67. Зато платили по два цента за слово! Увы, все три рассказа Лавкрафту вернули, хотя это было вполне ожидаемо.
Лавкрафт не только сочинял прозу, но и продолжал зарабатывать скромные суммы на редактировании, понемногу привлекая к себе будущих авторов «странного» жанра, которым требовалась вычитка рассказов. Последний раз он выполнял подобную работу еще в 1923–1924 годах, когда отредактировал четыре рассказа для К. М. Эдди-мл., но летом 1926 года Уилфред Б. Талман, новый друг Лавкрафта, обратился к нему с историей под названием «Две черные бутылки». Лавкрафту рассказ показался многообещающим – а Талману, позвольте напомнить, тогда было всего двадцать два года, и он не считал писательство главным творческим занятием, – однако он предложил внести в него изменения. К октябрю работа была закончена, и оба автора остались более-менее довольны результатом. В получившемся рассказе нет ничего особенного, и тем не менее он попал в августовский номер Weird Tales 1927 года.
В рассказе «Две черные бутылки» повествование ведется от лица человека по имени Хоффман, который приезжает осмотреть поместье только что скончавшегося дяди, пастора Йоханнеса Вандерхофа. Вандерхоф был пастором в небольшом городке Даальберген, что расположен в горах Рамапо (на севере Нью-Джерси, которые простираются до самого Нью-Йорка), и о нем ходят странные слухи. Говорят, он попал под влияние старика Абеля Фостера, церковного сторожа, и начал произносить страстные демонические проповеди перед все сокращающейся паствой. Хоффман, желая во всем разобраться, находит Фостера в церкви: тот пьян и сильно напуган. Старик рассказывает причудливую историю о первом пасторе церкви, которого звали Гильям Слотт: в начале восемнадцатого века он собрал целую коллекцию эзотерических книг и, похоже, занимался демонологией. Фостер тоже прочитал эти книги и пошел по стопам Слотта вплоть до того, что забрал душу Вандерхофа из тела, когда тот умер, и поместил ее в маленькую черную бутылку. Однако Вандерхоф, застрявший между раем и адом, проявляет беспокойство и, судя по всему, пытается выбраться из могилы. Хоффман понятия не имеет, как отнестись к этим безумным россказням, но вдруг замечает, что крест на могиле Вандерхофа заметно покосился. Потом он видит две черные бутылки на столе рядом с Фостером и протягивает руку к одной из них, а во время потасовки с Фостером одна бутылка разбивается. Фостер вопит: «Мне конец! В той была моя душа! Пастор Слотт забрал ее двести лет назад!» После чего тело Фостера моментально рассыпается в прах.
Эту историю нельзя назвать совсем уж невпечатляющей, тем более что ближе к концу в ней убедительно создается атмосфера ужаса, в основном благодаря диалекту Фостера. Остается лишь один вопрос: насколько значительную роль сыграл Лавкрафт в создании данного произведения? Из его писем к Талману становится ясно, что Лавкрафт не только написал часть рассказа, особенно отрывки с использованием диалекта, но и предложил внести серьезные изменения в его структуру. Талман скорее всего прислал Лавкрафту и черновик, и краткое описание рассказа – или, может быть, только начало истории в черновом варианте и краткий пересказ сюжета. Лавкрафт советовал упростить структуру так, чтобы все события читатель воспринимал с точки зрения Хоффмана. Что касается языка, Лавкрафт пишет: «По поводу моих действий с манускриптом – уверен, вы не найдете никаких вмешательств в ваше творческое чутье. Мои изменения почти во всех случаях затрагивают только выбор слов, и все это сделано ради более гладкого и плавного стиля»68.
В мемуарах 1973 года Талман упоминает редактуру Лавкрафта с некоторым раздражением: «Он внес ненужные мелкие изменения, особенно в диалоги… Перечитав рассказ уже в напечатанном виде, я подумал, что без этих изменений было бы лучше, поскольку диалектная речь у него вышла слишком неестественной»69. Вероятно, в связи с этим Талман и преуменьшил роль Лавкрафта в данной работе, ведь его стиль прослеживается и в других частях рассказа, а не только в диалогах с использованием диалекта. Как и многие последующие редакторские работы Лавкрафта, «Две черные бутылки» – это стандартный рассказ в жанре ужасов, который понравился Фарнсуорту Райту – неудивительно, что он сразу принял его к публикации, отвергнув более замысловатые произведения Лавкрафта.
В октябре Говарду выпала возможность потрудиться над совсем другим редакторским проектом под названием «Бич суеверий». О нем почти ничего не известно, но, скорее всего, речь шла о совместной редактуре Лавкрафта и К. М. Эдди по поручению Гарри Гудини. Иллюзионист выступал в Провиденсе в начале октября и обратился к Лавкрафту со срочной задачей – написать статью с критикой астрологии. За эту работу он заплатил семьдесят пять долларов70. Статья не была опубликована, однако в ней, возможно, содержалась задумка полноценного полемического материала на тему всевозможных суеверий. Гудини, конечно, и сам уже выпустил несколько подобных работ, включая «Фокусника среди призраков» 1924 года издания (экземпляр этой книги он преподнес Лавкрафту с дарственной надписью); теперь же его интересовал труд с более научным уклоном.
