Во многом он, безусловно, прав, и мы без труда сумеем отличить самоуверенного Лавкрафта образца 1914 года от Лавкрафта зрелого, каким он стал к 1930 году. Однако здесь он не упоминает одну из главных причин, по которой поддерживал переписку: чисто из вежливости. Лавкрафт отвечал почти на все полученные письма, и отвечал довольно быстро, обычно в течение пары дней, считая, что именно так должен поступать джентльмен. Его первое ответное письмо Дж. Вернону Ши занимает четырнадцать страниц (семь больших листов, исписанных с обеих сторон), потому что в своем послании Ши просто завалил Лавкрафта любопытствующими вопросами о его жизни – как писательской, так и личной. Лавкрафт всегда поступал подобным образом и именно поэтому поддерживал тесную дружбу даже с теми людьми, которые жили далеко и никогда не виделись с ним лично. Именно поэтому он и после смерти остается почитаемой фигурой в скромных мирках любительской журналистики и «странной» прозы.
Глава 21. Интеллектуальная Жажда (1931–1933)
Конечно, 1931 год нельзя назвать совсем уж провальным, хотя Лавкрафта сильно задели отказы редакторов в публикации лучших его работ. Его традиционные весенне-летние поездки достигли максимума по протяженности, и домой он вернулся, набравшись новых впечатлений, которые компенсировали литературные неудачи.
Лавкрафт отправился в путь в субботу второго мая, на следующий день после завершения одного изнурительного дела – перепечатки текста «Хребтов безумия» на машинке. Как всегда, он заехал в Нью-Йорк, но ненадолго: зашел на ужин к Лонгам, но в 0:40 сел на автобус до Чарлстона, маршрут которого пролегал через Вашингтон, Ричмонд, Уинстон-Сейлем и Шарлот (Северная Каролина), а затем через Колумбию (Южная Каролина). Общее время в дороге составило тридцать шесть часов. В пути по Виргинии пассажиров развлекали слепой гитарист и косоглазый певец, пленившие аудиторию «традиционными народными мелодиями древней Виргинии»1. Пели они исключительно ради забавы и даже пытались отказаться от собранных для них денег: «Ребята, нам ничего не надо! Мы просто хорошо проводим время, как и вы!»
С предыдущего года Чарлстон почти не изменился – правда, один старый дом снесли, чтобы построить бензоколонку, однако каким-то удивительным образом даже эта бензоколонка вписывалась в старомодный архитектурный стиль города! Во вторник пятого мая было холодно и пасмурно, поэтому в тот день Лавкрафт исследовал здания изнутри: Старую биржу с таинственными подземельями, Музей Чарлстона и так далее. Шестого числа Лавкрафт поехал на автобусе в Саванну, а оттуда, уже на другом автобусе, сразу в Джексонвилл (сэкономив на ночевке в гостинице). Прибыл он туда в шесть утра седьмого мая. Джексонвилл оказался городом современным и поэтому не особенно интересным для Лавкрафта, но дальше его ждал старейший из до сих пор населенных городов в Соединенных Штатах – Сент-Огастин, штат Флорида.
За две недели в Сент-Огастине Лавкрафт изучил все древности города. Его приводил в восторг сам факт пребывания в таком старинном месте, однако этот город испанского происхождения все равно не произвел на него такого же серьезного впечатления, как британский Чарлстон. И все же, находясь в Сент-Огастине, Лавкрафт ощутил и физическое, и духовное воодушевление, тем более что местность казалась почти что тропической по сравнению с холодным севером. Он остановился в отеле «Рио-Виста» на Бэй-стрит всего за четыре доллара в неделю, и почти все время пребывания в Сент-Огастине компанию ему составлял некий Дадли Ньютон (1864–1954), пожилой мужчина, о котором нам практически ничего не известно.
Лавкрафт осмотрел весь город, включая почтовое отделение (расположенное в особняке 1591 года), форт Сан-Маркос, парк «Источник молодости», Львиный мост, францисканский монастырь и дом, который считается самой древней постройкой в Соединенных Штатах (1565 года), а также находящийся неподалеку остров Анастасия, с которого открывается живописный вид на силуэт старинного города. В письмах и открытках, отправленных друзьям, Лавкрафт не уставал восторгаться Сент-Огастином:
«Вокруг – узкие улочки и старинные здания бывшей испанской столицы, внушительного вида древний форт Сан-Маркос, где мне нравится сидеть в лучах солнца среди башенок, тихий старый рынок (теперь здесь прогулочная зона со скамейками) на Площади Конституции. Поскольку туристический сезон закончился, в целом здесь царит атмосфера древней, неиспорченной и неспешной цивилизации. Город основан в 1565 году, за сорок два года до появления первых колонистов Джеймстауна и за пятьдесят пять лет до того, как нога пилигрима ступила на Плимутский камень. Здесь же в 1513 году Понсе де Леон отправился на тщетные поиски… Уезжать отсюда будет очень сложно, все равно что вырывать зуб…»2
Лавкрафт все-таки уехал из Сент-Огастина примерно двадцать первого мая, так как Генри С. Уайтхед, его новый друг по переписке, настойчиво приглашал Говарда погостить у него в Данедине, небольшом городке на полуострове к северу от Сент-Питерсберга и Клируотера. За эти три недели, проведенные Лавкрафтом у Уайтхеда, накопилось на удивление мало писем к Лиллиан, поэтому мы практически ничего не знаем о том периоде – лишь что и обстановка, и сам хозяин Лавкрафту очень понравились. Также он познакомился с некоторыми друзьями и соседями Уайтхеда, в том числе с молодым человеком по имени Аллан Грейсон, которому посвятил стихотворение в двух четверостишиях под названием «К юному поэту в Данедине» – впервые за полтора года с момента написания «Грибов с Юггота» Лавкрафт вновь обратился к поэзии. Группе мальчишек из расположенного неподалеку клуба он однажды вкратце пересказал сюжет «Кошек Ултара» (текста рассказа с собой у него не было). Уайтхед оказался примерно того же телосложения, что и Лавкрафт, поэтому на особенно жаркие дни он одалживал Говарду белый летний костюм, а потом и вовсе его подарил.
