Наиболее вдохновенные отрывки из писем Лавкрафта за тот период относятся к решительному отстаиванию атеизма перед коллегами (особенно перед Фрэнком Лонгом), считавшими, что «неопределенность», выявленная современной астрофизикой, открывает дорогу традиционным религиозным убеждениям. Лавкрафт прекрасно понимал, что живет в эпоху как социальных, так и интеллектуальных волнений, однако к мыслителям, которые пользовались теорией относительности и квантовой теорией для возрождения былых верований, он относился исключительно с презрением:
«Хотя новые научные открытия в действительности никак не связаны с идеей космического мышления и телеологии, целая толпа отчаявшихся и напуганных модернистов охвачена сомнением во всех позитивных знаниях и в связи с этим приходит к выводу: раз уж ни в чем нет истины, значит, истина может заключаться в чем угодно… на основе чего можно изобретать или возрождать любую систему убеждений, навязанную прихотью, ностальгией или отчаянием, и бросать всем вызов – попробуйте докажите, что это не истина с „эмоциональной“ точки зрения, что бы ни имелось в виду под этим словом. Этот нездоровый декадентский неомистицизм, идущий вразрез не только с механистическим материализмом, но и с чистой наукой, раскрывающей все тайны человеческих чувств и переживаний и принижающей их важность, станет господствующим убеждением среди эстетов середины двадцатого века… Малыш Белнэп уже готов на него купиться»11.
Далее Лавкрафт приводит «планы побега», придуманные разными мыслителями: «[Ральф Адамс] Крэм благоволит Средневековью и башне из слоновой кости, [Джозеф Вуд] Кратч предпочитает зловеще стиснутые зубы, [Генри] Адамс – смиренное превосходство раздумий, [Джон Кроу] Рэнсом – возвращение к старому духу, где его действительно можно спасти, Элиот же высказывается в пользу полного переосмысления традиции, которое он безрассудно предпринял в безумном побеге из ужасно описанной „Бесплодной земли“». Но «еще печальнее смотреть на тех, кто в какой-то момент совершенно отключает рассудок, будто спрятавший голову в песок страус, а затем лепечет что-то в искусственном сумраке притворного мыслительного ребячества… Г. К. Честертон с его деланым папизмом, профессор [Артур] Эддингтон с его вздором, противоречащим научным наблюдениям, доктор Анри Бергсон и его популярная метафизическая чушь и так далее».
И дабы «Малыш Белнэп» не клюнул на это – а Лонг в то время как раз заигрывал с неким эстетическим убеждением из католицизма, – в конце 1930 года Лавкрафт отправил ему впечатляющее послание. Тирада начинается словами: «Уясни как следует, поскольку иного пути к правдоподобности нет»12. В философском плане новые неопределенности в науке породили лишь ситуацию, в которой любое религиозное объяснение существования Вселенной «имеет равные теоретические шансы оказаться правдивым наряду со всеми общепринятыми убеждениями и научными теориями», хотя «вероятность эта не выше, чем у ЛЮБОЙ ПРОИЗВОЛЬНОЙ ВЫДУМАННОЙ СИСТЕМЫ, СОЗДАННОЙ ОТ НЕВЕЖЕСТВА, БОЛЕЗНИ, ПРИХОТИ, СЛУЧАЙНОСТИ, ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТИ, ЖАДНОСТИ ИЛИ ПОД ВОЗДЕЙСТВИЕМ ЛЮБОГО ДРУГОГО ФАКТОРА, В ТОМ ЧИСЛЕ СОЗНАТЕЛЬНОГО ЛИЦЕМЕРИЯ, ГАЛЛЮЦИНАЦИЙ, ПОЛИТИЧЕСКОГО ИЛИ ОБЩЕСТВЕННОГО ИНТЕРЕСОВ И ДРУГИХ СКРЫТЫХ МОТИВОВ». Поэтому мы должны собрать «все предварительные данные за 1930 год и создать новую цепочку частичных признаков, основанных только на этой информации без учета каких-либо понятий на основе прежних совокупностей данных, а также проверить в соответствии с психологическими знаниями 1930 года, какие механизмы и предрасположенности нашего ума вступают в дело при построении, сопоставлении и принятии выводов, следующих из этой информации, и прежде всего избавиться от стремления уделять слишком много внимания понятиям, о которых мы никогда бы и не задумывались, если бы не разделяли представления о Вселенной, окончательно признанные ошибочными».
И к чему это приведет? Теперь нам известно, что «фактические доказательства, полученные в 1930 году, в том числе визуальные и математические, не предполагают никаких разительных отличий в плане общих вероятностей… от спонтанного и безличного космоса, каким он представлялся ранее, то есть незначительной, бесцельной и мимолетной частицей, случайно оказавшейся среди бурлящей калейдоскопической системы…».
Тогда возникает главный вопрос: почему даже самые умные люди не отказываются от религиозных убеждений, даже когда в свете доказательств 1930 года те становятся крайне маловероятными?
