Мы снова попадаем в Кингспорт, куда Лавкрафт не возвращался со времен рассказа «Праздник» (1923), в котором он впервые передал впечатления от поездки в Марблхед – городок, где волшебным образом сохранились многие признаки прошлого. К северу от Кингспорта «ввысь взбираются любопытствующие скалы, уступ за уступом, пока самая северная из них не повисает в небе замерзшей серой тучей». На той скале стоит старинный дом, однако живущего в нем человека никто никогда не видел, даже Ужасный старик. Однажды Томас Олни, турист, «философ» и любитель всего странного и удивительного, решает добраться до этого дома и повидать его таинственного обитателя. С трудом вскарабкавшись по скале, он подходит к дому и видит, что с этой стороны нет входа, только «пара маленьких круглых окон с грязными стеклами и с решетками, как было модно в семнадцатом веке». Единственная дверь находится с другой стороны, прямо над отвесной скалой. Олни вдруг слышит тихий голос, из окна высовывается человек с «огромным лицом, заросшим черной бородой» и приглашает его зайти. Турист залезает внутрь через окно и ведет разговор с обитателем дома:
«Шли часы, а Олни все слушал легенды о былых временах и далеком прошлом, рассказы о том, как правители Атлантиды сражались с жуткими скользкими существами, что вылезали, извиваясь, из расселин на дне океана, и о том, как храм Посейдона, украшенный колоннами и заросший водорослями, до сих пор иногда появляется ночью перед сбившимися с курса кораблями – стоит только его увидеть, и сразу поймешь, что ты заблудился. Хозяин вспоминал о временах Титанов и уже с испугом заговорил о мрачной первой эпохе хаоса, когда еще не было ни богов, ни даже Древних, а когда только другие боги плясали на вершине Хатег-Кла в каменистой пустыне близ Ултара, что за рекой Скай».
Внезапно раздается стук в дверь – ту самую дверь, расположенную прямо над скалой. В конце концов хозяин все-таки открывает дверь, и комнату заполняют разные причудливые существа – «Нептун с трезубцем», «убеленный сединами Ноденс» и другие. На следующий день Олни возвращается в Кингспорт, и Ужасный старик торжественно заявляет, что это уже не тот человек, который поднялся на скалу. Олни больше не стремится к чудесам и тайнам, а довольствуется своей простой жизнью с женой и детьми. А вот жители Кингспорта, глядя на дом на скале, говорят, что «по вечерам в низеньких окошках свет горит ярче, чем прежде».
Лавкрафт неоднократно признавался, что при написании этого рассказа не имел в виду какое-то конкретное место, хотя отчасти он вдохновлялся воспоминаниями о «гигантских скалах Магнолии»82 (правда, никакого дома на утесе там нет), а также мысом неподалеку от Глостера – Лавкрафт называет его «Матушка Энн»83, но его точное расположение остается неизвестным. На выбор места действия могли повлиять и «Хроники Тенистой Долины» Дансени, так как в этой книге упоминается дом волшебника на вершине скалы84. Таким образом, в этом рассказе Лавкрафт изменил пейзаж Новой Англии даже больше, чем в своих «реалистичных» историях, а сделано это было, чтобы усилить фантастичность произведения: в «Загадочном доме на туманном утесе» практически нет топографических деталей, и мы попадаем в вымышленную страну, где, что необычно для Лавкрафта, внимание почти целиком сосредоточено на характере людей.
Ведь суть истории как раз заключается в странном преобразовании Томаса Олни. В чем его смысл? Почему он потерял интерес к чудесам, который привел его в Кингспорт? Намек на ответ можно найти в словах Ужасного старика: «Где-то под серой остроконечной крышей или же среди бескрайности зловещего белого тумана все еще бродит потерянный дух того, кто раньше звался Томасом Олни». Тело вернулось к привычной жизни, тогда как душа его осталась в загадочном доме на высоком утесе. Встреча с Нептуном и Ноденсом стала апофеозом, после чего Олни осознал, что ему место именно в этом царстве туманных чудес. Тело его теперь – лишь пустая оболочка без души и воображения: «Женушка полнеет, дети растут, становятся обыкновенными практичными людьми, а он не забывает с гордостью улыбаться, когда предоставляется случай». Эту историю можно рассматривать в качестве зеркального отображения «Селефаиса»: если Куранесу пришлось умереть в реальном мире, чтобы его дух попал в мир фантазий, то тело Олни продолжает жить, хотя душа его остается в другом месте.
Стоит также упомянуть стихотворение «Ужас Йуле», опубликованное в Weird Tales в декабре 1926 года. Оно состоит из четырех строф и написано в стиле Суинберна, как и «Заклятый враг», «Дом» и «Город». Лавкрафт отправил его на Рождество Фарнсуорту Райту под названием «Праздник». Редактору стихотворение настолько понравилось, что он, к удивлению Говарда, напечатал его в журнале, выкинув, правда, последнюю строфу, в которой Лавкрафт намекал на самого Райта:
И пусть в таких делах
Вы будете и аббатом, и служителем,
Воспевающим алчность каннибала
На каждом дьявольском пиру
И показывающим знак зверя всему недоверчивому миру.