Лавкрафт съездил в Тампу, самый крупный из ближайших городов, но разочаровался увиденным: «убогий и разросшийся, без намека на старинные здания или традиции»3. Данедин тоже был не старинным, но все же приятным городком с красивыми садами, а Мексиканский залив находился всего в паре шагов от дома Уайтхеда. Лавкрафт восхищался пейзажами и в открытке Дерлету, написанной им вместе с Уайтхедом, сообщал: «Вчера вечером мы наблюдали за тем, как тропическая луна прокладывает свой загадочный путь к простирающемуся на запад заливу, волны которого омывают мерцающий пустынный пляж на отдаленном островке. Что за вид! Просто дух захватывает!»4 Цапли, журавли, фламинго и другие птицы подлетали совсем близко к Лавкрафту, когда тот читал или подписывал открытки, сидя на берегу. Любопытно, что козодои кричали совсем не так, как в Новой Англии. Незадолго до отъезда Лавкрафта Уайтхед поймал пятнистую змею, замариновал ее и подарил Говарду.
То ли еще в Данедине, то ли уже после возвращения домой, месяц или два спустя, Лавкрафт помогал Уайтхеду с написанием рассказа «Ловушка». В одном письме он отмечал, что «отредактировал и полностью переработал»5 произведение, а в другом утверждал, что «основу истории предоставил сам»6. Как мне кажется, перу Лавкрафта принадлежат последние три четверти рассказа. «Ловушка» получилась увлекательной, хотя и легкомысленной историей о необычном зеркале, которое затягивает людей в странные миры с непривычной цветовой гаммой, где все живое и неживое пребывает в состоянии нематериального, сновидческого существования. Зеркало еще в семнадцатом веке изобрел датский стеклодув по имени Аксель Хольм, который жаждал бессмертия и в некотором смысле нашел его в зеркальном мире, где «„жизнь“ в плане формы и сознания будет длиться практически вечно», пока цело само зеркало. Роберт Грандисон, один из учеников школы в Коннектикуте, где преподает Джеральд Кэневин, тоже попадает в зеркальный мир, и из рассказа мы узнаем о том, как Кэневин (от лица которого ведется повествование) пытается его оттуда вытащить.
Поскольку рассказу предстояло выйти под именем Уайтхеда (Лавкрафт, как всегда, по-джентльменски отказался от упоминания своей фамилии), Говард решил не вставлять в него отсылки (пусть даже забавы ради) на свою псевдомифологию, как это было с произведениями Зелии Бишоп и Адольфа де Кастро. (Уайтхед и впрямь был среди немногих коллег Лавкрафта, которые ничего не позаимствовали из его «мифов» и не внесли никаких собственных «дополнений» в его пантеон.) На мой взгляд, манеры письма Уайтхеда и Лавкрафта не очень хорошо сочетаются, что особенно заметно, когда разговорный стиль Уайтхеда вдруг сменяется длинными и насыщенными описаниями Лавкрафта. Рассказ опубликовали в мартовском номере Strange Tales за 1932 год, и он стал первым произведением Лавкрафта (если его можно назвать таковым), появившимся в этом журнале.
К началу июня Лавкрафт уже готовился к возвращению домой, хотя ему хотелось провести еще как минимум по неделе в Сент-Огастине и Чарлстоне, и благодаря двум вовремя полученным гонорарам за редакторскую работу поездку неожиданно удалось продлить. Поэтому десятого июня он поехал не на север, а на юг, в Майами, где Лавкрафта поразила удивительная тропическая растительность. В целом город понравился ему больше, чем Тампа и Джексонвилл, а на следующий день Лавкрафт прибыл в Ки-Уэст, куда и держал путь. Так далеко на юг он никогда не забирался, однако во время этой и последующих поездок не раз хотел на корабле доплыть до Гаваны – правда, денег на эту затею ему все время не хватало.
До Ки-Уэста, самого отдаленного из островов Флорида-Кис, Лавкрафт добирался на паромах и автобусах, так как из-за экономического спада тогда еще не построили непрерывную насыпную дорогу, которая теперь связывает все острова. Это место привлекало Лавкрафта не только отдаленным расположением, но и подлинной стариной: еще в начале девятнадцатого века остров заселили испанцы, называвшие его Cayo Hueso (Остров Кости), а позже прижилось искаженное американцами Ки-Уэст. Местная военно-морская база сыграла важную роль в испано-американской войне 1898 года. Из-за уединенного расположения в то время остров еще не привлекал туристов, что позволило ему сохранить очарование старины: «город выглядит абсолютно естественным и нетронутым – идеальная частичка старомодной простоты, вся привлекательность которой заключается в том, что она не осознает свою привлекательность»