Вдова Фадеева, народная артистка СССР и лауреат сталинской премии Ангелина Иосифовна Степанова, рассказывала, как вождь позвонил Александру Александровичу, который недели две отсутствовал на работе.
— Где вы пропадали, товарищ Фадеев?
— Был в запое, — честно ответил Фадеев.
— А сколько у вас длится такой запой?
— Дней десять-двенадцать, товарищ Сталин.
— А не можете ли вы, как коммунист, проводить это мероприятие дня в три-четыре? — поинтересовался вождь.
Это, конечно, байка, но какие-то особые отношения между ними существовали. Вождь подарил Александру Александровичу должность генерального секретаря, сделал его «писательским Сталиным». Фадееву сходило с рук то, что другим стоило бы жизни. Дарованное Сталиным положение сделало Фадеева одним из самых заметных людей в стране. Он был окружен почетом, ему разрешалось ездить за границу.
Фадеев рассказывал поэту Евгению Ароновичу Долматовскому:
— Когда я в присутствии «самого» расчихался ужасно, Сталин даже всерьез спросил: не надо ли врача?
Однажды писательского генсека срочно вызвали к вождю, когда он мыл голову.
«Седина Фадеева, — вспоминал Долматовский, — имела одну особенность — она быстро приобретала неровный желтый оттенок. Почему-то Фадеев очень стеснялся этого. Борьба с желтизной его седины велась при помощи обыкновенной хозяйственной синьки».
Он не успел домыть голову и предстал перед Сталиным с волосами синего цвета. Вождь посматривал на Фадеева с ухмылкой, но ничего не сказал.
Фадеев приходил пьяный на заседания Комитета по сталинским премиям. Сталин с улыбкой говорил членам Политбюро:
— Еле держится на ногах, совершенно пьян.
И это сходило Фадееву с рук.
В 1939 году на партийном съезде вождь включил Александра Александровича, как и Берию, в состав ЦК партии. 21 декабря пригласил на свое шестидесятилетие. Вечером в Екатерининском зале Кремля состоялся ужин по случаю юбилея вождя. Собралось всего человек семьдесят-восемьдесят. Там Берия увидел и Фадеева. Приглашение было знаком особого расположения.
Ссориться с писателем номер один, которому симпатизировал Сталин, нарком Берия не хотел и однажды позвал Фадеева в гости к себе на дачу. После обильного ужина пошли играть на бильярде (любимая игра советских чиновников).
Лаврентий Павлович заговорил о том, что в Союзе писателей существует гнездо крупных иностранных шпионов. Александр Александрович защищал свою епархию. Он говорил, что вообще нельзя обращаться с писателями так, как с ними обращаются в НКВД, что требования доносов нравственно ломают людей.
Лаврентий Павлович зло сказал ему:
— Я вижу, товарищ Фадеев, что вы просто хотите помешать нашей работе.
Фадеев, по его словам, ответил не менее жестко:
— Довольно я видел этих дел. Таким образом вы всех писателей превратите во врагов народа.
Берия не на шутку разозлился. Фадеев улучил минуту и сбежал с дачи. Пошел в сторону шоссе. Он рассказывал, как внезапно увидел машину, отправленную ему вдогонку: «Я понял, что эта машина сейчас собьет меня, а потом Сталину скажут, что я был пьян». Генеральный секретарь Союза советских писателей спрятался в кустах, дождался, когда преследователи исчезнут, потом долго шел пешком, пока не сел на автобус.
Спорить с Лаврентием Павловичем решались немногие, только те, кто сам пользовался расположением вождя.
Константин Симонов вспоминал сходную историю. Она случилась на заседании комитета по присуждению сталинских премий:
«Сталин потрогал лежавшую перед ним пачку книг и журналов и сказал:
— Напечатана неплохая повесть известного нашего подводника Иосселиани в переводе с грузинского Кремлева. Не стоило бы нам дать премию этой вещи? Какие будут мнения?
Мнения были положительные. “Надо дать”, “Надо, надо”, “Хорошая книга” — примерно такие реплики я услышал из первых рядов, где сидели члены Политбюро.
