25. Однако Галпин, в отличие от Дерби, в детстве никогда не писал «стихов мрачных и фантастических, едва ли не пугающих» и в возрасте восемнадцати лет не публиковал книгу под названием «Азатот и другие страшные истории». А вот Кларка Эштона Смита разве не считали вундеркиндом, когда в девятнадцать лет он выпустил сборник «Ступающий по звездам и другие стихотворения»? Кстати, Смит тесно сотрудничал с Джорджем Стерлингом, а тот, как и Джастин Джеффри из рассказа, умер в 1926 году (Стерлинг покончил с собой, причина смерти Джеффри неизвестна). (Джастин Джеффри – персонаж из «Черного камня» Роберта И. Говарда, Weird Tales, ноябрь 1931; однако дату его смерти указал именно Лавкрафт.) Еще одна забавная деталь: упоминание «едва заметных попыток Дерби отрастить усы» намекает на Фрэнка Белнэпа Лонга – в 1920-х годах он несколько лет пробовал их отрастить, за что подвергался порицанию со стороны Лавкрафта.
Итак, в молодом Дерби мы видим смесь черт Лавкрафта и его ближайших коллег, а вот в браке с Асенат Уэйт отчетливо проступают детали супружеской жизни Говарда и Сони – прежде всего то, что в их паре именно Соня была более решительным и волевым человеком, ведь это она была инициатором женитьбы и переезда Лавкрафта в Нью-Йорк. В возражениях отца Дерби против Асенат и против их брака, возможно, проявились молчаливое неодобрение тетушек Говарда по поводу его свадьбы с Соней.
Пожалуй, только эти биографические детали и представляют интерес в данном произведении. В остальном же «Тварь на пороге» – произведение сырое, поскольку сюжет развивается чересчур очевидно, в исполнении не хватает тонкости, а в задумке – глубины, и в целом оно кажется наигранным. Самый удачный эпизод – это жуткая концовка: Эдвард, застрявший в разлагающемся теле Асенат, проявляет нетипичную для себя решительность, когда отчаянно пытается позвонить Аптону, но понимает, что мертвое тело не вымолвит ни звука, и тогда приносит ему записку, явившись перед ним в образе «жуткой растекающейся твари». Отчасти здесь повторяется сюжет «Случая Чарльза Декстера Варда», и хотя в том романе не описывался сам процесс обмена разумами, эпизод с попыткой Асенат в психиатрической клинике (в теле Дерби) выдать себя за Эдварда напоминает о том, как Джозеф Карвен утверждал, будто он и есть Чарльз Декстер Вард. Правда, в этом случае превзойти оригинал Лавкрафту не удалось.
Немало разногласий вызвало одно мимоходом брошенное в тексте рассказа замечание Аптона касательно Асенат: «Больше всего она сердилась… из-за того, что родилась не мужчиной, поскольку считала, что мужской мозг обладает уникальной силой и дальновидным вселенским масштабом». Не стоит приписывать это утверждение самому Лавкрафту, ведь относится оно исключительно к Асенат (в теле которой, позвольте напомнить, находился Эфраим). Правда, десятью годами ранее Лавкрафт все-таки бросался глупыми утверждениями по поводу женского уровня интеллекта: «Женщины слишком уж склонны к детскому лепетанию… По природе своей они просты и обыденны, питают слабость к скучным реалистичным деталям и всему практическому, в них не заложены способности к художественному творчеству и истинному его пониманию»26. Интересно, как он мог прийти к такому выводу, если на тот момент его опыт общения с женщинами ограничивался лишь матерью и тетушками? К 1930-м годам Лавкрафт занял более разумную позицию: «В росте влияния женщин я не вижу ничего плохого. Их традиционное зависимое положение, как мне кажется, было неестественным и навязанным под влиянием восточных традиций… Женский ум отличается от мужского, но в целом, пожалуй, не сильно ему уступает»27. Не знаю, по какому поводу было сделано это высказывание, однако отношение Лавкрафта к женщинам стало более вразумительным по сравнению с его прежними словами, а также по сравнению с большинством его современников.
1933 год выдался для Лавкрафта как для писателя особенно трудным. Он изо всех сил пытался выразить на бумаге накопившиеся идеи, но у него ничего не получалось. К тому периоду относятся как минимум две работы, включая отрывок под заголовком «Книга» (такое название ему дал Р. Х. Барлоу). Точная дата написания неизвестна, однако в письме за октябрь 1933 года Лавкрафт сообщал: «В работе моей настал застой: прежние рассказы вызывают одно недовольство, а куда двигаться дальше – не знаю. В последние недели много экспериментировал с разными стилями и точками зрения, но уничтожил почти [выделено мной] все, что написал»28. Возможно, одним из этих экспериментов как раз и была «Книга» – что-то вроде попытки переписать «Грибы с Юггота» в прозе. Первые три сонета цикла действительно складываются в связное повествование, после чего отрывок приобретает оттенок неопределенности, так как и в дальнейших сонетах отсутствует целостность. Лавкрафт отчаялся найти новые идеи для прозы (несмотря на большое количество неиспользованных заметок из тетради) и начал копаться в собственном творчестве в попытке обнаружить хоть какое-то вдохновение.
