ка. Он сообщил об этом в письме к Элизабет Толдридж, и та, будучи сторонницей викторианских традиций, откликнулась с удивлением и выразила несогласие с его словами, в связи с чем Лавкрафту пришлось разъяснить свою позицию:
«Я имел в виду, что самое приятное и полезное в поэзии – это сам процессе создания стихов, поэтому нет смысла беспокоиться о том, что будет с ними после написания. Вся важность заключается в удовольствии, которое вы получаете во время сочинения, то есть умственном и эмоциональном удовлетворении от самовыражения. Предоставляя вам эти ощущения, поэзия целиком и полностью выполняет свою задачу, так что нечего волноваться, увидит ли кто-нибудь еще ваши творения…»30
Схожие взгляды касательно «самовыражения» можно найти и в эссе «В защиту Дагона», здесь же Лавкрафт использует в своих рассуждениях современные достижения биологии, надеясь таким образом изобрести способ отличать настоящее искусство от халтуры:
«Суровая правда такова: безжалостные требования, выдвинутые реакциями наших желез и нервной системы, по природе своей необычайно сложны, противоречивы и деспотичны, а также действуют в соответствии со строгими и замысловатыми законами психологии, физиологии, биохимии и физики, которые необходимо тщательно изучить, прежде чем иметь с ними дело… Неискреннее занятие чем-либо не отвечает истинным психологическим запросам железистого аппарата и нервной системы человека, хотя и пытается. Настоящее увлечение основано на понимании реальных потребностей и поэтому удовлетворяет наши требования. Именно таким видом увлечений и является искусство, и во всей Вселенной нет ничего важнее».
Суть этого отрывка заключается в недавнем на тот момент открытии: стало известно, что железы сильно влияют на поведение человека. Правда, многие биологи и философы преувеличивали значение этих органов. Типичным примером можно назвать «Влияние желез на личность» Луиса Бермана (1921) – эту книгу Лавкрафт советовал включить в «Рекомендации для руководства по чтению» (1936): больше всего внимания автор уделяется эндокринным железам (в основном надпочечникам, щитовидной железе и гипофизу), заявляя, что они контролируют и, вероятно, даже создают все эмоции человека, а также его воображение и разум:
«Внутренняя секреция составляет и оказывает влияние на большинство врожденных способностей человека и его развитие. Железы регулируют физическое и умственное развитие, как и все важнейшие метаболические процессы. Они управляют всеми функциями на протяжении трех жизненных циклов и тесно связаны между собой, будто совместный директорат нескольких фирм. Едва появится расстройство одной железы, влекущее за собой недостаточную, избыточную или ненормальную ее работу, как нарушается баланс во всем теле, затрагивая интеллект и все остальные органы. Другими словами, железы контролируют человеческую натуру, и тот, кто контролирует их, может контролировать и самого человека»31.
Не станем обращать внимание на нотки евгеники и расизма в утверждениях Бермана (он был уверен, что у представителей белой расы более велик объем секреции внутренних желез, поэтому они превосходят монголоидную и негроидную расу): даже не доходя до крайностей, он выражал характерные для того времени взгляды. Современные эндокринологи высказываются куда более сдержанно: по их мнению, железистые выделения (то есть гормоны), безусловно, крайне важны для роста и полового развития, однако наличие взаимосвязи между железами, центральной нервной системой, интеллектом и эмоциями до сих пор вызывает споры.
Впрочем, Лавкрафту очень пригодился этот упор на «контроль» желез над чувствами и разумом, который соответствовал его давнему убеждению, будто человек – всего лишь «механизм», находящийся под влиянием неподвластных ему сил. Поверхностное знакомство с работами Фрейда подтверждало ход его мыслей. В своей эстетической системе Лавкрафт использовал данную концепцию в качестве объективного способа отличить хорошее искусство от плохого, только вот не ясно, как можно определить, если не с помощью самоанализа, «попало ли в точку» некое произведение искусства (в смысле, удовлетворило ли «требования, выдвинутые реакциями наших желез и нервной системы»), или же ему это не удалось.
Другая фаза лавкрафтовской теории искусства развилась на основе его представлений о чувственном восприятии. Поняв, что, согласно современной психологии, все люди по-разному постигают окружающий мир и различия в их восприятии могут варьироваться от едва заметных до значительных (в зависимости от наследственности, воспитания, образования и других биологических и культурных факторов, которыми мы отличаемся друг от друга), Лавкрафт пришел к выводу, что:
«хорошее искусство означает способность любого человека точно определить с помощью некоего постоянного и вразумительного средства, что такого он видит в природе, чего не видят остальные. Или, выражаясь иначе, предоставить другому человеку – посредством умелого избирательного толкования или символизма – намек на то, что в объективной картине узрел лишь сам художник»32.