От «Бича суеверия» остались только наброски Лавкрафта и первые несколько страниц книги, написанных Эдди по заметкам Говарда, в которых ожидаемо упоминается происхождение суеверий в первобытные времена («Все суеверия и религиозные идеи родились из попыток первобытного человека установить причины возникновения природных явлений»), при этом много информации взято из «Мифов и мифотворцев» Фиске и «Золотой ветви» Фрэзера. Сохранившаяся глава однозначно написана Эдди: в ней почти не чувствуется стиль Лавкрафта, хотя приведенные факты по большей части были предоставлены именно Говардом.
Однако тридцать первого октября Гудини внезапно скончался, и проект не получил дальнейшего развития, так как супругу Гудини он не заинтересовал. Пожалуй, оно и к лучшему, поскольку существующий материал нельзя назвать выдающимся и ему заметно недостает научной основы. Может, Лавкрафт неплохо разбирался в антропологии для дилетанта, но у них с Эдди не хватило бы научных знаний, чтобы привести это дело к достойному завершению.
Вскоре после написания «Модели Пикмана» случилось нечто странное – Лавкрафт снова оказался в Нью-Йорке. Приехал он не позднее понедельника, тринадцатого сентября, потому что вечером того дня он ходил с Соней в кино. Цель этой поездки мне не совсем ясна. Говард пробыл в городе совсем недолго – то был всего лишь визит, а инициатива, мне кажется, исходила от Сони. Как я уже говорил, она сообщила, что отказалась от работы в Кливленде и вернулась в Нью-Йорк, чтобы жить поближе к Провиденсу (куда она надеялась выбираться на выходные, хотя эти планы так и не осуществились), но скоро ей предложили очень хорошую должность в Чикаго, от которой никак нельзя было отказываться, и Соня отправилась туда. По ее словам, она пробыла в Чикаго с июля до Рождества 1926 года, не считая поездок в Нью-Йорк за покупками раз в две недели71. Либо Соня ошибается насчет времени отъезда в Чикаго (скорее всего, это был сентябрь, а не июль), либо их встреча случилась во время одной из ее регулярных поездок в Нью-Йорк. Подозреваю, что второй вариант более вероятен, так как Лавкрафт не упоминает никаких квартир, а говорит, что они вместе сняли номер на Манхэттене в отеле «Астор» на пересечении Бродвея и 44-й улицы, а во вторник утром «С. Х. ждали дела с самых ранних часов, и время так поджимало, что у нее не осталось ни одной свободной минутки на запланированные развлечения»72. Хотя официально Лавкрафт все еще оставался мужем Сони, к тому времени он, похоже, снова приобрел «гостевой» статус, как и во время визитов в 1922 году. Большую часть времени он провел с «бандой», а именно с Лонгом, Кирком и Ортоном.
В воскресенье девятнадцатого сентября Лавкрафт по настоянию Сони отправился в Филадельфию – она спонсировала эту поездку73, вероятно, в качестве компенсации за то, что ему пришлось вернуться во «вредительскую зону». В Филадельфии он пробыл до вечера понедельника и по сравнению с поездкой 1924 года сумел более внимательно осмотреть долину Виссахикон, а вдобавок заглянул в Джермантаун и парк Фермаунт. Приехав обратно в Нью-Йорк, двадцать третьего числа Лавкрафт посетил собрание «банды» у Лонга, где произошло два странных события: во-первых, он вместе с другими членами Клуба Калем слушал по радио комментарий боя между Демпси и Танни, а во-вторых, познакомился с Говардом Вулфом, другом Кирка и репортером Akron Beacon Journal. Лавкрафту показалось, что это был обычный светский визит, однако позже он с изумлением обнаружил, что Вулф написал статью, посвященную состоявшейся встрече и конкретно Говарду, для колонки «Разное». Это была одна из первых, а может, и самая первая статья о Лавкрафте, вышедшая за пределами любительской прессы и «странной» литературы, поэтому очень жаль, что точная дата выхода материала нам не известна. Я видел эту колонку только в виде газетной вырезки; появилась она, судя по всему, весной 1927 года, а сам Лавкрафт получил статью лишь весной 1928 года, когда Кирк, носивший ее с собой целый год, наконец-то отдал ее Говарду.
Вулф назвал Лавкрафта «пока еще неизвестным писателем в жанре ужасов, чьи работы сравнимы с любыми современными произведениями в данной области» и отметил, что весь вечер обсуждал с Лавкрафтом «странную» прозу. Затем он добавил, что за следующие несколько месяцев прочитал много старых выпусков Weird Tales, и творчество Лавкрафта впечатлило его еще сильнее. «Изгоя» Вулф счел «настоящим шедевром», «Усыпальница», по его мнению, «почти того же уровня», даже о «Неименуемом» и «Болоте Луны» он отзывался положительно, а вот «Храм» оказался «не так уж хорош». Завершалась статья пророческим выводом: «Как мне сообщили, автор ни разу не отправлял свои рассказы в книжное издательство. Наткнувшимся на этот материал читателям я рекомендую убедить его подготовить подборку рассказов и предложить для публикации. Любой его сборник будет пользоваться успехом и популярностью». Ни Вулф, ни Лавкрафт не могли представить, сколько еще времени пройдет, прежде чем это наконец-то случится.