Можно ли действительно назвать этот рассказ дополнением или продолжением мифологии Лавкрафта – вопрос спорный. Сущности из истории никак не названы, никто из «богов» Лавкрафта не упоминается (на тот момент был придуман только Ктулху, а также Йог-Сотот из неопубликованного «Случая Чарльза Декстера Варда»). Правда, у рассказа есть эпиграф (который не напечатали ни при первом выходе произведения в Weird Tales за июль 1928 года, ни во многих последующих переизданиях) из «Некрономикона Джона Ди», то есть из предполагаемого английского перевода книги «Некрономикона» Оле Ворма, сделанного с латинского перевода. Позже Лавкрафт будет часто цитировать этот перевод Ди, и подобное еще не раз повторится в жизни Лавкрафта: какой-нибудь писатель, обычно его коллега, либо начнет разрабатывать некий мифологический элемент из рассказов Лавкрафта, либо придумает абсолютно новый, а Говард затем использует его в собственной истории. Все это в основном было ради развлечения и помогало наращивать мифологию, поддерживая ее актуальность с помощью цитат в различных произведениях. Также авторы таким образом отдавали друг другу дань уважения. Во что это вылилось после смерти Лавкрафта – тема для отдельного разговора.
Тем временем Лавкрафт почти ничего не сочинял из прозы со времен «Цвета из иных миров». На Хеллоуин ему приснился захватывающий сон, на основе которого вполне можно было написать рассказ, но сам Говард этого не сделал. По его словам, этот необыкновенно яркий сон был вдохновлен чтением «Энеиды» в переводе Джеймса Роудса (1921), использовавшего плавный нерифмованный пятистопный стих. Сильнее всего Лавкрафта впечатлил отрывок в конце шестой книги («Анхис предрекает будущее торжество римлян»92):
Других, не сомневаюсь, дыхание меди вылепит мягче,
Высеки очертания жизни
Из мрамора, у судьи проси лучше, следуй
Движеньям неба или предскажи
Восход звезд: помни, римлянин, ты
Должен народами править: в этом
Твое искусство – насаждать закон в мире,
Проявлять милость к побежденным и сражаться с гордыми.
В своем поразительном сне Лавкрафт был Луцием Целием Руфом, квестором в провинции Ближняя Испания, и целыми днями разъезжал по испанским городам Калагуррис (Калаорра) и Помпело (Памплона). Он препирался с Гнеем Бальбуцием, легатом XII легиона, по поводу того, что необходимо уничтожить странный темный народец (miri nigri), обитающий на холмах близ Помпело. Народ этот говорил на языке, который не понимали ни римляне, ни местные жители, и частенько похищал кельтиберов для проведения неведомых обрядов на майские и ноябрьские календы, а в этом году на рынке произошла драка, в результате чего некоторые представители народца были убиты. При этом до сих пор не похитили ни одного горожанина, и Руфа это настораживало: «Очень неестественное для Мрачного народца поведение – вот так пощадить наших людей. Наверняка они задумали кое-что пострашнее»94. Бальбуций решил, что все же не стоит идти против народца и вызывать негодование, ведь у них было много поклонников и соратников. Руф продолжал стоять на своем, вызвал проконсула Публия Скрибония Либона и убедил его в своей правоте. Либон приказал Бальбуцию отправить в Помпело когорту, чтобы избавиться от угрозы, и сам отправился туда вместе с Руфом, Бальбуцием и другими важными лицами. На подходе к холмам барабанный бой мрачного народа начал звучать все более тревожно. Наступила ночь, и в темноте когорта с трудом продвигалась вверх, а лошадей пришлось и вовсе оставить у подножия холма. Затем внезапно раздался странный звук: лошади закричали (а не просто заржали), и в этот момент проводник когорты убил себя, вонзив себе в тело короткий меч. Когорта обратилась в бегство, в суматохе многие погибли.
«Со склонов и вершин над нами разразился дружный дьявольский смех, и на нас налетели порывы ледяного ветра. Такого напряжения я не выдержал и на этом проснулся, промчавшись сквозь века обратно в современный Провиденс. Правда, в голове у меня по-прежнему звучат последние слова старого проконсула, который спокойно произнес: „Malitia vetus – malitia vetus est – venit – tandem venit…“[6]»95
Сон действительно был необычным, наполненным реалистичными деталями (среди них утомительный поход к Помпело, рукопись Лукреция, которую Руф читает в самом начале, где процитирована строка из пятой книги сочинения «О природе вещей», сон Руфа внутри сна в ночь перед наступлением) и невероятно пугающей, хотя и не до конца понятной кульминацией. Вполне ожидаемо Лавкрафт в подробностях поведал об этом сне своим коллегам, включая Фрэнка Белнэпа Лонга, Дональда Уондри и Бернарда Остина Дуайера.
