Творчество Лавкрафта, как я уже отмечал, застопорилось: за 1932 год он написал всего один рассказ («Грезы в ведьмовском доме»), а за первую половину 1933 года – вообще ни одного (если не считать совместную работу над «Вратами Серебряного ключа»). У нас нет точной информации о том, какой доход приносили заказы новой клиентки Лавкрафта Хейзел Хилд и другие редакторские проекты. В середине февраля 1933 года Лавкрафт сообщал Дональду Уондри, что «у нас с тетушкой состоялся разговор о нашем отчаянном финансовом положении»99, в результате чего им пришлось поселиться вместе (он съехал с квартиры на Барнс-стрит, 10, а Энни покинула дом на Слейтер-авеню, 61). Выходит, им было не по карману отдавать за аренду даже самую скромную сумму (Говард платил десять долларов в неделю, Энни, скорее всего, примерно столько же), и это говорит о том, что оба жили практически в нищете: Энни жила на гроши, оставшиеся от наследства Уиппла Филлипса, а Лавкрафт – на остаток от денег по завещанию (после смерти Уиппла пять тысяч долларов получила его мать и две с половиной тысячи долларов достались ему), скудные выплаты за редактирование и еще более скудные гонорары за публикацию его собственных произведений.
Однако в этот раз удача оказалась на их стороне. Посмотрев несколько квартир в восточной части Провиденса и в районе Колледж-Хилл, Лавкрафт и Энни нашли чудесный дом на Колледж-стрит, 66, на самой вершине холма, прямо за Библиотекой Джона Хэя и в окружении общежитий Брауновского университета. Дом как раз принадлежал университету, в аренду сдавались две большие квартиры, по одной на каждом этаже. Квартира наверху – пять комнат и две чердачные кладовые – внезапно освободилась, и Лавкрафт с Энни поспешили ухватиться за эту возможность, как только узнали стоимость: всего десять долларов в неделю, то есть примерно в два раза дешевле, чем если бы они продолжали жить раздельно. С точки зрения Лавкрафта, главное преимущество заключалось в том, что дом был построен в колониальном стиле. Он считал, что здание возвели приблизительно в 1800 году и оно действительно относится к колониальной или постколониальной эпохе, однако современные исследователи называют другой год его постройки – около 1825 года. Лавкрафт собирался занять две комнаты (спальню и кабинет), а также сложить вещи в одной из кладовок на чердаке. Квартира освободилась первого мая, Лавкрафт въехал пятнадцатого числа, а Энни – две недели спустя. Говард не мог поверить собственному счастью и надеялся, что ему удастся прожить здесь как можно дольше. Так вышло, что именно в этой квартире он провел последние четыре года жизни.
Глава 22. Моим Собственным Почерком (1933–1935)
«Это деревянное здание квадратной формы построено в начале 1800-х… Прекрасный дверной проем в колониальном стиле будто сошел с моего экслибриса, правда он относится к чуть более позднему периоду – вместо веерообразного окна здесь боковые фрамуги и веерная резьба. За домом живописный сад, похожий на деревенский, расположен он выше, чем передняя часть дома. В нашей квартире наверху пять комнат, ванная и кухонный уголок на основном (втором) этаже, а также две чердачные кладовые – одна из них такая симпатичная, что я готов устроить себе там еще одно логово! Я занял просторный кабинет и небольшую примыкающую к нему спальню, эти комнаты расположены на южной стороне, а мой письменный стол стоит у окна, выходящего на запад, откуда открывается великолепный вид на нижнюю часть раскинувшегося города с его крышами и таинственными пылающими закатами. Внутри все выглядит так же чудесно, как и снаружи: колониальные камины с полками, подпертые узкими шкафчиками, изогнутая георгианская лестница, широкие половицы, старинные щеколды, окна с мелкой расстекловкой, шестипанельные двери, заднее крыло с дверью на пониженном уровне (тремя ступеньками ниже), старомодные чердачные лестницы и т. д. – прямо как в домах-музеях, которыми я всю жизнь восхищался, а вот теперь и сам живу в таком. Есть в этом что-то волшебное и нереальное… Иногда возникает ощущение, что вот-вот из-за угла появится сторож и вышвырнет меня на улицу, потому что в пять часов музей закрывается!»1
Подобный отрывок можно найти почти во всех письмах Лавкрафта того периода. За семь лет жизни на Барнс-стрит, 10, он успел привыкнуть к той квартире, и переезд стал вынужденной мерой в связи с нехваткой денег – и вдруг такая удача! Лавкрафт стал жить в колониальном доме, о котором всегда мечтал. Даже его родной дом на Энджелл-стрит, 454, не относился к колониальной эпохе, хотя в любом случае занимал особое место в сердце Лавкрафта. В одном из писем приводится схема расположения комнат в новом доме2 (см. схему 3 на вкладке).
Лавкрафт и Энни разделили пространство квартиры примерно пополам, оба пользовались кухней и столовой. Места оказалось так много, что они наконец-то смогли забрать со склада кое-какую мебель еще времен Энджелл-стрит, 454, включая стул с реечной спинкой восемнадцатого века, бюст Клитии на подставке и огромную картину Лиллиан3. Также Лавкрафт нарисовал подробный план двух своих комнат4 (см. схему 4 на вкладке).
