132.
Лавкрафт закончил редактировать повесть только после поездок в Бостон (на съезд НАЛП), Онсет и Квебек. Теперь становится ясно, что как минимум одна из деталей, на которую указал Дуайер, – это предупреждение, адресованное Экли (вероятно, от мозга самого Экли, находящегося в контейнере) и настолько очевидное, что непременно снизило бы градус «неожиданности» в конце повести (если в черновой версии она действительно завершалась именно так). Также, скорее всего, именно Дуайер порекомендовал сделать Уилмарта не очень доверчивым человеком, но в этом плане Лавкрафт не сильно продвинулся: да, он добавил кое-какие детали, указывающие на скептицизм Уилмарта, особенно по отношению к поддельному письму «Экли», и все-таки его бездумное решение поехать в Вермонт, взяв все документальные доказательства, полученные от Экли, кажется очень наивным. При этом в Уилмарте в самой крайней форме присутствует качество, с которым мы неоднократно сталкивались и в других персонажах Лавкрафта: нежелание поверить в сверхъестественное или необъяснимое событие. Будучи профессором литературы, Уилмарт сразу замечает, что последнее письмо «Экли» написано в другом стиле и тоне: «Выбор слов, орфография – во всем чувствовались едва заметные изменения. А с моей ученой чуткостью к стилю прозы я сумел обнаружить и более значительные расхождения в его типичных реакциях и ответах». Правда, все изменения он объясняет (и это выглядит не очень правдоподобно) изменениями в сознании Экли, произошедшими в результате налаживания «отношений» с инопланетянами.
Впрочем, есть у «Шепчущего во тьме» и более серьезный недостаток, с которым мы уже сталкивались в «Ужасе Данвича». Здесь Лавкрафт вновь идет вразрез с собственным намерением отказаться от общепринятой морали в изображении внеземных существ, поскольку наделяет их банальными и довольно незначительными человеческими недостатками и поведенческими мотивами. Дважды они опускались до незамысловатой фальшивки – подделав последнее письмо, а до этого – телеграмму, отправленную от имени Экли, чтобы Уилмарт не приезжал в Вермонт раньше времени. Как ни странно, инопланетяне оказались настолько глупы, что даже не сумели правильно написать его фамилию, хотя сами же утверждали: «Ни одна форма жизни, существующая на Земле, не сравнится по способностям с их мозгом». Перестрелка внеземных существ с Экли и вовсе приобретает непреднамеренно комический оттенок, напоминая сцены из дешевых вестернов. Когда Уилмарт приезжает на ферму Экли, ему в кофе подсыпают снотворное, однако профессор не стал его пить из-за странного вкуса и благодаря этому услышал отрывок беседы, не предназначенной для его ушей.
Интересно, что, если подобные недостатки, связанные как с задумкой истории, так и с ее исполнением, заметно ухудшают «Ужас Данвича», здесь они предстают всего лишь мелочами, не способными испортить великолепную повесть. «Шепчущий во тьме» – образцовая работа Лавкрафта, в которой предстают живописные картины природы Новой Англии, чувствуется практически документальная достоверность событий, зловещая атмосфера нарастающего ужаса и захватывающие дух намеки на космизм.
В данной повести Лавкрафт придерживается умеренной позиции в изображении внеземных существ. В прежних произведениях мы сталкивались с инопланетянами, которые считались жестокими, но «за рамками понятий добра и зла» («Зов Ктулху»), абсолютно непостижимыми («Цвет из иных миров») или традиционно «плохими» («Ужас Данвича»). Внеземные существа из «Шепчущего во тьме» оказываются где-то посередине, поскольку вызывают ужас странной внешностью и качествами (их нельзя сфотографировать обычным фотоаппаратом), хитрым и обманчивым поведением и, что самое главное, своим намерением изъять у людей мозги и увезти их с Земли. В связи с этим последним заявлением Лавкрафт начинает колебаться. Получив фальшивое письмо, Уилмарт размышляет: «Избавиться от безумных и утомительных ограничений времени, пространства и законов природы, ощутить связь с бескрайним внешним миром, приблизиться к мрачным и неизмеримым тайнам бесконечности и предельности – ради этого, естественно, стоит рискнуть жизнью, душой и рассудком!» Звучит и правда очень соблазнительно. Более того, данное высказывание совпадает со взглядами Лавкрафта на предназначение «странной» литературы, о котором он писал в одном из поздних эссе «Заметки о сочинении фантастической литературы» (1933): «Я выбираю „странные“ истории потому, что… сильнее всего мне хочется хотя бы на мгновение добиться иллюзии некой странной паузы или нарушения досадных ограничений времени, пространства и законов природы». Однако Уилмарт не очень долго разделял его энтузиазм. В комнате Экли один из изъятых мозгов (прежде бывший человеком) говорит профессору: «Вы понимаете, что я побывал на тридцати семи небесных телах – разных планетах, темных звездах и некоторых неопределенных объектах, при этом восемь из них находились за пределами нашей галактики, а два – за пределами искривленного пространства и времени?» И вновь мощная и довольно привлекательная концепция в духе космизма, но у Уилмарта она вызывает лишь ужас: «От страха и отвращения я растерял все свое научное рвение…»
«Шепчущий во тьме» больше похож на «Цвет из иных миров», чем на «Ужас Данвича», так как здесь мы тоже встречаем множество дразнящих намеков на чудеса и ужасы за пределами нашего понимания, особенно когда речь заходит об обрывочной стенограмме ритуала, записанного Экли, когда в письме Экли мы находим бесчисленное, почти самопародийное упоминание имен и терминов из «мифологии» Лавкрафта, когда Уилмарт подслушивает разговор из другой комнаты (по поводу чего сам герой замечал, что «даже их пугающее воздействие на меня привело, скорее, к предположениям, а не к откровениям») и в особенности когда фальшивый Экли рассказывает ему о тайной сущности космоса. «Никогда прежде здравомыслящий человек не подбирался на такое опасно близкое расстояние к загадкам основной сущности», – утверждает Уилмарт, после чего лишь дразнит читателей намеком на то, что сумел узнать:
«Я узнал, откуда изначально появился Ктулху и почему половина из великих новых звезд взорвалась. Я догадался – по подсказкам, от которых даже мой осведомитель робко запнулся, – какая тайна скрывается за Магеллановыми Облаками и сферическими туманностями, какие мрачные истины спрятаны за древней аллегорией дао… Я испытал отвращение, когда мне поведали о страшном ядерном хаосе за пределами углового пространства, которое в „Некрономиконе“ милостиво скрыто под именем Азатота».
