Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2 — страница 41 из 151

108, в его версии тоже не обошлось без затянутости и многословия.

Чтобы немного оживить повествование, Лавкрафт добавил не самые уместные отсылки на собственную зарождающуюся мифологию. Вот, к примеру, отрывок, где Кларендон и Сурама вступают в конфронтацию:

«Будь осторожен, – ! И на твою силу найдется противодействие – не зря ведь я ездил в Китай, а в „Азифе“ Альхазреда написано такое, чего не знал никто в Атлантиде! Мы оба ввязались в опасные дела, но не думай, что хорошо знаешь, на что я способен. Как насчет Проклятия пламени? В Йемене я общался с одним стариком, который выжил после скитаний в Багровой пустыне – он повидал Ирем, Город столпов, и поклонялся подземным божествам Наг и Йеб – Йа! Шуб-Ниггурат!»

Что любопытно, в этом отрывке впервые (в отличие от «Истории Некрономикона») используется арабское название «Некрономикона» («Аль-Азиф»), а также впервые упоминаются загадочные существа Наг и Йеб (позже стало ясно, что это близнецы-отпрыски Йог-Сотота и Шуб-Ниггурата) и клятва «Йа! Шуб-Ниггурат!». Получилось забавно, однако рассказ от этого не улучшился.

Де Кастро, недовольный результатом, отправил «Последний опыт Кларендона» обратно Лавкрафту для дальнейшего редактирования – как утверждал сам Лавкрафт, исключительно в связи с тем, что автор внес в рассказ новые идеи. Не выдержав, Лавкрафт вернул ему работу вместе с чеком на шестнадцать долларов, после чего де Кастро успокоился и принял произведение как есть. Он сам подготовил печатную версию, незначительно изменив некоторые слова или фразы109, и послал историю в Weird Tales, где ее, как я уже говорил, приняли к публикации. Может показаться несправедливым, что за свою работу Лавкрафт получил такой скромный гонорар (меньше десяти процентов от суммы, которую журнал выплатил де Кастро), но именно на таких условиях Лавкрафт брался за редактуру и получал оплату, пусть и небольшую, даже если произведение не брали в печать. (Правда, иногда гонорар приходилось долго выпрашивать, однако это уже совсем другой разговор.) Зачастую отредактированный или переписанный Лавкрафтом материал и вовсе не удавалось продать.

В любом случае Лавкрафт не желал, чтобы ему приписывали такую бессвязную чепуху, как «Последний опыт», и старался избегать публикаций подобных работ под своим именем, которые, к сожалению, все-таки были обнаружены, когда уже после смерти его творчество начало приобретать популярность.

Еще до окончания редактуры «Последнего опыта» де Кастро упрашивал Лавкрафта помочь ему с мемуарами о Бирсе. Задача предстояла куда более сложная, и Лавкрафт вполне оправданно не желал за нее браться без предоплаты. Де Кастро был на мели и не мог заплатить вперед, поэтому Лавкрафт порекомендовал ему обратиться к Фрэнку Лонгу, который тоже начал заниматься редактированием. Лонг согласился на работу без предоплаты при условии, что де Кастро позволит ему написать предисловие к книге от своего имени (де Кастро, как однажды заявил Лавкрафт, вообще должен был указать Лонга в качестве соавтора110, но Лонг, судя по всему, о таком не просил). Де Кастро согласился, и Лонг выполнил небольшую редакторскую правку всего за два дня. Впрочем, эту версию мемуаров (несмотря на кичливые слова де Кастро о том, что «Боб Дэвис в один момент найдет мне издателя»111) отвергли в трех издательствах, и в результате де Кастро снова связался с Лавкрафтом и стал умолять его взяться за книгу. Лавкрафт стоял на своем и потребовал аванс размером в сто пятьдесят долларов112, и де Кастро опять отказался и, скорее всего, обратился к Лонгу.

Весной 1929 года книга все-таки увидела свет (неизвестно, сколько еще правок в нее внес Лонг или кто-то другой) под названием «Портрет Амброза Бирса». Опубликовало ее издательство «Сенчури кампэни» вместе с предисловием «Белнэпа Лонга». Лавкрафт язвительно насмехался над тем, какие плохие отзывы получала эта книга (Льюис Мамфорд писал, что «портрет испорчен лишними эмоциями, признаниями и претенциозными суждениями и в целом создает впечатление неправдоподобности»113, а по словам Нэпьера Уилта, «Такую наивную картину с полным отсутствием критики вряд ли можно назвать биографией»114), тогда как Кэри МакУильямс, автор выдающейся биографии Бирса, опубликованной чуть позже в том же 1929 году, оказался на удивление доброжелателен: «У доктора Данцигера получились интересные мемуары… Самые удачные моменты – это просто фразы Бирса, записанные за ним в разное время. В некоторых безошибочно узнается ход мысли Бирса»115. И все же в действительности книга представляет собой бессвязную мешанину из биографии, воспоминаний и откровенной саморекламы де Кастро. Предисловие Лонга с тонким анализом творчества Бирса – пожалуй, лучшая часть этого издания.