Не считая «Праздника», за первые восемь месяцев после переезда в Провиденс Лавкрафт написал только еще два стихотворения: печальную элегию на смерть кота Оскара, попавшего под машину (написано в конце июня, хозяином кота был сосед Джорджа Кирка), и стихотворение «Возвращение», посвященное Ч. У. Смиту, которые появились в Tryout за декабрь 1926 года.
Двадцать третьего ноября он написал эссе «Коты и собаки» (Дерлет со временем дал ему другое название – «Кое-что о кошках»). Редакторский клуб в Бруклине готовился провести дискуссию о преимуществах кошек и собак. Лавкрафт с удовольствием принял бы участие в такой встрече лично, тем более что любителей собак среди членов клуба оказалось больше, но так как поехать в Нью-Йорк он не мог (или не хотел), то подготовил материал, в котором рассказал о своей любви к кошкам, подкрепляя – местами вполне серьезно – свои заявления замысловатыми философскими рассуждениями. Результатом стало одно из самых замечательных произведений Лавкрафта, хотя свои чувства в этом эссе он выражал довольно саркастично.
Вкратце, Лавкрафт утверждал, что кошек заводят творцы и мыслители, а собак – невозмутимые представители буржуазии. «Собака взывает к простым, дешевым чувствам, кошка же – к глубинным источникам воображения и вселенского восприятия в человеческом разуме». Все это неминуемо приводит к упоминанию классовых различий, лаконично выраженных следующим образом: «Собака – это деревенщина, а кот – джентльмен».
Именно «дешевые» чувства, включая сентиментальность и потребность в угодничестве, заставляют людей хвалить собак за «верность» и преданность, презирая при этом равнодушие и независимость кошек. По его мнению, ошибочно считать «бессмысленную общительность и дружелюбие собаки, как и ее раболепную преданность и послушание, качествами, достойными восхищения». Сравним поведение этих животных: «Бросьте палку, и собака, хрипя и тяжело дыша, бросится за ней, чтобы принести хозяину. Повторите то же самое перед кошкой, и она глянет на вас с вежливым изумлением и легким оттенком скуки». Но разве мы не считаем человека высшим существом как раз за независимость его мыслей и действий? Так почему же мы не хвалим кошку, когда она проявляет те же качества? Более того, человек вовсе не владеет кошкой (как может владеть собакой), а просто принимает ее у себя. Кошка – гость, а не слуга в нашем доме.
В «Котах и собаках» еще много всего интересного, но этих цитат будет достаточно, чтобы продемонстрировать его необыкновенное изящество и юмор. В этом эссе замечательным образом объединяются философия, эстетика и личные чувства, чтобы рассказать о существах, которыми Лавкрафт восхищался больше всего на свете (включая людей). Пожалуй, неудивительно, что Р. Х. Барлоу, решивший напечатать это эссе во втором номере Leaves (1938), захотел смягчить некоторые наиболее провокационные (и лишь отчасти шутливые) политические аллюзии. Ближе к концу эссе Лавкрафт отмечает: «Звезда кошки, как мне кажется, только начинает восходить, и мы понемногу освобождаемся от грез этики и демократии, омрачавших девятнадцатый век», и в этом отрывке Барлоу заменил «демократию» на «конформизм». Далее, где Лавкрафт говорит: «Трудно сказать, сумеет ли возродившаяся монархия и красота восстановить нашу западную цивилизацию, или распад уже необратим и его не сдержат даже фашистские настроения…», Барлоу написал «власть» вместо «монархии» и «никакая сила» вместо «фашистских настроений». Однако вопреки – или же, напротив, благодаря – этим крайне неполиткорректным высказываниям эссе «Коты и собаки» получилось великолепной работой такого высокого уровня, которого Лавкрафт не часто достигал.
Разумеется, на этом Лавкрафт не завершил свое творчество в тот год. Действуя вопреки заведенному правилу, он написал «Серебряный ключ» и «Загадочный дом на туманном утесе», одновременно работая над куда более объемным произведением. В начале декабря он сообщал в письме Августу Дерлету: «Я добрался до семьдесят второй страницы моей сновидческой фантазии…»85 К концу января была готова самая длинная на тот момент прозаическая работа Лавкрафта – повесть «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата».
Глава 18. Вселенская Отдаленность (1927–1928)
Работу над «Сомнамбулическим поиском неведомого Кадата» – повестью объемом в сорок три тысячи слов – Лавкрафт завершил двадцать второго января 1927 года. Еще в процессе написания он начал сомневаться, так ли уж она хороша:
«Я… очень боюсь, что читателям надоели приключения Рэндольфа Картера и что изобилие „странных“ образов могло разрушить силу того единственного, который должен создавать ощущение причудливости»2.
«Что касается моего романа… это плутовские хроники невероятных приключений в мире грез, и, сочиняя его, я даже не надеюсь на профессиональную публикацию. Здесь нет никаких намеков на популярную нынче психологию, хотя в соответствии с настроением, сопутствовавшим его задумке, в романе чувствуется скорее наивная сказочная атмосфера чуда, чем бодлеровский декаданс. Если честно, получается не очень хорошо, однако это полезный опыт для дальнейших и более удачных попыток освоить форму романа»