И все же «космические» отрывки из «Грез в ведьмовском доме» практически компенсируют многочисленные недостатки рассказа. В названии не зря упоминаются грезы, ведь данное произведение стало вершиной всех прежних размышлений Лавкрафта о том, какой «потрясающей важностью иногда обладают сны», как сам он заявлял в «По ту сторону сна». Сновидения Джилмена не типичны, это не «слабое и причудливое отражение наших переживаний во время бодрствования», а дорога в другие измерения, обычно недоступные человеку. Пожалуй, эту мысль он выводит слишком уж очевидно с помощью появления в нашем мире фигурки из гиперпространства.
Также в «Грезах в ведьмовском доме» Лавкрафт осовременил традиционный миф о колдовстве с помощью новейших научных открытий. Фриц Лейбер, автор проницательного эссе, посвященного этому рассказу, замечает, что «это самая тщательно проработанная история Лавкрафта о путешествиях в гиперпространстве, поскольку здесь 1) дается рациональное обоснование такого рода путешествий, 2) подробно описывается четвертое измерение и 3) придуман пусковой фактор для подобного перемещения»37. Лейбер подробно рассматривает эти пункты, отмечая важность отсутствия какого-либо механического устройства для путешествий в гиперпространстве, ведь иначе «ведьма» из семнадцатого века не смогла бы такое провернуть, а в рассказе Кеция прибегла к высшей математике и «мысленно» перенеслась в четвертое измерение.
Для этого Кеция, как намекает Лавкрафт, воспользовалась тайным знанием, завеса которого только-только начинает приоткрываться в работах выдающихся астрофизиков (в рассказе упоминаются Планк, Гейзенберг, Эйнштейн и Виллем де Ситтер), и таким образом вновь «обновляется» одна из давних концепций Лавкрафта. Джилмен отважно заявляет, что «время не может существовать в некоторых зонах пространства», и доказывает свою точку зрения, что отсылает нас к раннему рассказу «Белый корабль» (1919), в котором рассказчик отмечает: «В стране Сона-Нил нет ни времени, ни пространства, нет страданий и смерти, и я прожил там целую вечность». Если то произведение относилось к фантазиям в духе Дансени, то «Грезы в ведьмовском доме», скорее, можно отнести к околонаучной фантастике, тем более что в основе прозы Лавкрафта теперь лежат более строгие интеллектуальные установки.
При всем этом в целом «Грезы в ведьмовском доме» действительно провальное произведение, одно из самых больших разочарований среди поздних работ Лавкрафта. Он, вероятно, и сам понимал, что данный рассказ стал шагом назад, и никогда не причислял его к лучшим образцам собственного творчества.
Лавкрафт сообщал, что машинописную версию рассказа подготовил один его клиент в качестве оплаты редакторских услуг Говарда38. Неизвестно, о ком именно идет речь, хотя, возможно, это была Зелия Бишоп. Так или иначе, этому человеку удалось разобрать почерк Лавкрафта, и печатный вариант получился на удивление точным. Лавкрафт сильно сомневался в качестве работы и решил узнать мнение коллег о новом рассказе, прежде чем посылать его в какие-либо журналы. С этой целью он разослал знакомым оригинал рукописи и копии. Некоторым история понравилась, а вот Августу Дерлету – совсем наоборот. Насколько суровой была его критика, можно догадаться по ответу Лавкрафта на его письмо: «…твоя реакция на мои несчастные „Грезы в ведьмовском доме“ отчасти стала ожидаемой – хотя и не думал, что это творение покажется тебе настолько жалким… Вся эта ситуация лишь подтверждает: моя карьера прозаика, вероятно, окончена»39. Даже если Дерлет был прав, Лавкрафту в тот момент все-таки требовалась поддержка, а не критика. В другом письме Говард подробнее писал о мнении друга: «…Дерлет вовсе не заявлял, что он не годится для печати, – напротив, ему кажется, что его возьмут куда-нибудь. Вместе с тем рассказ он назвал слабым, а это уже совсем другая и куда более прискорбная оценка»40. Иными словами, Дерлет счел «Грезы в ведьмовском доме» историей на уровне всякой ерунды, которая заполняла большинство страниц Weird Tales, регулярно вызывая негодование Лавкрафта. Неудивительно, что он отказался предлагать рассказ какому-либо журналу, и некоторое время текст просто обрастал пылью.
Примерно год спустя Дерлет исправился, попросив Лавкрафта еще раз прислать «Грезы в ведьмовском доме». Втайне от Говарда он отправил произведение Фарнсуорту Райту, и тот сразу принял рассказ к публикации, заплатив Лавкрафту сто сорок долларов. «Грезы» вышли в июльском номере Weird Tales за 1933 год.