«Основная причина заключается в том, что нынешнее поколение руководящих людей достаточно возрастное, и поэтому еще в детстве их психика, вероятно, была искалечена традиционным воспитанием на основе ложных верований. Чувства этих людей искажены навсегда, поскольку их приучили считать нереальное реальным и активно хвататься за любое оправдание веры. Они с негодованием относятся к объективным фактам о Вселенной, ведь с раннего возраста эти люди привыкли к жизненным ценностям и установкам из «сказок», поэтому, как только в положительном знании возникает некая неуверенность, они жадно цепляются за эту лазейку как за повод возродить умиротворяюще знакомые предрассудки. Также многие приписывают нынешние обескураживающие изменения в общественном и культурном порядке упадку теистических верований и в связи с этим используют любую возможность для укрепления позиций безмятежной и устойчивой религиозной системы, при этом не обязательно сами в нее верят. Еще одна причина: некоторые люди привыкли размышлять в категориях неоднозначных, напыщенных и поверхностных эмоций, следовательно, им трудно представить обезличенный космос таким, какой он есть. Любая система кажется им невероятной, если не соответствует ложному чувству важности, искусственному набору смысловых ценностей и представлениям о псевдочудесах, основанным на произвольных и воображаемых критериях норм и причинно-следственных связей».
На мой взгляд, Лавкрафт довольно точно проанализировал ситуацию, и его рассуждения актуальны и в наши дни. Он все еще был уверен, что традиционной религии придет конец, как только подрастет молодое поколение, чьи детские годы обошлись без религиозной «обработки», которую Лавкрафт, кстати, считал самым пагубным порождением религии:
«Все мы знаем, что любые эмоциональные предубеждения, будь то правдивые или ложные, можно привить детям путем внушения, поэтому в преданиях традиционных общин отсутствуют доказательства в пользу того, что реально, а что нет… Если бы религия была истинной, ее последователи не стали бы принуждать свое потомство насильно ей подчиняться, а просто предложили бы детям самостоятельно отыскать правду, независимо от искусственно созданной обстановки и практических последствий. При наличии такой честной и непоколебимой открытости к доказательствам они обязательно обнаружили бы проявления настоящей истины. Однако религиозные люди не идут по этому благородному пути, а ведут обманную игру, практически гипнотизируя будущие поколения, и для меня одного этого достаточно, чтобы разглядеть их притворство, даже если б вся нелепость религии не проявлялась никаким другим образом»13.
Эта тирада была адресована Морису У. Моу, которому наверняка пришлась не по вкусу, ведь Лавкрафт с 1918 года не переставал отвешивать колкости по поводу его религиозности. При этом, судя по всему, им так и не удалось друг друга переубедить, хотя их отношения из-за разницы во взглядах ничуть не пострадали.
Более поздние этические убеждения Лавкрафта во многом стали прямым порождением его приверженности метафизике и тесно связаны с развитием его общественных и политических взглядов. Его волновал следующий вопрос: как жить с осознанием того, что человечество представляет собой лишь незначительную частицу в бескрайних пространствах Вселенной? Один из вариантов состоял в том, чтобы придерживаться позиции безучастного наблюдателя. В конце 1929 года Лавкрафт писал Мортону:
«Вопреки твоим предположениям заявляю: я не пессимист, а индифферентист, то есть я не придерживаюсь ошибочного мнения, согласно которому результат действия естественных сил, контролирующих органическую жизнь, неким образом связан с желаниями или предпочтениями кого-либо из участников этого жизненного процесса. Пессимисты рассуждают так же нелогично, как и оптимисты, поскольку и те, и другие считают, что цели человечества едины и напрямую зависят (через чувства разочарования или удовлетворения) от неизбежного потока земных побуждений и событий. Таким образом, в обоих мыслительных направлениях сохраняется отмирающее примитивное понятие осознанной телеологии – существования Вселенной, которой есть дело до особых потребностей и благополучия комаров, крыс, вшей, собак, людей, лошадей, птеродактилей, деревьев, грибов, дронтов и других форм биологической энергии»14.
Звучит очень увлекательно и отчасти верно: в качестве метафизического принципа космизм действительно подразумевает индифферентизм как абстрактный этический вывод. Однако использовать его в виде поведенческого критерия не очень удобно, вот Лавкрафту и пришлось придумать (по крайней мере, для самого себя) некую систему действий, соответствующую космизму. Только в то время он начал поддерживать эстетическое сохранение традиций для защиты от потенциального нигилизма его метафизических взглядов. Не сомневаюсь, что данное убеждение неосознанно развивалось в нем на протяжении многих лет, а проявилось только сейчас. В результате некоторые его утверждения дают повод для критики:
«Во Вселенной без абсолютных величин нам приходится полагаться на относительные значения, оказывающие влияние на наше повседневное чувство комфорта, наслаждения и эмоционального удовлетворения. То, что приносит нам удовольствие и отсутствие боли, можно условно назвать „хорошим“, и наоборот. Подобная терминология необходима для создания безвредной иллюзии расположения, направления и стабильности обстановки, от которых зависят еще более важные иллюзии „целесообразности“, значимости событий и интереса к жизни. Однако то, что дает одному человеку, расе или возрастной группе относительную безболезненность и удовлетворенность, с психологической точки зрения зачастую идет вразрез с тем, что предоставляет те же самые блага другому человеку, расе или возрастной группе. Поэтому „хорошее“ – понятие относительное и изменчивое, оно зависит от происхождения, хронологии событий, географии, национальности и характера. Среди всей этой переменчивости есть