ь свои философские взгляды, поскольку он сталкивался с различными мнениями и постоянно черпал новую информацию из книг и наблюдений за миром. К 1930 году многие взгляды Лавкрафта уже устоялись, и в последующие годы серьезным изменениям подвергнутся только его политические и экономические убеждения. Поэтому предлагаю рассмотреть систему его взглядов, прежде чем перейти к анализу произведений, созданных на их основе.
Глава 20. Несверхъестественное Космическое Искусство (1930–1931)
К началу 1930-х годов Лавкрафт разобрался со многими волновавшими его философскими вопросами, в частности примирился с теорией Эйнштейна и сумел включить ее в свою пока еще преимущественно материалистическую систему. Таким образом он начал развивать систему мышления, не сильно отличавшуюся от его более поздних философских наставников Бертрана Рассела и Джорджа Сантаяны.
Похоже, Лавкрафт впервые ознакомился с работами этих мыслителей в период с 1927 по 1929 годы. Предполагаю, что Рассела он открыл, прочитав «Избранные статьи Бертрана Рассела» в серии «Современная библиотека» (1927), поскольку в первом упоминании Рассела в своих письмах Лавкрафт («По мнению Бертрана Рассела, Древний Китай, вероятно, был цивилизацией не менее великой, чем наша, а может, и более»1) ссылается на главу из «Избранных статей» под названием «Сравнение китайской и западной цивилизации» (из книги Рассела «Проблемы Китая», 1922). Лавкрафту явно пришлось по вкусу, что Рассел в своих рассуждениях опирается на науку и светскую этику, хотя Рассел вовсе не был атеистом. В 1927 году Рассел он выразил собственное философское кредо следующим образом (Лавкрафту такая формулировка тоже понравилась бы): «Я по-прежнему верю, что главные процессы мироздания протекают в соответствии с законами физики и не имеют никакого отношения к нашим желаниям, поэтому, скорее всего, они приведут к исчезновению жизни на этой планете. Нет веских оснований верить в жизнь после смерти, а понятия добра и зла неприменимы в нечеловеческом мире»2.
С Сантаяной дело обстоит сложнее. Лавкрафт советовал Элизабет Толдридж: «Начать с его „Скептицизма и животной веры“, а затем взяться за пятитомную „Жизнь разума“»3. Читал ли эти работы сам Лавкрафт? Вполне вероятно, и если так, то ему наверняка понравилось чудесное признание Сантаяны в предисловии к первой из упомянутых книг: «Фактически я решительно придерживаюсь философии материализма – и наверное, я один такой остался во всем мире»4. Однако, предлагая прочитать «Жизнь разума» (1905–1906) после «Скептицизма и веры в животных» (1923), Лавкрафт, похоже, не догадывался, что более поздний труд задумывался как введение в философию – его напечатали в серии книг «Области существования» (1927–1940), которое заменит или по крайней мере дополнит раннюю работу. Так или иначе, Сантаяна известен как трудный для понимания философ – и вовсе не потому, что он предпочитает чрезвычайно сложные термины и понятия из логики эпистемологии, как Витгенштейн. Все дело в том, что и философскую, и обычную лексику он использует так замысловато и «поэтично», что сбивает с толку многих читателей. Как отмечает Джон Пассмор: «От книг с такими названиями, как „Области существования“ и „Области материи“, философ вправе требовать определенной степени точности в соответствии с выбранной тематикой. Однако ничего подобного вы здесь не получите, ведь, как признается Сантаяна, „и в области существования, и в области материи я обхожусь лишь зачаточными намеками“. И намеки эти крайне смутные»5. Тем не менее я полагаю, что Лавкрафт либо позаимствовал некоторые основные аспекты своего более позднего мировоззрения у Сантаяны, либо (что тоже возможно) пришел к схожим с Сантаяной взглядам самостоятельно.
Что касается теории Эйнштейна и в особенности ее опоры на три принципа материализма, выделенных Хью Эллиотом (единство законов, отрицание телеологии и отрицание субстанций, отрицание любой формы существования, не предусмотренной законами физики и химии), Лавкрафт осознал, что в ближайшем к нам вселенском пространстве ньютоновские законы физики все еще действуют: «Данная область недостаточно велика для проявления основных воздействий относительности, следовательно, мы можем быть уверены, что надежные законы Земли дадут абсолютно достоверные результаты в ближайшем небесном пространстве»6. Таким образом выполняются первый и третий принципы Эллиота, а насчет второго Лавкрафт высказывался так:
«Настоящий космос структурированной энергии, включающий и то, что мы зовем материей, обладает очертаниями и характером, которые не способен постичь человеческий мозг, и чем больше мы узнаем о космосе, тем отчетливее воспринимаем данное обстоятельство. Сказать можно лишь одно: в космосе нет никакого основного принципа, подобного физическому мозгу земных млекопитающих, поэтому невозможно обоснованно приписать ему такое чисто земное и биологическое явление, как наличие осознанной цели. Даже с учетом наиболее радикальных концепций релятивизма мы составляем столь незначительную и мимолетную часть космоса (независимо от того, является ли все пространство бесконечным или искривленным, а межгалактические расстояния постоянными или переменными, нам известно, что в пределах нашей звездной системы никакое релятивистское обстоятельство не отменит приблизительные знакомые нам масштабы. Относительное место, которое наша Солнечная система занимает среди звезд, является такой же непосредственной реальностью, как и относительное положение Провиденса, Нью-Йорка и Чикаго), что все представления об особых отношениях, именах и судьбах, выраженных в человеческом поведении, – это не что иное, как остатки мифов»7.
