тут их обоих поразило молнией. Что в «Зове Ктулху» случай уберегает планету от чудовищной кончины – Р’Льех уходит под воду, – что здесь стихия не дает вырваться в наш мир невообразимо могущественной сущности.
Немало сюжетных штрихов Лавкрафт почерпнул из «Паука» Ганца Гейнца Эверса, с которым ознакомился в «Ночных страхах» (1931) Дэшелла Хэммета. По сюжету герой попадает под губительные чары загадочной женщины в окне напротив и в финале, по-видимому, также утрачивает личность. Весь рассказ – это как бы его дневник, и кончается он так: «Я… Ричард Бракмон, Ричард Бракмон, Ричард… не помню…»34. Трудно сказать, превзошел ли Лавкрафт Эверса.
Глубокой философии в «Скитальце тьмы» нет. Даже традиционного лавкрафтовского дуализма света и тени – добра и зла, ума и невежества – повесть почти лишена, но менее сильной и гнетущей не становится. Космизмом она не пропитана, в дневнике Блейка его немного («Чего я страшусь? Ведь это Ньярлатотеп, ведь это его обличье? Того, кто в древнем сумрачном Кхеме снизошел на Землю под маской человека? Я помню Юггот, помню далекий Шаггай и беспросветную пустоту черных планет»), но примечателен «Скиталец тьмы» как минимум живым и запоминающимся образом Провиденса.