. – Б.С.); вся остальная информация, поступившая от «Харона», носила характер частных высказываний и слухов, не подкрепленных никакими данными». В вину Хейфецу как раз и ставилось, что он не разрабатывал активно участников американского уранового проекта. Утверждалось также, что «за это время «Харон» завербовал только двух агентов – «Мап» (негласный член КП США, дочь миллионера, нигде не работает) и «Парк» (по линии «ХУ» (научно-технической разведки)». Имена этих агентов сегодня известны, и никакого отношения к «Манхэттенскому проекту» они не имели.
Не исключено, что Судоплатов информацию Хейфеца о беседе Рузвельта с президентом Бенешем трансформировал в сообщение о письме Эйнштейна Рузвельту, где великий физик предупреждал об опасности, что Гитлер может получить в свое распоряжение атомную бомбу.
Что же касается Роберта Оппенгеймера, то в документах, приводимых в тетрадях Васильева, наоборот, отрицается какое-либо его содействие в делах атомного шпионажа. Так, в телеграмме Хейфецу от 25 января 1943 г. отмечалось, что «Роберт Оппенгеймер разрабатывается соседями (военной разведкой. – Б.С.) с июня 1942 г. – его привлечение не представляется возможным». Также Р. Оппенгеймер, который проходит в документах НКГБ как «Химик» и «Честер», ни разу не упоминается в качестве советского агента, равно как и какая-либо информация, от него полученная. Хейфец в отчете писал, что один из знакомых подготавливал мне встречу с «Химиком», но по разным причинам эта встреча провалилась…» Никаких следов, что Оппенгеймер давал хоть какие-либо сведения советской разведке, а уж тем более устраивал кого-то в «Манхэттенский проект» по просьбам советских агентов, в архивах СВР нет. А в одном из отчетов 1-го управления НКГБ в июле 1945 г. прямо констатировалось: «Со времени отъезда Харона никакой работы по ХУ на Западе США не велось».
Нет в тетрадях Васильева и выписок из письма Меркулова Берии от 2 октября 1944 г. А ведь 3-й экземпляр этого письма как раз и должен был храниться в просмотренных Васильевым делах 1-го управления НКГБ, причем под не слишком большим грифом секретности. Логично предположить, что этого письма не существовало вовсе.
Зачем же понадобилось Судоплатову преувеличивать роль НКГБ в успехах советского атомного шпионажа, а кому-то еще и подкреплять его утверждения фальшивым письмом? Думаю, все дело здесь в защите чести чекистского мундира. Ведь главный советский атомный шпион, немецкий физик Клаус Фукс, благодаря которому советская атомная бомба была создана за столь короткий срок, по собственной инициативе вызвался сотрудничать с советскими спецслужбами. Причем вышел он не на госбезопасность, а на соседей – ГРУ. На связь с резидентурой НКГБ Фукс был передан только в январе 1944 года, когда решением ГКО все дела по атомному шпионажу были переведены в НКГБ. Получалось, что успех советской разведки в советском атомном проекте – во многом результат случайности. Если бы не Клаус Фукс с его страстным желанием поделиться секретом атомной бомбы с Советским Союзом, то советские физики вряд ли бы сделали бомбу до смерти Сталина. Вот чтобы замаскировать этот факт и выставить в наилучшем свете родной Наркомат госбезопасности и самого себя, Судоплатов придумал версию, будто атомный проект был буквально нашпигован советскими агентами, и чуть ли не самого Фукса Оппенгеймер брал на работу исключительно по рекомендациям, исходящим от советских агентов. На самом же деле советский успех в деле овладения американскими атомными секретами можно отнести к разряду случайностей. Фукс, как главный теоретик «Манхэттенского проекта», обладал полным объемом информации. Все остальные советские агенты в атомном шпионаже играли лишь вспомогательную роль, а Оппенгеймер и Ферми, вопреки утверждениям Судоплатова и неизвестного автора письма Меркулова к Берии, не только не были советскими шпионами, но никогда не давали никакой информации об американском урановом проекте советской разведке.
Согласно данным записных книжек Александра Васильева, за 1941–1944 гг. Хейфец смог завербовать только двух агентов. Согласно составленной вскоре после возвращения Хейфеца в 1-м управлении НКГБ справке о его работе (кличка «Харон») за 1941–1944 гг., «за это время «Харон» завербовал только двух агентов «Мап» (негласный член КП США, дочь миллионера, нигде не работает) и «Парк» (по линии «ХУ»)». «Мап» – это, согласно данным той же справки, «Луиса Бренстон-Розенберг, 35 лет, еврейка, гражданка США, негласный член КП США (дочь держателя всей оптовой торговли фруктами в Калифорнии). Наводка «Дяди», завербована в 1943 г. Имеет большие связи в различных политических и финансовых кругах США, однако ничего ценного нам не дала». Очевидно, она никакого отношения к промышленному шпионажу (научно-технической разведке) не имела, поэтому в документах ВОКСа никак не отразилась. А вот «Парк», согласно той же справке, – «Гуршот Шарль, гр-н США, д-р медицины, проф. Калифорн. ун-та. Привлечен Хароном в 1943 г. Идеолог. Основа». И он в отчете Хейфеца ВОКС за май 1942 г. охарактеризован очень подробно, причем с явным указанием, вопреки конспирации, что передаваемые им сведения – это промышленный шпионаж. В дневнике вице-консула в Сан-Франциско Хейфеца за май 1942 года указано: «Профессор Калифорнийского университета Чарльз Гуршот передал нам через своих друзей письмо о новейших изысканиях Университета в области лечения рака. Автор письма не желает, чтобы об этом стало известно общественности, ибо своим сообщением он нарушает каноны Университета, которые тщательно охраняют свои исследовательские работы.