Данный отрывок показывает, как тесно Лавкрафт связывает отрицание телеологии с идеей незначительности человека: одно и впрямь влечет за собой другое. Если люди ничтожны, тогда некой космической силе (божественной или какой-либо иной) нет смысла вести Вселенную в заданном направлении ради блага человечества. Напротив, явное отсутствие осознанной цели во всей Вселенной является очередным и, пожалуй, самым важным признаком банальности и бренности человеческого рода.
Лавкрафт не переставал обращать особое внимание на третий пункт (отрицание духа):
«Истина заключается в том, что открытие тождества материи и энергии – и, следовательно, отсутствия существенных отличий материи от пустого пространства – наносит последний удар по примитивному и несостоятельному мифу о существовании „духа“. Ведь именно материя на самом деле представляет из себя то, что всегда считалось „духом“. Таким образом доказано, что блуждающая энергия всегда обладает различимой формой – и если она не принимает форму волны или потока электронов, то становится собственно материей, а отсутствие материи или любой иной различимой формы энергии указывает не на присутствие духа, а на отсутствие чего бы то ни было»8.
Только прочитав это письмо целиком, можно оценить, каким поразительным образом Лавкрафт согласовал теорию Эйнштейна и материализм. Не сомневаюсь, что бо́льшую часть информации он взял из современной ему литературы по данному вопросу – возможно, даже из статей в газетах и журналах, однако решительный тон послания доказывает, что Лавкрафт самостоятельно свел все эти принципы воедино.
Труднее далась ему квантовая теория, оказавшая влияние на первый принцип Эллиота. Согласно квантовой теории, которой примерно в тот период заинтересовался Лавкрафт, некоторые субатомные частицы по своей природе обладают случайным действием, поэтому для определенной реакции можно установить только статистические средние значения. Насколько мне известно, Лавкрафт лишь однажды всерьез затрагивал тему квантовой теории в своей переписке, а именно в письме к Лонгу конца 1930 года: «На данный момент большинство физиков понимают квантовую теорию не в том смысле, что существует какая-либо вселенская неопределенность касательно того, каким путем (из нескольких вариантов) пойдет данная реакция. Для них эта теория означает, что в некоторых случаях ни один возможный канал информации не способен передать людям, каков будет ход реакции и каким образом получилось добиться конкретного результата»9. Из этого высказывания становится ясно, что Лавкрафт просто повторяет утверждения специалистов. Более того, после приведенного выше отрывка он добавляет: «Это очень плодотворная тема для обсуждения, и, если необходимо, я готов процитировать соответствующие статьи по данному вопросу». Лавкрафт пытается доказать, что «неопределенность» квантовой теории не онтологическая, а эпистемологическая, что к неопределенности в предсказании поведения субатомных частиц приводит только наша неспособность (причем неспособность врожденная, а не просто какой-то недостаток в чувственном восприятии или способности к рассуждению). Даже такое признание, полагаю, далось Лавкрафту нелегко, ведь оно подрывало теоретическую возможность (в которую верили почти все ученые и философы-позитивисты девятнадцатого века) того, что однажды человеческий разум при наличии достаточного количества фактов сумеет полноценно предсказывать ход развития Природы. И все-таки этот вывод ошибочен, хотя Эйнштейн и соглашался с ним в своем знаменитом изречении «Бог не играет в кости со Вселенной». Бертран Рассел заявлял, что «отсутствие абсолютного детерминизма не связано с несовершенством теории, а является подлинной характеристикой незначительных событий»10, хотя далее он говорит, что атомные и молекулярные реакции все еще во многом детерминистские.
Тем не менее в конце двадцатых и начале тридцатых годов признали, что квантовая теория нарушает первый материалистический принцип Эллиота – единство законов – так же, как теория относительности нарушала или как минимум ставила под сомнение второй и третий принципы. Теперь мы знаем – насколько вообще способны узнать последствия квантовой теории, – что само по себе единство законов является ограниченным принципом и, возможно, даже не обладает каким-либо философским значением. Совершенно не ясно, что связывает квантовую теорию и, допустим, вероятность существования свободы воли, и пока что нет причин рассматривать макрокосмические явления в рамках воздействия квантовой теории.