В связи с этим возникает вопрос: что именно из рассказанного им на самом деле было во сне, а что он, быть может неосознанно, добавил для усиления литературного эффекта? Даже если не обращать внимания на мелкие несоответствия – в письме к Уондри проводника зовут Верцеллий, тогда как в письмах к Лонгу и Дуайеру указано имя Акций, – три сохранившихся описания сна значительно разнятся по масштабу и акцентам. Раньше остальных, вероятно первого или второго ноября, Лавкрафт рассказал о сне Лонгу, в письме к Уондри значится только день – «четверг» (то есть третьего ноября), а в послании к Дуайеру, самом длинном и подробном, даты вообще нет, но можно предположительно отнести его к четвертому или пятому ноября. Как раз из-за последнего письма и возникает главная трудность, поскольку именно в нем попадается несколько деталей, которых не было в двух других посланиях. Да, возможно, продолжая размышлять о своем сне и записывать его сюжет, Лавкрафт со временем вспоминал все больше и больше деталей, однако есть и другой вариант – сам того не сознавая, он начал сочинять на основе сна рассказ, вплетая в него исторические тонкости и скрытые намеки на нечто ужасное, чего в самом сне не было. Точного ответа на этот вопрос мы, конечно, не узнаем, и какая бы версия сна ни оказалась истинной, она в любом случае обладала мощной вдохновляющей силой.
Дуайер и Уондри уговаривали Лавкрафта написать рассказ по мотивам сна, но из этой затеи так ничего и не вышло, хотя обоим коллегам он сообщал, что пытается над ней работать. В 1929 году Лонг попросил у Лавкрафта разрешения дословно процитировать его письмо в повести, которую он тогда писал, и Лавкрафт согласился. В результате появился «Ужас с холмов», опубликованный сначала в двух частях в Weird Tales (январь и февраль 1931 года), а затем и отдельным изданием.
Ближе к концу ноября Лавкрафту приснился еще один необычный сон про кондуктора трамвая, чья голова внезапно превращается в «белый конус, сужающийся до единственного кроваво-красного щупальца»96. Об этом сне он рассказывал Уондри в письме от двадцать четвертого ноября 1927 года, которое представляет для нас особый интерес, ведь именно из-за него произведение под названием «Нечто в лунном свете» стали ложно приписывать Лавкрафту. После смерти Говарда Уондри передал тексты из писем с описанием снов Дж. Чапману Миске, редактору Scienti-Snaps. Рассказ о сне про римлян напечатали в летнем номере Scienti-Snaps (под названием «Очень древний народ») за 1940 год. Затем Миске переименовал Scienti-Snaps в Bizarre и уже в новом журнале опубликовал рассказ о втором сновидении, добавив от себя вступительный и завершающий абзацы и озаглавив эту мешанину «Нечто в лунном свете Г. Ф. Лавкрафта». Август Дерлет перепечатал текст в Marginalia (1944), не догадываясь, что данное произведение не целиком принадлежит авторству Лавкрафта. Увидев издание Дерлета, Миске написал ему и рассказал всю правду, однако Дерлет, вероятно, забыл эту историю, потому что снова добавил текст в сборник «Дагон и другие жуткие рассказы» (1965). Лишь недавно этот вопрос прояснился благодаря Дэвиду Э. Шульцу97.
Приблизительно в то же время Лавкрафт решил написал историю происхождения своей мифической книги «Некрономикон» – в основном чтобы для себя самого сложить в четкую картину все отсылки. В письме к Кларку Эштону Смиту от двадцать седьмого ноября 1927 года он отмечал, что «собрал воедино информацию о знаменитом запретном „Некрономиконе“ безумного араба Абдула Альхазреда»98. Называется эта работа «История Некрономикона». Оригинал записан на оборотной и лицевой сторонах письма от двадцать седьмого апреля 1927 года, полученного Лавкрафтом от Уильяма Л. Брайанта, директора музея в парке Роджера Уильямса, в связи с приездом Мортона по поводу сбора образцов полезных ископаемых. На этом черновике добавлено, как запоздалая мысль, еще одно предложение: «Английский перевод доктора Ди не был опубликован и доступен лишь в виде отрывков из рукописи». Следовательно, большую часть текста Лавкрафт, скорее всего, написал еще до того, как ознакомился с «Мозгоедами» Лонга. В письме к Уондри в конце сентября99 отмечалось, что он «только что получил» данный рассказ, то есть «История Некрономикона» была написана как раз незадолго до этого.
Кое на что в этой работе стоит обратить особое внимание. Как сообщал Лавкрафт, в 1050 году патриарх Михаил запретил греческий текст книги. «После этого информация распространялась тайно, однако уже в средние века (1228) Оле Ворм подготовил латинский перевод…» Читатели и критики, которым знакомо имя Оле Ворм, наверняка задаются вопросом, почему Лавкрафт отнес его к тринадцатому веку, если на самом деле датский историк и филолог жил по большей части в веке семнадцатом (1588–1654). Насколько я понимаю, это просто ошибка, и к Лавкрафту ошибочная информация попала крайне интересным способом.
В 1914 году он написал стихотворение «Погребальная песнь Рагнара Лодброка», а в конце того года рассказывал Моу в письме:
«Недавно я решил использовать белый стих, как в „Гайавате“, при переводе любопытного отрывка из примитивной тевтонской поэзии на военную тему, которую д-р Блэр цитирует в своем „Критическом трактате о поэмах Оссиана“. Отрывок этот представляет собой похоронную песню – ее в давние времена написал рунами один датский монарх Рагнар Лодброк (восьмой век н. э.). В Средние века Оле Ворм довольно бессвязно перевел ее на латынь, и именно этим переводом пользуется Блэр. Песнь состоит из строф, каждая из которых начинается словами „