…Веник всё-таки заставил меня взять чай с мёдом. Я послушно глотал сладкую крепкую бурду, слушал его болтовню и думал: разговоры о девушках действительно подождут. Ни к чему портить этот день. Бывают ночи, после которых напарникам уже никогда не расстаться, что бы ни стало между ними впредь. Наверное…
И когда-нибудь я обязательно расскажу ему о Кате – я ведь верный дурак.
Но не сегодня.
Напарник смеялся надо мной до слёз, когда часом позже, засыпая в нашей квартирке, я в безумном, усталом полубреду рассказывал ему о своём свидании. Представил это так, будто накануне познакомился с некой симпатичной мадемуазель. Поделился, как приятно было сходить с ней на каток, выпить кофе в полутёмном ароматном «Барбаксе», а затем проводить до дома. Я ни капли не выдумывал. Самым сложным было только случайно не назвать её Катей…
– Вот это поворот! – поднимал брови друг. – Ты ведь до того рациональный. Ты же салфетки у дамочек принимаешь в подарок, только чтобы было чем экран компьютера протирать. А тут, впервые за столько лет, на тебе – стрела Амура!
– Кто бы говорил, – вяло отбрыкивался я. – Отстань, Веник, я спать хочу…
– Кто же тебе мешает? – веселился напарник.
– Ты!
– Я-а-а?! Не-е-ет, милый мой. Тебе мешает спать твоя прекрасная мадемуазель. Как её, кстати, зовут?
– Отстань!
– Ладно. Засыпай. Во сне ты встретишь её вновь… Какая светлая любовь…
– Хватит!
– Морковь, кокос и мармелад… Какой у вас фруктовый склад…
– Ве-е-никф… фф… ф…
Он всё продолжал свой экспромт, но я уже не различал слов и слышал только бормотание. Оно укачивало, укачивало, укачивало меня… Катя… Катя… Я будто вновь окунался в этот прошедший счастливый день…
– Вы, наверное, замёрзли? Хотите, выпьем кофе?
Она ни разу не ответила «хочу», но её брови были выразительней слов. Мы катались до умопомрачения, наматывая круги по крошечному заснеженному саду под цветными гирляндами, с которых срывались искрившиеся капли. В своём длинном пальто румяная Катя походила на серьёзную гимназистку – такую, которой мальчишки постарше покупают пирожные, а помладше – дёргают за косы. Я был не прочь оказаться и тем и другим, но давно уже не был мальчишкой… Однако с пирожным всё же рискнул:
– Вы, наверное, замёрзли? Хотите, выпьем кофе?
Мокрые и раскрасневшиеся, мы ввалились в соседнюю кофейню. Вынырнули из белого тихого двора, глотавшего звуки, прямо к широкой дороге: дома, магазины, иллюминация витрин, фонари, горящие даже днём, потоки людей и света… Мы устроились в тёплом тёмном зале шоколадных тонов, где-то посередине между прилавком и окнами. Катя – непостижимо для меня – решительно возразила против мягкой ниши у стены и выбрала обычный круглый столик по центру. Один стул с витиеватой спинкой и подлокотниками-подушками занял я, второй – она, а на третьем обосновались мой рюкзак и её пальто-принцесса.
– Какой будете кофе? – с любопытством спросил я.
«Барбакс» считался одной из самых пафосных кофеен Полиса. Несмотря на удалённость от центра, он пользовался завидной популярностью, и, будь сейчас чуть позднее, чтобы выбить столик, мне пришлось бы аккуратно шевельнуть плечами – тогда в глаза официанту бросился бы мой пропуск на ВВ и рабочий бейдж, висящий сегодня на шее (чтоб не посеять на катке).
…Итак, кофе. Какого тут только не было! Имбирный, коричный, янтарный, солодовый, вишнёвый, венский, кокосовый, солёный… Всё это смутно напомнило мне мадам Фуфур. Я помотал головой – нечего дурным воспоминаниям портить такой денёк.
– Я буду чай, – сказала Катя.
Я поперхнулся. Прийти в «Барбакс» за чаем? Что за прелесть эти девушки-загадки!
Я заказал ей сладкий чёрный, а себе выбрал кофе с кокосовой стружкой – на поверку это оказался обычный американо с кокосовым молоком и снежно-белой шапкой сливок.
Покончив с напитками и громадными круассанами, согревшись и налюбовавшись снежной красотой за окном, мы ещё немного посидели, а затем оделись и не торопясь зашагали вдоль зимних улиц. Вечерело, неспешно вытягивались тени, на небосклон выходили редкие, холодные и яркие звёзды… Повинуясь совершенной спонтанности, я отошёл к киоску и купил пакетик цветных драже, тех самых, на которые с ухмылкой поглядывал уже года два. Детские конфетки на любой вкус…
– Катя?
Она согласно усмехнулась, и щепотка разноцветного горошка перекочевала ей в ладонь. Я съел бледно-салатовую, золотистую и красно-коричневую пульки. Катя отправила в рот разом всю горсть. Объяснила: вкус всё равно не разберёшь, всё это ароматизаторы и заменители. Но если съесть все разом – получается как тянучка.
Я последовал её примеру. Пожадничал – зубы намертво слиплись, и по подбородку потекли сладкие слюни. «Лучший способ произвести впечатление на девушку!» – ехидно, как наяву, произнёс Вениамин. Я вздрогнул, заозиравшись, но никакого Веника рядом, разумеется, не было. Вместо этого я поймал смеющийся Катин взгляд, героически проглотил липкую массу и смело произнёс:
– Катя, мы так и толком не поговорили о материале для вашей работы. Уже поздно, вам, наверное, пора. Выходит, мы увидимся ещё?
– И правда, – растерялась она. – Выходит, так… А может быть, вы расскажете мне что-нибудь по дороге?
– Задавайте вопросы, Катарина, – согласился я, засовывая руки поглубже в карманы. С одной стороны, так я не мог взять её за руку раньше, чем успел бы об этом подумать. С другой – так она сама могла взять под руку меня, если бы захотела.
Снова пошёл некрупный, ласковый и мокрый снег. Под ним мы быстро стали похожи на снеговиков и к тому времени, как добрались до станции монорельса, как следует озябли.
– Возьмёте мои перчатки? – спросил я, извлекая из рюкзака двух вязано-кожаных лохматых монстров.
– Нет, спасибо, – пробормотала Катя, натягивая собственные серые варежки и вытряхивая из складок шарфа снег. – Уже поздно.
Я жутко разозлился, что не осмелился предложить ей перчатки раньше. Но она как будто не заметила моего смущения: подошла поближе и сама смахнула снег с моего плеча. Пробормотала:
– Ну и занесло нас…
– Однако…
Подъехал поезд. Катарина смотрела на меня так, будто чего-то ждала. Но я не мог, не мог… Я знал, чем может закончиться то, что произойдёт, если я… если я…
Я влетел в вагон в последний момент – когда он уже захлопывал старенькие стеклянные двери. Выпалил:
– Я могу проводить вас! – И с колотящимся сердцем привалился к стене, загородив недовольным пассажирам карту монорельса.
Катя-Женя улыбнулась, и в её глазах зажглись прежние снежные огоньки.
Молча, изредка выжидающе взглядывая друг на друга, мы доехали до её станции. Молча вышли. На сходе с эскалатора я подал ей руку – и дальше мы шли, держась за руки, по-прежнему без слов, под затихающим, мелко кружащим снегом. Волосы её стали совсем влажными и начали виться на концах. Когда мы попадали в конусы фонарного света, Катя казалась мне мраморной царевной из сказки.
– Мне сюда, – наконец вздохнула она у наземного перехода. От него расходились две дороги: одна вела вдоль аккуратно сметённых сугробов к крыльцу оранжевой высотки. Вторая уводила в темноту гаражных лабиринтов, где металась метель и поскрипывали редкие, засыпанные снегом висячие лампы.
– Катя…
– Если вы не замёрзли, можно пойти в обход. – Она указала на второй путь. – Я здесь часто гуляю. Правда, так поздно никогда не была. Страшновато.
– А сейчас – не страшно?
– Нет. – Она презрительно тряхнула головой; с волос упало несколько снежинок. – Нисколько.
– Почему же? – шёпотом спросил я.
– Я ведь не одна.
И мы свернули на тёмную тропинку, утопавшую в свежих густых сугробах, освещённую неверным светом оранжево-зелёных фонарей. «На дурную тропинку, – пробормотала совесть голосом Веника. – Тони, ты сам потом об этом пожалеешь…»
«Пусть!»
Я упрямо шёл следом за Катей – она вела меня всё глубже в метельные узоры, далеко-далеко за которыми сияли огни центральных кварталов и тянулись ленты надземных рельсов и автострад. Но всё это было в дальней дали, а близко были только снежная пустота, чернильный лиловый мрак, рыжие дорожки света и маленькая церквушка на холме, а ещё – Катя, Катарина-Женевьева, такая близкая и совершенно недоступная…
Мы остановились под низким фонарём, раскачивавшимся на ветру. Снег почти стих, и на её ресницах дрожали прозрачные, хрустальные капли.
– Катя…
Я разглядел в её зрачках своё отражение. Она тяжело дышала – я видел, как поднимаются и опускаются складки пушистого объёмного шарфа.
Я не знал, что делать дальше. Вернее, конечно, знал, но всё ещё не мог решиться и уже почти собрал в кулак остатки благоразумия, чтобы попрощаться, когда Катя подняла руку и коснулась моего плеча. Легонько сжала, погладила самыми кончиками пальцев.
– Смотрю на тебя – и держусь из последних сил, – выдохнул я.
Она подалась вперёд, и я, уже не думая больше ни о чём, положил руку на её сверкающие влажные тёмные кудри, притянул к себе и поцеловал.
Наша вторая встреча вышла лишь через месяц. Сначала она пропала на неделю, а потом, сквозь жуткие помехи, доложила, что на несколько месяцев уезжает из Полиса по заданию института. Я на всякий случай не поверил – слишком велик был опыт общения с разными барышнями. Но ждал неделю за неделей. Чего – не знаю…
– Ну, вы с Ракушкой два сапога пара, – со вздохом сказал Веник, сворачивая ночную газету. Он всегда просматривал их с утра пораньше, пока закипал чайник и грелись в микроволновке пончики. В этот раз, видимо, перегрелись – я почувствовал запах подгоревшего повидла. Значит, уже утро?.. Снова? Какое по счёту?..
Не помню.
– И тот повесил нос, и та… Ну, Ракушка ладно, она у нас существо загадочное. А ты чего? Никак с твоей мадемуазель не связаться, Тох?
И тут чвиркнул чип.
Катя.
Глава 19Симпатичные мадемуазель. Часть 2 (Вениамин)
Вагон дёрнуло, меня бросило вперёд, и прямо перед носом оказалось её лицо. Широкий нос, светло-голубые глаза, длиннющие ресницы, тёмно-рыжие волосы из-под шапки.