Изучив эту схему и две фотографии, сделанные Р. Х. Барлоу5 вскоре после смерти Лавкрафта, мы можем хорошо представить, каким было последнее жилище Говарда – по крайней мере его кабинет, так как снимков спальни в нашем распоряжении нет. Кабинет может показаться слегка захламленным, ведь Лавкрафту нравилось окружать себя большим количеством знакомых вещей, даже если это не соответствовало правилам оформления интерьера.
Дом располагался довольно странно. Несмотря на адрес – Колледж-стрит, 66, – стоял он далеко от самой улицы, а именно в конце узкого переулка, прежде носившего название Илис-лейн. Здание находилось, пожалуй, ближе к Уотермен-стрит, чем к Колледж-стрит. Напротив дома, за садом, был пансионат, куда Энни всегда ходила обедать и ужинать. Лавкрафт тоже иногда там питался, но чаще всего либо ел в какой-нибудь недорогой закусочной в центре города, либо покупал консервы и некоторые продукты в магазинах, например в «Вейбоссет фуд баскет», который до сих пор существует. Некоторые из друзей, приезжавших к Лавкрафту, как раз снимали комнату в этом пансионате, другие же соглашались ночевать на раскладушке без матраса, которую Говард купил специально для таких случаев.
Рядом с пансионатом стоял сарай с плоской крышей, где любили греться на солнце уличные кошки. Лавкрафт решил с ними подружиться: заманивал их к себе в кабинет с помощью кошачьей мяты и разрешал им спать в кресле и даже играть на его рабочем столе (кошкам очень нравилось ловить подергивающуюся ручку, когда он писал письма). Поскольку Говард жил рядом с общежитиями Брауновского университета, он решил соответствующим образом окрестить эту группу дворовых кошек и назвал их Каппа Альфа Тау (из первых букв складывается слово, созвучное английскому cat), что, по его утверждению, расшифровывалось как Koµπων Αιλουρων Τἀξισ «Группа изящных кошек». В последующие годы наблюдение за жизнью этих животных принесет ему не только много удовольствия, но и душевную боль.
За несколько месяцев до переезда на Колледж-стрит, 66, примерно в районе одиннадцатого марта, Лавкрафт отправился в Хартфорд, штат Коннектикут («ради исследования, которое мой клиент проводит в местной библиотеке»6, – объяснял он одному из друзей по переписке). И вновь он увиливает, ведь поездка была связана с его бывшей супругой. Тогда Лавкрафт и Соня виделись в последний раз. После возвращения из тура по Европе Соня посетила пригороды Хартфорда, Фармингтон и Уэтерсфилд, которые так сильно впечатлили ее своей колониальной стариной, что она написала Говарду и предложила приехать. Лавкрафт выбрался из Провиденса и провел в Хартфорде около суток.
Перед тем как вечером разойтись по номерам, Соня спросила: «Говард, ты не поцелуешь меня на ночь?» Лавкрафт ответил, что лучше не стоит. На следующее утро они вместе гуляли по Хартфорду, и вечером перед отъездом Соня уже не спрашивала о поцелуе7. После этого они ни разу не виделись и, насколько мне известно, даже не писали друг другу.
Жизнь на Колледж-стрит, 66, поначалу не заладилась: четырнадцатого июня Энни упала с лестницы, когда шла открывать дверь, и сломала лодыжку. Она провела месяц в больнице Род-Айленда и вернулась домой пятого июля, хотя еще какое-то время за ней ухаживала медсестра, так как Энни была прикована к постели. Гипс сняли третьего августа, но даже с наступлением осени она продолжала ходить на костылях, а окончательно оправилась только следующей весной. Лавкрафт каждый день старательно навещал тетушку в больнице, а когда Энни отпустили домой, во второй половине дня ему приходилось сидеть дома, пока медсестре давали пару часов отдыха. В середине сентября, когда от услуг медсестры уже отказались, Лавкрафт установил автоматическое устройство для открывания входной двери. Это облегчило жизнь Энни, однако сильно ударило по финансам, и в момент слабости Говард даже заявлял, что «сейчас мы находимся в совершенно разорительном положении!»8 В начале июля он собирался посетить встречу НАЛП вместе с У. Полом Куком, но был вынужден отменить поездку.
Однако было среди этого и кое-что приятное. Тридцатого июня вечно странствующий Э. Хоффман Прайс в рамках автомобильного тура по США заехал на четыре дня в Провиденс. Передвигался он на «форде» 1928 года, который Лавкрафт прозвал «Джаггернаутом». На этом автомобиле Лавкрафт сумел посетить некоторые места родного штата, где он никогда прежде не бывал, например в округе Наррагансетт, так называемом «Южном округе». Это участок сельской местности к западу и югу от залива Наррагансетт, где в колониальную эпоху существовали плантации, прямо как на юге страны.
К некоторым встречам присоединялся Гарри Бробст. Как раз примерно в то время они втроем всю ночь критиковали рассказ Карла Штрауха. Одна из полуночных встреч проходила на кладбище Сент-Джон, а в другой раз Прайс приготовил индийское карри, и тогда Лавкрафт впервые попробовал это блюдо. До этого в переписке они на протяжении многих месяцев обсуждали, какие именно ингредиенты следует добавлять в карри, и когда дело дошло до приготовления, они чувствовали себя безумными учеными, колдующими над каким-то неизвестным и зловещим варевом. Вот как об этом случае вспоминал Прайс: