Нарком внутренних дел Белоруссии Цанава требовал дать “признательные” показания о вербовке меня иностранной разведкой. Ночью спросил следователя: “Ну что, дает показания?” Следователь ответил: “Дает чепуху, показывает, что Косарев его завербовал, но не говорит, в какую организацию”. Цанава ударил меня кулаком по лицу и сказал следователю: “Бейте до тех пор, пока все не расскажет”».
Когда выяснилось, что Семен Федоров работал в Коммунистическом интернационале молодежи и общался с генеральным секретарем Исполкома Коминтерна Георгием Димитровым, Цанава воодушевился.
Семен Федоров вспоминал:
«Вызвав меня к себе в кабинет, Цанава сказал: “Ты верь мне, у меня большие связи в центре. Я сохраню тебе жизнь”. И Цанава предложил мне дать показания на Димитрова о его вражеской деятельности. Заявил: “Ты понимаешь, как для нас важен выход на Москву”».
Болгарский коммунист Георгий Димитров, которого нацисты безуспешно пытались обвинить в поджоге рейхстага в феврале 1933 года, эмигрировал в Советский Союз и был восторженно принят как герой-антифашист. В 1935 году Сталин поставил его во главе Исполкома Коминтерна, то есть поручил руководить всем мировым коммунистическим движением. Но для бериевского соратника Георгий Димитров был желанной целью. Цанава предвкушал, какое грандиозное дело он мог бы соорудить и порадовать Лаврентия Павловича!
Федоров подвел, не дал нужных показаний. Цанава провел его дело через Особое совещание, которое отправило за решетку на пять лет бывшего главного дальневосточного комсомольца, которому вовсе нечего было предъявить.
Евгений Александрович Гнедин, бывший заведующий отделом печати наркомата иностранных дел, арестованный в мае 1939 года, прошел через лагеря, выжил и оставил воспоминания.
Он описал, как его доставили к давнему помощнику Берии заместителю наркома внутренних дел Богдану Кобулову:
«Передо мной за солидным письменным столом восседал тучный брюнет в мундире комиссара первого ранга — крупная голова, полное лицо человека, любящего поесть и выпить, глаза навыкате, большие волосатые руки…
Кобулов заканчивал разговор по телефону. Заключительная реплика звучала примерно так:
— Уже сидит и пишет, да-да, пишет, а то как же!
Кобулов весело и самодовольно хохотал, речь шла, очевидно, о недавно арестованном человеке, дававшем показания.
Обернувшись ко мне, Кобулов придал лицу угрожающее выражение. Не отводя глаз, он стал набивать трубку табаком из высокой фирменной коробки «Принц Альберт». Я сам курил трубку и очень ценил этот превосходный американский табак, который в Москве нельзя было достать… Грозным тоном Кобулов заявил мне, что я разоблачен и вскоре буду расстрелян… Он потребовал, чтобы я рассказал ему о моих «связях с врагами народа».
Поскольку Гнедин не желал раскаиваться, то утром, часа через четыре после окончания первого ночного допроса, его снова вызвали:
«Через площадку парадной лестницы, через приемную и обширный секретариат меня провели в кабинет кандидата в члены политбюро, наркома внутренних дел Берии.
Пол в кабинете был устлан ковром. На длинном столе для заседаний стояла ваза с апельсинами. Много позднее мне рассказали истории о том, как Берия угощал апельсинами тех, кем он был доволен. Мне не довелось отведать этих апельсинов.
В глубине комнаты находился письменный стол, за которым уже сидел Берия и беседовал с расположившимся против него Кобуловым. Меня поместили за стол рядом с Кобуловым, а слева, рядом со мной — чего я сначала в волнении не заметил — уселся какой-то лейтенант…
Кобулов официальным тоном доложил:
— Товарищ народный комиссар, подследственный Гнедин на первом допросе вел себя дерзко, но он признал свои связи с врагами народа.
Я прервал Кобулова, сказав, что я не признавал никаких связей с врагами народа… Добавил, что преступником себя не признаю.
Кобулов со всей силой ударил меня кулаком в скулу, я качнулся влево и получил от сидевшего рядом лейтенанта удар в левую скулу. Удары следовали быстро один за другим. Кобулов и его помощник довольно долго обрабатывали мою голову — так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом. Берия сидел напротив и со спокойным любопытством наблюдал, ожидая, когда знакомый ему эксперимент даст должные результаты…
Убедившись, что у меня “замедленная реакция” на примененные ко мне “возбудители”, Берия поднялся с места и приказал мне лечь на пол. Уже плохо понимая, что со мной происходит, я опустился на пол… Я лег на спину.
— Не так! — сказал нетерпеливо кандидат в члены политбюро Берия.
Я лег ногами к письменному столу наркома.
— Не так, — повторил Берия.
Я лег головой к столу. Моя непонятливость раздражала, а может быть, и смутила Берию. Он приказал своим подручным меня перевернуть и вообще подготовить для следующего номера задуманной программы. Когда палачи (их уже было несколько) принялись за дело, Берия сказал:
— Следов не оставляйте!..
