61.
В ноябре Лавкрафта взбодрили президентские выборы. Утром двадцатого октября удалось даже мельком увидеть Рузвельта во время его турне по Провиденсу.
Порадовало и Рождество. Энни с Лавкрафтом вновь нарядили елку, затем вдвоем поужинали в пансионе по соседству, и, само собой, не обошлось без подарков. Кое-кто преподнесет Лавкрафту одиозный сюрприз, хотя сам он отметит свой восторг: Уиллис Коновер пришлет ему старый человеческий череп из одного индейского кургана. В будущем его осудят за такой жест умирающему, но разве он знал правду? К тому же радость Лавкрафта от этого замогильного сувенира кажется искренней.
Зима выдалась на редкость теплой, что позволило гулять по округе в декабре и даже январе. В письмах за тот период, конечно, нет и намека на скорую кончину. Лейберы предложат взяться за редактуру видного бульварного журнала, на что в середине декабря Лавкрафт напишет Жонкиль: «Если старость таки не возьмет свое, наверняка смогу приняться за редактуру добротного фантастического журнала, о которой упоминал мистер Лейбер!»62 В февральской политической дискуссии с коммунистом Генри Джорджем Вайссом – а Лавкрафт обнаружил, что во многом они сходятся, – он напишет: «Как любопытна будет Америка в ближайшие годы»63. Будто и не сомневался, что доживет.
Тем не менее в начале января самочувствие Лавкрафта ухудшилось: опять якобы разыгрались «простуда» и несварение. Ближе к февралю он начинает печатать письма на машинке— а это всегда дурной знак. В середине февраля он обмолвится Дерлету о заказе на редакторскую обработку статей по астрономии (возможно, для Asheville Gazette-News, но вообще об этом заказе нет данных), из-за которого пришлось сдуть пыль со старых астрономических книг и взяться за новые. (К слову, в середине октября 1936 года Лавкрафт с великим удовольствием посетил сходку новоиспеченного провиденсского кружка любительской астрономии «Небоскребы».) Кончается то письмо ремаркой «курьезно, как к концу жизни иной раз возвращается страсть юности»64.
На тот момент он уже принимал три выписанных врачом препарата. Между тем его продолжал допытывать по роману Талман, и двадцать восьмого февраля Лавкрафт набросает ему хилый ответ: «Мучаюсь от постоянных болей, ем только жидкое и до такой степени раздут, что даже не могу лежать. Дни просиживаю в кресле на подушках, а читаю и пишу по две-три минуты за раз, не дольше»65. Через два дня Гарри Бробст, который, похоже, был рядом, напишет Барлоу: «Наш старый друг слег, пишу эти строки за него. За несколько дней он серьезно ослабел»66. Девятого марта Лавкрафт нацарапает на обороте открытки для Уиллиса Коновера: «Мне очень плохо, и, по-видимому, это надолго»67.
Точного мнения о заболеваниях Лавкрафта нет – как минимум в плане их этиологии. Виной здесь, возможно, то, что он затянул с обращением к специалисту. Основной причиной смерти в свидетельстве указана «карцинома тонкого кишечника», а дополнительной – «хронический нефрит», почечный воспалительный процесс.
В толстом кишечнике рак встречается куда чаще, соответственно в тонком его не всегда вовремя обнаруживают даже при регулярных медосмотрах. Лавкрафт же первый и последний раз покажется врачу за месяц до смерти, но тот уже сможет лишь развести руками и выписать морфий (который, похоже, даже в крупных дозах приносил мало облегчения). Почему он медлил, сказать трудно, поскольку первые серьезные симптомы дали о себе знать как минимум в октябре 1934 года, когда у него «обострилось несварение»: «я пролежал в постели, периодически волоча себя в уборную и на кухню, неделю и впоследствии недомогал и с трудом держался на ногах»68. Себе Лавкрафт приписывал «простуду» – народное название ОРЗ, о котором, очевидно, здесь и речи не идет (в душе он сам наверняка это понимал). Может статься, сыграл роль его страх перед врачами и больницами. Как помним, мать писателя Сьюзи скончалась после операции на желчном пузыре. Не столько, должно быть, из-за врачебной халатности, сколько просто из-за общих физической и моральной истощенности, однако Лавкрафт вполне мог проникнуться опасливым недоверием к медицине.
У рака ЖКТ множество причин. Во-первых, рацион из жирной пищи с минимумом клетчатки, когда кишечник вынужден усваивать избыток животных белков. Что занимательно на фоне «любви» Лавкрафта к консервам, наука утверждает о противораковом воздействии современных пищевых добавок и консервантов69. Иными словами, Лавкрафта мог свести в могилу не избыток, а недостаток консервантов.
Также трудно сказать, рак ли способствовал воспалению почек (или вообще их вызвал). Вполне возможно, что никакой связи нет. Раньше под диагноз «хронический нефрит» попадала уйма почечных недугов. По всей вероятности, Лавкрафт страдал от хронического гломерулонефрита (прежде известного как болезнь Брайта) – воспаление почечных гламерул, клубочков кровеносных капилляров. Если не рак его спровоцировал, то причина остается неясной. Иногда это сбой иммунной системы, иногда – плохое питание70. Иными словами, раком и отказом почек Лавкрафт может быть обязан убогому рациону – и в этом ключе освежим в памяти его стандартное меню, тем более что в его последние годы оно претерпело изменения.