В том же 1933 году, по всей вероятности, был написан «Зловещий священник», представляющий собой пересказ сна, описанного в послании к Бернарду Остину Дуайеру. Дуайер взял этот отрывок из письма и дал ему название «Злобный священник», а опубликован он был впервые в Weird Tales (апрель 1939 года) под заголовком «Зловещий священник», который придумал Дерлет. В письме к Кларку Эштону Смиту от двадцать второго октября 1933 года Лавкрафт отмечал, что «несколько месяцев назад мне приснился сон про зловещего священника – он сидел на чердаке в окружении множества запретных книг»29. Скорее всего, это и есть то самое сновидение из письма к Дуайеру, написанного примерно в то же время, поэтому указанная Дерлетом дата (1937 год) неверна.
Думаю, «Зловещего священника» даже не стоит обсуждать как рассказ, ведь этот отрывок не был задуман в качестве отдельной и самодостаточной истории. Некоторые образы и атмосфера напоминают рассказ «Праздник», хотя действие во сне происходит в Англии. В отличие от «Твари на пороге» и других произведений, в этом отрывке речь идет не о переносе разума, а о физическом обмене: неразумно поступив с маленькой коробкой, которую его настоятельно просили не трогать, главный герой призвал «зловещего священника» и каким-то образом обменялся с ним внешними чертами, сохранив при этом собственный разум и личность. Трудно сказать, как бы Лавкрафт развил такой необычный сверхъестественный сюжет с учетом того, что его поздние художественные работы приобрели научный оттенок.
Вокруг Лавкрафта формировалось большое сообщество поклонников и авторов «странной» и научно-фантастической литературы, и в последние четыре года жизни множество молодых людей (в основном юношей) обращались с ним как с живой легендой. Как я уже отмечал, в 1931 году Лавкрафту написал Р. Х. Барлоу, которому было всего тринадцать лет, теперь в контакт с ним вступили и другие подростки.
Среди них самым многообещающим – точнее, тем, кто действительно чего-то добился, – был Роберт Блох (1917–1994), впервые приславший Лавкрафту письмо весной 1933 года. Блох родился в Чикаго, но на тот момент проживал в Милуоки. Ему едва исполнилось шестнадцать, а журнал Weird Tales он читал с 1927 года. До конца жизни Блох был благодарен Лавкрафту за обстоятельный ответ на его «фанатское» письмо и переписку, которая продолжалась на протяжении следующих четырех лет.
В том самом первом письме Лавкрафт поинтересовался у юного автора послания, сочиняет ли тот что-нибудь в «странном» жанре и может ли прислать примеры работ. В конце апреля Блох отправил ему два небольших рассказа. Об этих ранних произведениях (от Блоха он впоследствии получил множество других материалов, но они не сохранились) Лавкрафт отозвался в характерной для него манере: вдобавок к похвале дал несколько полезных рекомендаций, выработанных на собственном опыте критика и писателя:
«Два ваших наброска в жанре ужасов я прочитал с огромным интересом и удовольствием. И в ритме, и в атмосфере повествования ощущается присутствие какой-то неизвестной угрозы, и в целом работа предстает многообещающей. Думаю, вам удалось создать такое чувство мрачного напряжения и предчувствия, которое нечасто встречается в „странной“ прозе, и ваша способность порождать подобную атмосферу, как мне кажется, еще пригодится вам, когда вы возьметесь за более длинные и замысловатые сюжеты… Конечно, в произведениях видна ваша неопытность. Критик заметил бы, что описание получилось слишком плотным: ужасное проявляется чересчур очевидно, тогда как накаленная атмосфера страха создается как раз постепенными тонкими намеками на скрытый ужас. В дальнейшем вы наверняка станете реже прибегать к использованию огромного количества пугающих слов сразу (этим я и сам грешил по молодости и не конца избавился от сей привычки), а вместо этого будете выбирать несколько слов, которые благодаря правильному расположению в тексте и ассоциативной силе напугают читателя еще сильнее, чем нагромождение страшных прилагательных, зловещих существительных и дурных глаголов»30.
Эту тираду Лавкрафт будет повторять еще долгие месяцы, однако совет подействует быстрее, чем они оба могли представить: не пройдет и года, как в июле 1934 года в Weird Tales возьмут первый рассказ Блоха «Тайна гробницы». Появится он в номере за май 1935 года, а еще раньше, в январском Weird Tales, выйдет второй принятый к печати рассказ «Пир в аббатстве». С тех пор Блох станет регулярно публиковаться в Weird Tales, хотя со временем, уже после смерти Лавкрафта, он также начнет осваивать детективный и научно-фантастический жанр.
Ф. Ли Болдуин (1913–1987) связался с Лавкрафтом осенью 1933 года, так как хотел переиздать «Цвет из иных миров» в виде брошюры тиражом в двести экземпляров стоимостью по двадцать пять центов за штуку31. Лавкрафт подготовил для Болдуина слегка исправленный текст рассказа, но из этой затеи, как и из многих других проектов по публикации книг Говарда, ничего не вышло. Впрочем, переписывались они в течение еще двух лет, пока Болдуин не потерял интерес к «странной» литературе. Лавкрафта привлекало общение с Болдуином, поскольку он был уроженцем Льюистона, штат Айдахо, и был знаком с регионом реки Снейк, где в 1890-х годах работал дедушка Лавкрафта Уиппл Филлипс. В 1933 году Болдуин был в Асотине, на западе штата Вашингтон