Они избивали меня дубинками по обнаженному телу. Мне почему-то казалось, что дубинки резиновые, во всяком случае, когда меня били по пяткам, что было особенно болезненно, я повторял про себя, может быть, чтобы сохранить ясность мыслей: “Меня бьют резиновыми дубинками по пяткам”. Я кричал — и не только от боли, но наивно предполагая, что мои громкие вопли в кабинете наркома, близ приемной, могут побудить палачей сократить операцию. Но они остановились, только когда устали».
Берия (министр огромной страны!) с Кобуловым (первый заместитель министра!) сами пытали и избивали арестованных не только потому, что показывали пример подчиненным, как следует вести дела. Им это явно нравилось. Те, кому не нравилось, на Лубянке не задерживались.
Другой первый заместитель Лаврентия Павловича Всеволод Меркулов был вежлив, разговаривал спокойно, без крика.
Когда арестовали будущего академика и лауреата Нобелевской премии гениального физика Льва Давидовича Ландау, выручать его бросился академик и тоже будущий лауреат Нобелевской премии Петр Леонидович Капица.
Его принял Меркулов и показал Капице, в котором власть была крайне заинтересована, следственное дело: Лев Ландау обвинялся во всех антисоветских грехах.
— Я гарантирую, что Ландау больше не будет заниматься контрреволюционной деятельностью, — твердо сказал Капица.
— А он очень крупный ученый? — поинтересовался Меркулов.
— Да, мирового масштаба, — убежденно ответил Капица.
Он составил письмо на имя Берии:
«Прошу освободить из-под стражи арестованного профессора физики Льва Давидовича Ландау под мое личное поручительство. Ручаюсь перед НКВД в том, что Ландау не будет вести какой-либо контрреволюционной деятельности в моем институте, и я приму все зависящие от меня меры к тому, чтобы он и вне института никакой контрреволюционной работы не вёл. В случае если я замечу со стороны Ландау какие-либо высказывания, направленные во вред Советской власти, то немедленно сообщу об этом органам НКВД».
Льва Ландау освободили — на его счастье и на счастье отечественной науки.
Академик Андрей Дмитриевич Сахаров вспоминал, что, когда Берию арестовали в 1953 году, членам партии зачитывали закрытое письмо ЦК КПСС. Сахаров, хотя и не был членом партии, ознакомился с ним. Там среди прочего говорилось, что Берия заставлял своих подчиненных собственноручно избивать арестованных. Один Меркулов отказывался наотрез. Берия издевался над ним: теоретик!
Лаврентий Павлович напрасно издевался над своим заместителем.
Летом 1941 года Меркулов сам избивал недавнего начальника Генерального штаба Кирилла Афанасьевича Мерецкова и наркома вооружения Бориса Львовича Ванникова.
Заместитель наркома обороны Герой Советского Союза генерал армии Кирилл Мерецков 22 июня 1941 года по приказанию Сталина отправился в Ленинград. На следующий день его срочно вызвали в Москву. Ему предстояло ехать в Прибалтику, чтобы помочь командованию Северо-Западного фронта. Но 24 июня генерал Мерецков был арестован. Ему предъявили стандартное обвинение в участии в военном заговоре. Держали в Сухановской особой тюрьме для опасных политических заключенных.
Один из бериевских следователей в послесталинское время рассказал:
— Жестокие непрерывные истязания применяли к Мерецкову. Его били резиновыми палками. На Мерецкова до ареста имелись показания свыше сорока свидетелей о том, что он являлся участником военного заговора.
Следователя спросили:
— Вы отдавали себе отчет в том, что избиваете крупнейшего военачальника, заслуженного человека?
— Я имел такое высокое указание, которое не обсуждается, — ответил бывший следователь.
В те первые недели войны, когда, казалось бы, все силы надо сосредоточить на отпоре врагу, Берия и его помощники сооружали дело о мнимом подпольном правительстве, которое, дескать, ждало прихода Гитлера.
В 1953 году Меркулов признал:
— Избивали их беспощадно. Это была настоящая мясорубка. Таким путем вымогались показания.
В данном случае Меркулов напрасно старался. Его жертвам невероятно повезло — оба арестованных понадобились Сталину.
Наркома вооружений Ванникова арестовали 9 июня 1941 года (за несколько дней до войны!) и поместили во внутреннюю тюрьму НКВД. 14 августа освободили и назначили заместителем наркома вооружения, а через полгода — наркомом боеприпасов (прежний нарком Петр Николаевич Горемыкин остался у него заместителем). Генерал-полковник Ванников после войны руководил созданием атомного оружия и стал трижды Героем Социалистического Труда. Арест Ванникова в июне 1941 года открыл дорогу вверх будущему министру обороны Дмитрию Федоровичу Устинову, который возглавил наркомат вооружений.
Кирилл Мерецков просидел два с половиной месяца. Говорят, что о нем вспомнил главный политработник Красной армии армейский комиссар 1-го ранга Лев Захарович Мехлис, когда обсуждали кадровые дела. Понадобился боевой генерал, возник вопрос, кого назначать, и Мехлис предложил:
— Мерецкова!
В сентябре Мерецкова освободили и привезли к Сталину, который любезно приветствовал генерала армии: