В 1943 году в Центре было принято решение строить контакты с учеными-атомщиками с использованием нелегальных каналов. Непосредственное руководство действиями нелегалов было возложено на нашего резидента в Мексике Василевского. После отъезда Зарубиных Василевский руководил сетью агентов из Мехико, иногда посещая Вашингтон, но долго там не задерживался, чтобы не привлекать внимания американской контрразведки. Было решено свести к минимуму использование опорных пунктов резидентуры в Вашингтоне.
Я вспоминаю, что Василевский рассказывал мне, как в 1944 году он приехал в Вашингтон и, в частности, должен был передать в Центр материалы, полученные от Ферми, но, к своему ужасу, узнал, что шифровальщик отсутствует. На следующий день американская полиция доставила шифровальщика в посольство, подобрав в одном из баров, где он напился до бесчувствия. Василевский немедленно принял решение не использовать посольство в Вашингтоне для передачи особо важных сообщений. В 1945 году за успешную работу в разработке линии Ферми в США Василевский был назначен моим заместителем по отделу «С». Почти два года он возглавлял отдел научно-технической разведки в НКВД, а потом в Комитете информации – нашем центральном разведывательном ведомстве, существовавшем с 1947 по 1951 год. Василевский был уволен из органов безопасности в 1948 году – стал одной из первых жертв начавшейся антисемитской кампании. В апреле – июне 1953 года он начал вновь работать в аппарате, но его опять уволили – теперь уже по сокращению штатов как «подозрительного» человека. Умер Василевский в 1979 году».
При этом Судоплатов оговаривается: «В мае 1995 года ФБР опровергло мою версию о получении нашей разведкой данных по атомной бомбе. ФБР отметило, что Ферми, Оппенгеймер, Сцилард и Бор, по их данным, не были шпионами. Но я это и не утверждал».
Павел Анатольевич в данном случае имел в виду, что Ферми, Оппенгеймер, Сцилард и Бор не были завербованы советской разведкой и не получали денежного вознаграждения за получаемую информацию. Однако Судоплатов прямо говорит, что названные им ученые сознательно предоставляли информацию о Манхэттенском проекте советской стороне.
Если почитать мемуары Судоплатова, то получается, что Оппенгеймер и другие всемирно известные ученые были негласными агентами и руководитель американского уранового проекта безропотно принимал под свое начало других советских агентов, уже безоговорочных, с формальным обязательством работы на НКГБ. Невольно создается впечатление, что в Манхэттенском проекте советский шпион на шпионе ехал и шпионом же погонял.
Павел Анатольевич Судоплатов скончался в 1996 году. А шесть лет спустя был опубликован документ, который как будто подтверждал правильность его утверждений относительно Оппенгеймера. Вот текст этого письма, факсимильно воспроизведенного в книге на стр. 315 вышедшей в 2002 году в издательстве «Washington, DC: Brassey’s» книги американского журналиста и историка Джеррольда Шехтера «Sacred Secrets: How Soviet Intelligence Operations Changed American History»:
«2 октября (194) 4 СОВ. СЕКРЕТНО
СРОЧНО Экз. № 2
1167/м
Резолюция: Л.Б. получено ВМер (В. Меркулов), 3 X
Народному комиссару внутренних дел СССР
Генеральному комиссару государственной безопасности
товарищу Берия Л. П.
В соответствии с Вашими указаниями от 29 IX. 1944 г. НКГБ СССР продолжает мероприятия по получению более полной информации о состоянии работ (о проблеме урана) и развитии за границей.
В период 1941–1943 гг. важные данные о начале исследований и работ в (США) по этой проблеме были получены нашей закордонной агентурой с использованием контактов тт. ЗАРУБИНА и ХЕЙФЕЦ и в связи с выполнением ответственных поручений по линии (ИККИ).
В 1942 г. один из руководителей научных работ (по урану в США проф. Оппенгеймер (негласный член) аппарата (т. Броудера) проинформировал нас о начале работ.
По просьбе т. ХЕЙФЕЦА, подтвержденной (т. Броудером) им было оказано содействие в допуске к исследованиям наших проверенных источников, в том числе родственника (т. Броудера).
В связи с осложнением оперативной обстановки (в США), роспуском (Коминтерна), а также принимая во внимание объяснения тт. ЗАРУБИНА и ХЕЙФЕЦ по делу МИРОНОВА, представляется целесообразным немедленно прекратить контакты с.2 руководства и активистов (КП США) с учеными и специалистами, участвующих в работах по (урану).
НКГБ просит получить согласие Инстанции.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ
Комиссар государственной безопасности I ранга
/МЕРКУЛОВ/
(Верно: Юрьев
2 X 44 г.)
Отпечатано
Экз № 1 – т. Берия
№ 2 – Секр. НКГБ
№ 3 – I Упр. НКГБ
Исп. т. КОССОВ
Секр. НКГБ СССР
(Слова в скобках вписаны от руки)»
На первый взгляд, это письмо может показаться подлинным. И стиль вроде бы похож на подлинные документы НКГБ/НКВД, и канцелярское оформление соответствует, и наиболее конфиденциальная информация вписана в машинописный текст от руки. Но при более тщательном анализе текста и реквизитов приходишь к выводу, что перед нами – фальшивка.