Если бы дальнейшие последователи Лавкрафта придерживались той же скрытности, «Мифы Ктулху» не скатились бы до карикатуры.
Один из «намеков» Лавкрафт так и не разъяснил: возможно, фальшивый Экли – это не просто представитель грибовидных существ, а сам Ньярлатхотеп, которому поклоняются пришельцы. Подтверждение этому можно найти в фонографической записи ритуала в лесу, сделанной Экли. В какой-то момент один из грибовидных заявляет: «Все должно быть сказано Ньярлатхотепу, Могучему Посланцу. И тогда Он примет человеческий облик, наденет восковую маску и одежды, что скроют его, и спустится из мира Семи Солнц, дабы притвориться…» Это явное указание на то, что фальшивое лицо и руки Экли использовал для маскировки как раз Ньярлатхотеп, однако если данное предположение верно, значит, в данный момент телесную форму принял кто-то из грибовидных, тем более что один из двух гудящих голосов, услышанных Уилмартом, по всей вероятности, принадлежал Ньярлатхотепу (тот самый с «несомненно властным тоном»).
И все же с этой версией возникают кое-какие проблемы. Некоторые критики считают Ньярлатхотепа оборотнем, поскольку в рассказах Лавкрафта он предстает в самых разных формах: в виде египетского фараона в стихотворении в прозе 1920 года, в виде внеземного существа в «Сомнамбулическом поиске неведомого Кадата», в виде «Черного человека» в «Грезах в ведьмовском доме» (1932) и так далее, а в «Скитальце тьмы» мы видим его воплощение в качестве крылатого создания (1935). Но если Ньярлатхотеп и правда является оборотнем, зачем ему понадобились маска и руки Экли – неужели он не мог просто принять его облик? Похоже, Лакрафт не до конца продумал роль Ньярлатхотепа в этой повести. Да и вообще во всем его творчестве данному персонажу не хватает целостности. Нельзя назвать это серьезным упущением, ведь Лавкрафт наверняка хотел, чтобы этот герой сохранял определенную долю загадочности, однако сей факт представляет трудность для тех, кто пытается во всем этом разобраться.
«Шепчущий во тьме» стал самым длинным произведением, которое Лавкрафт сам отпечатал на машинке и отправил издателю, что принесло ему немалый доход. Фарнсуорт Райт сразу принял повесть к публикации и заплатил за нее триста пятьдесят долларов – более крупных гонораров за художественную литературу Лавкрафт никогда не получал. Райт планировал выпустить «Шепчущего» двумя частями, но в 1931 году журнал Weird Tales был вынужден почти полгода выходить раз в два месяца, поэтому повесть вышла только в номере за август – целиком. Изначально планировалось чередовать выпуск Weird Tales с Oriental Stories, однако уже к лету 1931 года Oriental Stories стал ежеквартальным изданием (в 1933 году журнал сменил название на Magic Carpet, после чего просуществовал около года), а Weird Tales снова начали печатать каждый месяц.
За этот трехлетний период Лавкрафт написал всего два оригинальных «странных» произведения (не самый удачный рассказ «Ужас Данвича» и монументальную, пусть и не без изъянов, повесть «Шепчущий во тьме») и отредактировал три работы для Зелии Бишоп: одна получилась довольно успешной («Курган»), другая – средней («Проклятие Йига»), а третья – совсем проходной («Локон Медузы»). Однако засчитывать ему в заслуги только «странное» творчество было бы несправедливо по отношению к Лавкрафту как к человеку, так и к писателю. Поездки в Вермонт, Виргинию, Чарлстон, Квебек и другие оазисы древностей подпитывали его воображение, а рассказы о путешествиях в виде писем и эссе поражают своей душевностью. Он заводил новые знакомства и вел обширную переписку, что позволило ему в значительной степени усовершенствоват