Гуршот в ближайшее время передаст нам клинические работы по этому же вопросу.
При передаче этих материалов в наши медицинские учреждения прошу предупредить об обязательном требовании Гуршота. Гуршот хотел бы по этим материалам получить мнение наших ученых, работающих в этой области, причем письма наших ученых должны таким же путем пройти через ВОКС и переданы ему непосредственно.
Сообщите, представляет ли данная работа какую-либо ценность для наших ученых»[1].
Гуршот, кстати сказать, не был связан с урановым проектом. Вероятно, если бы Хейфецу удалось бы выйти на кого-то из участников уранового проекта, это могло бы, по крайней мере, в 1942 г., когда этому проекту в СССР еще не придавали большого значения, отразиться и в воксовских отчетах Хейфеца. Однако здесь нет никаких данных о контактах Хейфеца с Оппенгеймером, Ферми и другими участниками уранового проекта. Это вполне соответствует данным «Тетрадей Васильева», согласно которым никаких контактов Хейфеца с Оппенгеймером не было, хотя по крайней мере однажды такой контакт попытались подготовить с помощью «Дяди» (Исаак Фолкофф), завербованного Хейфецем еще в 1935 г.
Из переписки Хейфеца видно, что еще до того, как с начала 1944 года ужесточилась политика по отношению к лицам и организациям, сотрудничавшим с СССР, руководители Американо-русского института (АРИ) (American-Russian Institute) опасались полицейского преследования и проявляли осторожность. А те ученые, которые работали в военных проектах, находились под подпиской и еще больше опасались попасть в поле зрения ФБР. Возможно, этим и объяснялись небольшие успехи Хейфеца на ниве научно-технической разведки. За отсутствие успехов он и был отозван из США, согласно «Тетрадям Васильева», а не в связи с делом Миронова, как утверждал Судоплатов. По делам АРИ Хейфец из ученых контактировал главным образом с профессорами Брауном, Кауном, Мак-Бейном и Робертсом и доктором Эддисом, которые никакого отношения к урановому проекту не имели и знакомых среди участников проекта также не имели.
АРИ представлял хорошую возможность для контактов с американскими учеными и последующей вербовки их. Он не был столь одиозно просоветским, как «Амэрикэн Каунсил», и в то же время, в отличие от РУР, находился под фактическим советским контролем. Поэтому Хейфец ратовал за развитие АРИ и против «Амэрикэн Каунсил».
Доказательством подлинности «Тетрадей Васильева» служит то, что история с Гуршотом отразилась в воксовских донесениях Хейфеца. Кроме того, «тетради Васильева» изданы факсимильно, а такой большой объем рукописной работы ФСБ и СВР не стали бы делать только затем, чтобы подправить историю. Васильев смотрел все материалы 1-го управления НКГБ по шпионажу в США, но в его тетрадях нет ссылок на письмо Меркулова Берии от 2 октября 1944 г. Между тем, согласно данным этого письма, его 3-й экземпляр должен храниться в делах 1-го управления НКГБ. Из-за сравнительно низкого грифа секретности уничтожить этот документ не могли. Это еще одно доказательство, что данное письмо – фальшивка.
Сменивший Хейфеца Г. Каспаров также, по данным «Тетрадей Васильева», никакой научно-технической информации в дальнейшем не дал.
Как мы убедились, Лаврентий Павлович и его люди начали заботиться об участниках атомного проекта еще до того, как он единолично возглавил его в конце 1944 года. С одной стороны, Берия создавал ученым все условия для работы, обеспечивал максимально возможный комфорт, предоставлял всю необходимую информацию. Но, с другой стороны, Берия постоянно держал под колпаком не только основных участников проекта, но и их родственников и знакомых. В этом было и свое преимущество. На время работы над бомбой все они имели гарантии от преследований карательных органов. Однако ученые прекрасно понимали, что в случае неудачи гнев Сталина обрушится не только на них, но и на их родственников. И это побуждало отдавать все силы делу сотворения нового сверхоружия.
Сегодня история советского атомного проекта известна, казалось бы, во всех деталях. Однако до сих пор продолжаются споры между отставными физиками и отставными чекистами, кто сыграл решающую роль в создании советского ядерного оружия. Казалось бы, о чем тут спорить. Без действий разведки советские физики никогда бы не сделали атомную бомбу – фактически в четыре года, поскольку серьезно заниматься атомным проектом СССР начал заниматься с августа 1945 года, когда для этой цели был создан Спецкомитет во главе с Лаврентием Берией, располагавший практически неограниченными возможностями по привлечению сил и средств. Но материалы, добытые советскими атомными шпионами, просто некому было бы использовать, если бы в СССР не существовало бы хорошо развитой научной школы ядерной физики.