Начнем с грифа. Документы, в которых речь шла об агентах такого уровня, обычно шли под высшим грифом секретности «Особая папка» и составлялись в единственном экземпляре. Так, когда в 1949 году тогдашний министр внутренних дел Сергей Круглов докладывал Сталину о том, кто из пленных немецких генералов, которых предполагалось отпустить на родину, был завербован в качестве советских агентов, то не только фамилии генералов были вписаны министром от руки, но и сам документ был изготовлен в единственном экземпляре. А гриф «Сов. секретно, срочно» в 1942 г. НКВД присваивало, например, документам, где речь шла о настроениях жителей территорий, освобожденных от немецкой оккупации, на основании материалов почтовой цензуры. Составленное же в трех экземплярах письмо Меркулова Берия должно было бы стать достоянием, кроме Лаврентия Павловича, еще добрых двух десятков человек, включая работников секретариата НКГБ и сотрудников 1-го управления, занимавшегося внешней разведкой. Но письмо, составленное в единственном экземпляре, должно было печататься на бланке наркома госбезопасности. А тот, кто изготовлял письмо, вероятно, не имел под рукой подходящего бланка или не знал, какие именно бланки использовались осенью 1944 г.
Есть и другие несообразности. Так, пометку о том, что письмо вручено адресату, обычно делал не сам нарком, а сотрудник секретариата. И уж совсем невозможно себе представить, чтобы сам Меркулов или его секретарь позволили бы себе столь фамильярную резолюцию на документе: «ЛБ получено». О подобной фамильярности Лаврентию Павловичу могли тотчас донести. По всем канонам канцелярской этики полагалось писать: «т. Берия получено».
Еще более странно, что Меркулов обращается к Берии только как к наркому внутренних дел. Между тем он просит Лаврентия Павловича походатайствовать перед Инстанцией, т. е. Сталиным, чтобы компартии США было приказано прекратить контакты с участниками американского уранового проекта. Но это явно не входило в функции Берия как наркома внутренних дел, зато прямо соответствовало его работе на двух других более высоких постах – заместителя председателя ГКО и заместителя председателя Совнаркома. Однако эти должности Берии Меркулов в письме почему-то не упоминает.
Но еще более странным выглядит содержание письма. Просить американских коммунистов прекратить контакты с участниками уранового проекта было в тот момент совершенно неуместно по двум причинам. К октябрю 1944 года Москва основательно испортила отношения с генеральным секретарем компартии США Эрлом Браудером, который выдвинул идею мирного сосуществования капитализма и социализма и в мае 1944 года на съезде провел резолюцию о роспуске компартии. Кремль поддерживал антибраудеровскую фракцию, которая в 1945 году и отстранила Браудера от руководства. Главное же, просьба Меркулова выглядит совершенно непрофессионально, а ведь он все-таки был профессионалом с многолетним стажем. Ни в коем случае нельзя было просить руководство американской компартии прекратить контакты только с участниками уранового проекта. Учитывая густую инфильтрацию партии агентами ФБР, это означало бы прямо указать американской контрразведке на повышенный интерес Москвы к атомной бомбе. Проще и безопаснее было бы попросить американских коммунистов вообще воздержаться от контактов со всеми негласными членами партии. И уж совсем нелепым выглядит настойчивое упоминание в этом письме контактов советских агентов и резидентов с Оппенгеймером, а также того факта, что с его помощью удалось внедрить в урановый проект свою агентуру. Сталина такие детали вряд ли интересовали, Берия их и так должен был бы знать, а американским коммунистам сообщать их и вовсе было ни к чему.
Характерно, что в письме Меркулова главная информация, которая доводится до адресата, – это тот факт, что Оппенгеймер – наш агент, а вовсе не доказательство необходимости, что надо просить Сталина, чтобы американские коммунисты не контактировали с участниками уранового проекта. И информация, содержащаяся в письме, не выходит за рамки той, которая приведена в мемуарах Судоплатова. Это касается и дела Миронова. Бывший сотрудник нью-йоркской резидентуры НКГБ Василий Миронов написал донос на Василия Зарубина и его супругу, которые в результате были отозваны. Судоплатов утверждает, что вице-консул в Сан-Франциско Григорий Хейфец (кличка «Харон») был также отозван из США в связи с историей с Мироновым (последнего в конце концов признали шизофреником).
В действительности и с Хейфецем, и с Оппенгеймером дело обстояло совсем не так, как представляется в мемуарах. Материалы НКГБ, связанные с атомным шпионажем в США, давно уже изданы на Западе и доступны в сети. Это сделано в тетрадях Александра Васильева. Васильев – бывший офицер КГБ, участвовавший в совместных проектах Службы внешней разведки и американских издательских центров по изучению деятельности советской разведки в США в 90-е годы. В 1996 г. он эмигрировал в Англию, а позднее сумел вывести и опубликовать десяток тетрадей своих выписок из архивов СВР, посвященных в значительной мере атомному шпионажу. Поскольку выписки опубликованы факсимильно, то, учитывая их объем, трудно заподозрить столь масштабную фальсификацию с российской стороны. Так вот, в бумагах приводятся обширные выдержки из доклада начальника 1-го управления НКГБ генерала Павла Фитина, относящегося к ноябрю 1944 года. И там, в частности, говорится, что «Хейфец отозван из США как не справившийся с работой», без какой-либо связи с делом Миронова. Здесь же перечислялись многочисленные претензии к работе Хейфеца и утверждалось, что он «прислал в центр только одно более или менее заслуживающее внимание сообщение (содержание беседы Рузвельта с Бенешем (о встрече президента Бенеша с Рузвельтом сообщил Богуш Бенеш, генеральный консул Чехословакии в Сан-Франциско