Де Кастро вызывал у Лавкрафта неоднозначные чувства. По его мнению, и Бирс, и де Кастро преувеличили свои роли в работе над книгой «Монах и дочь палача», а настоящие достоинства произведения – изображение дикой природы баварских гор – все же стоило приписать Фоссу, автору оригинальной повести. Более того, де Кастро старался изобразить дело так, будто все заслуги принадлежат ему, а вклад Бирса, который уже не мог опровергнуть заявление коллеги, якобы не слишком велик. К тому же де Кастро предстает человеком льстивым и хитрым, поскольку, нанимая Лавкрафта и Лонга, почти ничего не собирался им платить, отговариваясь перспективой дальнейших огромных доходов (за мемуары, посвященные Бирсу, он надеялся получить пятьдесят тысяч долларов). Как-то раз Лавкрафт сообщал: «Если верить истории, записанной Джорджем Стерлингом, этот стреляный воробей расстался с Бирсом при крайне драматических обстоятельствах – тот треснул де Кастро тростью по голове!» (Эту историю можно найти в предисловии Стерлинга к книге Бирса «В гуще жизни» [1927], изданной в серии «Современная библиотека».) После чего Лавкрафт великодушно добавил: «Прочитав его творения, я еще удивился, что Амброзий не взялся за железный лом»116.

И все же де Кастро нельзя назвать настоящим обманщиком. Он опубликовал немало выдающихся научных работ, особенно в области религиоведения, причем в крупных издательствах, – например, «Еврейские предвестники христианства» (Э. П. Даттон, 1903), а также выпускал романы и стихи (правда, в виде самиздата). В 1950 году Издательская ассоциация западных авторов продолжала выпускать книги де Кастро117. Также он знал несколько языков и много лет занимал мелкую должность в правительстве США. Конечно, его попытка нажиться на дружбе с Бирсом выглядит омерзительной, но не один он хотел заработать таким способом.

В это время у Лавкрафта появился еще один заказчик – Зелия Браун Рид Бишоп (1897–1968). Бишоп, по ее собственным словам118, изучала журналистику в Колумбийском университете, а также писала статьи и рассказы, чтобы прокормить себя и маленького сына. Вероятно, к тому моменту она уже была в разводе, хотя прямо об этом не говорила. Однажды, будучи в Кливленде (Бишоп указывает, что это произошло в 1928 году, но явно ошибается), она зашла в книжный магазин, которым руководил Сэмюэл Лавмэн, и тот рассказал ей про редакторские услуги Лавкрафта. Бишоп написала Говарду примерно в конце весны 1927 года, так как именно к тому периоду относится первое из писем Лавкрафта к ней. Возможно, как раз Бишоп он имел в виду, жалуясь в письме за май 1927 года на «самый отвратительный и непролазный текст, за который я брался со времен нетленного Давидия, – недоделанное слащавое творение в духе женских журналов вроде Woman’s Home Companion, когда карандаш однозначно опережает воображение»119.

Бишоп действительно хотела писать в стиле Woman’s Home Companion, и хотя она восхищалась умом и литературным мастерством Лавкрафта, в мемуарах она с обидой признает, что Лавкрафт пытался направить ее творчество в русло, противоречащее ее интересам: «Я была молодой и романтичной и мечтала писать неизбитые истории о молодых людях. Лавкрафту казалось, что это не самый удачный вариант. Я была его протеже, и он хотел направить мою карьеру в свою литературную область». В мемуарах Бишоп встречаются очень странные утверждения, связанные с тем периодом времени: например, якобы Лавкрафт настоятельно рекомендовал ей три раза прочитать роман Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих», однако в отсутствие большей части писем, которые он ей отправлял, можем, пожалуй, принять на веру некоторые из его критических замечаний по поводу романтической прозы Бишоп: «Джентльмен никогда бы не посмел так поцеловать девушку», «Джентльмен никогда бы не постучал в женскую спальню, даже если в доме полно гостей».

«Мои произведения были так сильно отредактированы, что из них исчезала вся суть, и я чувствовала себя совершенно никудышным автором», – жаловалась Бишоп. Трудно понять, о каких именно работах здесь идет речь – возможно, они даже не сохранились. Далее она рассказывает, что в тот момент вернулась на ранчо сестры в Оклахоме, где бабуля Комптон, свекровь сестры, поведала ей несколько историй о паре первопоселенцев из Оклахомы. «Я написала рассказ под названием „Проклятие Йига“, в котором упоминались змеи, закрутила сюжет вокруг того, что узнала от Лавкрафта об ацтеках, и отправила ему. Он был в восторге от этой новой смеси реализма и ужаса и завалил меня письмами и наставлениями».

Бишоп, конечно, многое недоговаривает. Можно не сомневаться, что финальная версия рассказа – это результат работы Лавкрафта, а Бишоп принадлежит только идея сюжета. «Проклятие Йига» – сильное произведение, в котором повествуется о супружеской паре, Уокере и Одри Дэвис, поселившихся в 1889 году на территории Оклахомы. Уокер сильно боится змей, он слышал истории о Йиге («змеином боге племен с центральных равнин, от которого уже ближе к югу зародились божества Кецалькоатль или Кукулькан… странный, наполовину человекообразный дьявол с весьма деспотичным и капризным характером») и о том, как этот бог мстит за любой вред, причиненный змеям. Когда жена неподалеку от дома убивает целый выводок гремучих змей, Уокер приходит в ужас. Как-то поздно ночью супруги замечают, что весь пол спальни кишит змеями. Уокер встает, чтобы растоптать их, но падает, и фонарь, выпав у него из рук, гаснет. Застывшая от страха Одри вскоре слышит отвратительный хлопающий звук – видимо, это тело Уокера так распухло от змеиного яда, что кожа начала лопаться. Потом она видит в окне похожие на человека очертания: кажется, это и есть Йиг. Когда тот заходит в комнату, она берет топор и разрубает его на куски. Утром становится ясно, что случилось на самом деле: лопнувшее тело принадлежало их старой собаке, а топором Одри зарубила собственного мужа. Ближе к концу внезапно выясняется, что жуткое существо из ближайшей психиатрической лечебницы, полузмея-получеловек, – это вовсе не сама Одри, а создание, которое она родила девять месяцев спустя.