Конечный результат таков (и смутно напоминает остроумный парадокс Оскара Уайльда, согласно которому на картине Тернера мы видим «больше» природы, чем в самой природе): «Через подлинное искусство мы глубже видим и чувствуем природу», и поэтому «Постоянно узнавая о субъективных впечатлениях разных людей о подлинном искусстве, мы медленно и постепенно приближаемся или по крайней мере пытаемся приблизиться к мистической сущности самой абсолютной реальности – вселенской реальности, скрывающейся за разными видами нашего субъективного восприятия». Звучит слегка отвлеченно, и намек на эти рассуждения мы уже встречали в рассказе «Гипнос» (1922).
Прочитав «Современные нравы» Кратча, Лавкрафт отошел от абстрактных понятий и оценил положение искусства и культуры в современном обществе. Мрачная, но пугающе убедительная работа Кратча, в которой, в частности, рассматривается вопрос о том, какие интеллектуальные и эстетические возможности остаются у человека в эпоху, когда множество иллюзий разбилось о научные открытия, в особенности касательно значительности человека в масштабах Вселенной, а также «неприкосновенности» и обоснованности нашей эмоциональной жизни. Эту тему Лавкрафт неоднократно затрагивал, начиная с 1922 года, когда написал эссе «Лорд Дансени и его творчество». Полагаю, именно труд Кратча в значительной степени помог Лавкрафту вывести его эстетические взгляды на новый уровень. К тому моменту он уже перешел от классицизма к декадансу, а затем к чему-то вроде старомодного регионализма. Однако Лавкрафт вовсе не занимался самообманом и понимал, что прошлое, то есть прежние манеры поведения, мышления и эстетического выражения, можно сохранить лишь до определенной степени. Пора было принимать во внимание новые факты, предоставленные современной наукой. Примерно в то же время он продолжил размышлять об искусстве и его роли в обществе, в особенности «странного» искусства, и в результате лавкрафтовская теория «странной» прозы подверглась серьезным изменениям, которые повлияют на многие его дальнейшие работы.
К выражению этих взглядов Лавкрафта вновь побудил Фрэнк Лонг. Судя по всему, Лонг сокрушался по поводу чересчур быстрого темпа культурных изменений и выступал за возврат к «чудесному традиционному образу жизни», Лавкрафт же считал подобное мнение со стороны человека, практически ничего не знавшего о такой жизни, довольно незрелым. В огромном послании, написанном в конце февраля 1931 года, Лавкрафт повторил аргумент Кратча, утверждавшего, что литература прошлых эпох утратила важность, так как мы уже не разделяем, а иногда даже не понимаем описанные в ней ценности, после его добавил: «Некоторые из прежних художественных позиций – например, сентиментальность отношений, крикливый героизм, этическая поучительность и так далее – настолько бессодержательны, что с самого появления казались абсурдными и непригодными». Правда, некоторые установки Лавкрафт по-прежнему считал годными:
«Фантастическую литературу нельзя рассматривать как единое целое, потому что это составная конструкция из самых разных компонентов. В самом деле, соглашусь, что „Йог-Сотот“ является понятием незрелым и не подходит для по-настоящему серьезной литературы. Дело в том, что за серьезную литературу я пока что не брался… Единственным истинно художественным использованием йог-сототства, пожалуй, будут символические или ассоциативные фантазии откровенно поэтического типа, в котором находят воплощение и выражение неизменные сновидческие образы естественного организма. Обоснованное постоянство этой стадии поэтической фантазии в качестве возможной формы искусства (независимо от современных тенденций) кажется мне в высшей степени вероятным».
Не знаю, что именно Лавкрафт имеет в виду под «йог-сототством». Возможно, речь идет об обширном пантеоне Дансени из «Богов Пеганы», от применения которого в собственном творчестве Лавкрафт, как мы уже знаем, отказывался. «Сам я вряд ли напишу что-нибудь хотя бы отдаленно похожее», – заявил он в том же письме и продолжил следующими словами:
«Правда, существует и другая стадия космической фантазии (включает ли она откровенное йог-сототство или нет – неизвестно), чьи принципы кажутся мне более обоснованными по сравнению с обычной онейроскопией[9], – это личные ограничения касательно чувства отдаленности. Я имею в виду художественное выражение страстного и безудержного ощущения, в котором смешались удивление и подавленность чувствительного воображения при сопоставлении себя и своих ограничений с бескрайней и соблазнительной пропастью неизвестности. В моем характере это чувство всегда оставалось важнейшим, и хотя оно не так часто встречается у большинства других людей, его все же можно считать четко определенным и постоянным фактором, от которого удалось полностью освободиться лишь немногим чувствительным натурам».