Приблизительно в то же время в жизни Лавкрафта появилось еще несколько поклонников, коллег и писателей. Среди них был один крайне странный субъект по имени Уильям Ламли, о котором в 1931 году Лавкрафт рассказывал в письме к Дерлету:
«Ты еще не слышал про чудака Уильяма Ламли из Буффало, штат Нью-Йорк, что разыскал меня через WT? Он всерьез верит в магию и прочитал все наполовину вымышленные труды Парацельса, Дельрио и т. д., хотя сам страшно безграмотен и пишет с ошибками. Он хотел побольше узнать о культах Ктулху и Йог-Сотота, а когда я сообщил ему, как на самом деле обстоят дела, он прислал мне в подарок великолепное иллюстрированное издание „Ватека“!»41
Кларку Эштону Смиту Лавкрафт писал следующее:
«[Ламли] утверждает, что был свидетелем чудовищных ритуалов в заброшенных городах, ночевал в доисторических руинах и, проснувшись, постарел на двадцать лет, что в самых разных местах видел странных духов стихий (в том числе и в Буффало, поскольку он частенько бывает в долине призраков, где ему является расплывчато-белое Нечто), выступил автором и соавтором выдающихся трагедий, а в далеких азиатских крепостях общался с невероятно мудрыми и пугающе древними чародеями… и недавно из Индии ему прислали жуткую книгу на неизвестном языке эпохи палеогена… открыть которую можно только после особой церемонии очищения, а для этой церемонии необходимо облачиться в белое одеяние!»42
Ламли (1880–1960) был одним из тех, кто сильно заинтересовался формирующейся псевдомифологией Лавкрафта (в 1929 году Лавкрафт получил письмо от женщины из Бостона, среди предков которой были салемские ведьмы43, а также от «безумца из Мэна»44, пытавшегося выведать у Говарда информацию о культе дьявола и обещавшего не использовать ее во вред другим). Большинство «любопытствующих» вскоре пропали, однако Ламли продолжал упорствовать. Как и некоторые современные оккультисты, он не сомневался в правдивости мифов Лавкрафта, хотя и сам Говард, и его коллеги утверждали, что все это выдумка: «Пусть нам и кажется, что мы сочиняем рассказы, и пусть мы (что за абсурд!) не верим в написанное, но на самом деле мы вопреки всему сообщаем людям правду, выступая в качестве глашатаев Цаготтуа, Крома, Ктулху и других замечательных обитателей Внеземного мира»45.
Более уравновешенным новым знакомым оказался Гарри Керн Бробст (1909–2010). Родился он в Уилмингтоне, штат Делавэр, в 1921 году переехал в Аллентаун, штат Пенсильвания. Еще в юности он увлекся «странной» литературой и научной фантастикой, в особенности творчеством Э. По, Ж. Верна, Дансени, Кларка Эштона Смита и Лавкрафта. Адрес Лавкрафта он узнал у Фарнсуорта Райта из Weird Tales и впервые написал Говарду примерно осенью 1931 года. Вскоре после этого в силу удачного стечения обстоятельств Лавкрафт еще больше сблизился с новым коллегой.
После окончания школы Бробст решил продолжить обучение в сфере ухода за психически больными. Один друг посоветовал ему учебную программу в больнице Батлера в Провиденсе, куда Бробста и приняли. Едва узнав об этом, Лавкрафт прислал тому огромное письмо с подробным рассказом обо всех старинных красотах Провиденса, благодаря чему Бробст мог освоиться в новом городе еще до переезда.
Бробст прибыл в Провиденс в феврале 1932 года. Несколько недель спустя он зашел в гости к Лавкрафту, и тот произвел на него сильное впечатление – как, впрочем, и скромная обстановка его жилища на Барнс-стрит, 10:
«Он был высоким, с лицом желтовато-болезненного цвета, при этом очень оживленный… глаза темные и блестящие. Не знаю, связно ли звучит подобное описание, однако именно такое мнение у меня о нем сложилось – как о полном жизни человеке. Мы сразу же подружились…
На Барнс-стрит, 10, если не ошибаюсь, он жил на первом этаже… в комнате не было окон, освещение только искусственное. Помню, однажды я зашел к нему, стояли холода… В комнате было душно и очень пыльно (он никому не разрешал вытирать пыль, особенно с книг), постельное белье (говорить об этом крайне неловко) выглядело несвежим… Из съестного у него имелся лишь кусок сыра»46.
И ничем ведь теперь не загладить позор с этими грязными простынями! Лавкрафт очень щепетильно относился к собственному виду и старался быть опрятным, а вот окружающая обстановка его практически не беспокоила. Далее Бробст описывает, как Лавкрафт с напыщенным видом достал с полки книгу и сдул с нее пыль – вероятно, как любителю всего старинного, ему нравилось жить среди полок со старыми пыльными книгами.
Следующие пять лет Бробст будет тесно общаться с Лавкрафтом, приходить к нему по несколько раз в неделю, вместе посещать музеи, обедать в ресторанах и знакомиться с гостями, приезжающими к Лавкрафту из других городов. В тот период мало кто так близко общался с Лавкрафтом лично. Позже Бробст получил степень бакалавра психологии в Брауновском университете, а затем магистерскую и докторскую степени в Университете Пенсильвании. Долгое время он преподавал в Университете Оклахомы и затем поселился в Стилуотере, штат Оклахома.
Карл Фердинанд Штраух (1908–1989), друг Бробста, впервые написал Лавкрафту осенью 1931 года. Он был родом из Лихайтона, штат Пенсильвания, но почти всю жизнь провел в Аллентауне, штат Пенсильвания, где окончил колледж Муленберг; потом получил степень магистра в Лихайском университете (1934) и докторскую в Йельском (1946). С 1930 по 1933 годы Штраух проработал в библиотеке колледжа Муленберг, затем много лет преподавал в Лихайском университете, а в 1974 году, уже в звании профессора, ушел на пенсию. В 1932 году он выпустил небольшой поэтический сборник «Двадцать девять стихотворений». Штраух был выдающимся