За три месяца до смерти в письме к Жонкиль Лейбер он распишет два своих рядовых приема пищи:
(*или жаркое из солонины Armour’s, или тушеная фасоль из кулинарии, или франкфуртские сосиски Armour’s, или спагетти с фрикадельками Boiardi, или макароны с фаршем из кулинарии, или овощной суп Campbell’s, и т. д. и т. п.)71
Из этого списка видно, как именно Лавкрафт умудрялся питаться на тридцать центов в день или два доллара десять центов в неделю. Ранее он указал Уиллису Коноверу, что без подспорья (минимального) из последних крох наследства, на одни преходящие редакторские и почти нулевые (кроме двух из Astounding) авторские гонорары было бы трудно жить: «Питаться пришлось бы помалу»72. Увы, он и так питался помалу – жирной пищей (сыр, мороженое, пирожные, пироги). Лавкрафт не умер голодной смертью – на этом стоял Август Дерлет, – однако печальный факт в том, что скудная диета однозначно приблизила его конец.
Как я полагаю, прогрессирующий рак обострил и его чувствительность к холоду, которой я пока не касался, – впрочем, как теперь найти взаимосвязь? Бытовало мнение, что Лавкрафт страдал от так называемой пойкилотермии. Это не столько болезнь, сколько биологическое свойство некоторых видов животных менять температуру тела в зависимости от температуры внешней среды. Оно характерна для хладнокровных вроде амфибий, тогда как у теплокровных млекопитающих температура держится примерно на одном уровне.
Нет данных, будто на холоде Лавкрафт холодел и сам, хотя это не исключено. «Зябкость» он предпочитал перетерпеть, не обращаясь к врачу, посему температуру в этом состоянии ему не замеряли. Судить о симптомах остается лишь по его рассказам: это и сбой в работе сердечно-сосудистой и дыхательной систем (на рождественском холоде в Нью-Йорке Лавкрафт страдал одышкой), и отеки в ногах (зачастую признак плохого кровообращения), и нарушение координации73, мигрень и тошнота74,иногда – рвота75, а в критических случаях (похоже, три-четыре раза в жизни) даже обмороки. Мне не под силу свести все это в диагноз.
В чем же здесь объяснение? Не похоже, чтобы существовал конкретный недуг с таким перечнем симптомов, однако есть гипотезы. По всей видимости, за терморегуляцию в телах млекопитающих отвечает центральная нервная система. Исходя из опытов на животных, поражение нижнего отдела гипоталамуса может привести к тому, что теплокровные приобретают квазихладнокровность: не потеют на жаре и не дрожат на холоде76. В жару Лавкрафт отмечал обильную потливость и одновременно с этим невероятный прилив сил. Тем не менее я не исключаю, что боялся холода Лавкрафт из-за дефекта в гипоталамусе (не влияющем на интеллектуальные и творческие навыки).
Между тем «простуда», как он открыто дает понять, заметно ослабевала при потеплении. Так было зимой 1935/36 годов. Возможно, из-за этого Лавкрафт считал свои проблемы с пищеварением неким следствием гиперчувствительности к холоду (а ее же считал неизлечимой). Если все так, то, возможно, поэтому он затянул с походом к врачу до самого конца.
Даже читать о последнем месяце жизни Лавкрафта мучительно больно, а представить и вовсе невыносимо. Свет на тот период нам пролила внезапная находка: часть предсмертного дневника, считавшегося утерянным или вообще выдуманным, который Лавкрафт вел, пока хватало сил держать перо. Подлинник – а его Энни Гэмвелл впоследствии передаст Р. Х. Барлоу – действительно утрачен, однако Барлоу процитировал отрывки оттуда в письме к Августу Дерлету. Вкупе с его историей болезни и воспоминаниями двух лечащих врачей они в красках рисуют нам его кончину77.
Начало этому дневнику Лавкрафт положил с наступлением 1937 года. На протяжении почти всего января его беспокоило несварение. Двадцать седьмого он оставил занятную пометку: «Рассказ Раймела – редактура». Речь об «Из моря», который он отредактирует на следующий день и в середине января пришлет Раймелу с «минимумом необходимых, на мой взгляд, исправлений»78. Публикаций этого рассказа не нашлось, и он, по-видимому, не сохранился. Сколь бы мелкими ни были правки, они – самые последние в жизни Лавкрафта.
Шестнадцатого февраля его посетит доктор Сесил Кэлверт Дастин. Диагноз, вспоминает он, был налицо: рак в терминальной стадии; скорее всего, он выписал разнообразное обезболивающее (Лавкрафт пишет о трех препаратах). Лучше не стало, и даже болей, судя по всему, унять не удалось. Лежать писатель не мог, спать приходилось полусидя в кресле. Вдобавок у него серьезно вздулся живот (отек брюшной полости из-за почек).
Двадцать седьмого февраля Энни известит доктора Дастина, что племяннику намного хуже. Вызванный Дастин констатирует, что ему остались считанные дни. Лавкрафт, конечно, не показывал вида, уверяя друзей и знакомых, будто занемог лишь на неопределенное время, но и, не исключаю, питал надежду, что все всё понимают. Первого марта Энни попросила подыскать специалиста-терапевта. Медицина уже была бессильна – тем не менее Дастин пригласил доктора Уильяма Лита. Запись в дневнике от второго марта гласит: «боли, вздремнул, сильные боли, поспал, нестерпимые боли». Третьего и четвертого марта проведать заходили Гарри Бробст с женой. Дипломированный врач, Бробст наверняка сообразил, что к чему, однако в письмах к общим знакомым также выдержал хорошую мину.