Докладная записка Л.П. Берии И.В. Сталину о наказании для арестованных по спискам ЦК ВКП(б) от 8 апреля 1939 г. 7 июня 1939 Подлинник.
Машинописный текст. Подпись — автограф Л.П. Берии, резолюция — автограф И.В. Сталина. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп.171. Д. 376. Л. 87–89]
Я знал историю с книгой “Записки подводника”, действительно неплохой, написанной литератором Ильей Кремлевым по рассказам подводника Иосселиани. К тому времени, когда была написана эта книга, возникло уже в литературе несколько историй не слишком красивого свойства, когда соавторы — авторы воспоминаний и авторы их литературного текста — препирались между собой относительно гонораров.
Причем так называемые литературные обработчики обычно в итоге терпели в этих препирательствах поражения: при первом издании они и авторы делили между собой гонорар так, как было договорено, а при последующих в ряде случаев автора литературной записи просто-напросто лишали его части гонорара.
Очевидно, опасаясь этого, Кремлев и придумал форму перевода с грузинского на русский, с таким обозначением и появилась повесть Иосселиани в “Звезде”, хотя на самом деле перевода не было и быть не могло, потому что Иосселиани (по национальности сван, а по обстоятельствам жизни с малых лет воспитанник русского детского дома) грузинского языка вообще не знал. Говорил только по-русски, и переводить его с грузинского было физически невозможно.
Кремлев заставил не слишком разбиравшегося в литературных делах Иосселиани подписать с ним, с Кремлевым, договор, что в случае присуждения книге Сталинской премии они эту Сталинскую премию разделят пополам. Через какое-то время после этого у Иосселиани и Кремлева возникло очередное сомнение во взаимной добропорядочности, и Иосселиани, проявивший во время войны незаурядное мужество, а тут запутавшийся в литературных джунглях, пришел ко мне в “Литературную газету” и, изложив свои опасения, в частности, рассказал и об этом превентивном договоре насчет Сталинской премии. Такого мне еще слышать не приходилось, и я сначала ушам своим не поверил, и это, должно быть, отразилось на моем лице. Иосселиани написал все, что рассказал мне, и я положил эту бумагу в сейф.
Илья Кремлев, очевидно, прослышав о недружественных акциях со стороны Иосселиани, тоже явился в “Литературную газету” с довольно кляузным письмом, в котором излагались разные прегрешения его соавтора Иосселиани. Я и это письмо положил в сейф вместе с первым.
Я сказал, что книга в самом деле интересная, но давать ей Сталинскую премию нельзя, хотя бы потому, что публикация этой книги началась с обмана: это не перевод с грузинского, сделанный Кремлевым, а литературная запись, переводом с грузинского это сочинение не может быть, потому что Иосселиани грузинского языка не знает.
Хорошо помню, как, грузно поворотясь ко мне со скрипнувшего под ним кресла, Берия резко оборвал меня:
— Как так не знает? Как так — Иосселиани не знает грузинского языка? Он знает грузинский язык.
— Нет, — сказал я, — он не знает грузинского языка. Это знают моряки, его сослуживцы, да и он сам этого не скрывает, в письме поминает об этом.
— Где у вас это письмо? Имеется у вас это письмо?
— Имеется.
Как мне показалось, Берия хотел сказать что-то еще, но в этот момент Сталин спросил:
— Так. Какие теперь будут мнения, давать или не давать за эту книгу премию? — Он сказал это спокойно, возможно даже решив пренебречь не столь уж существенной, с его точки зрения, историей с переводом, которого не было.
— Товарищ Сталин, — сказал я. — Вы должны знать, что Кремлев заранее подписал с Иосселиани бумагу о том, что если они получат Сталинскую премию, то поделят ее пополам. Мне кажется, что когда так делают, то нельзя давать премию.
— А где у вас доказательства, что это так? — Опять повернулся ко мне Берия. — Имеете ли вы их или так просто болтаете?
На этот раз он был еще более груб и агрессивен.
Я не успел ответить на этот вопрос, потому что вдруг установилась тишина. Очевидно, за криком Берии я не расслышал начала фразы, сказанной Сталиным, и в тишине услышал только ее конец.
— Снимем этот вопрос, — сказал он.
На лице его было брезгливо-недовольное выражение.
Активное вмешательство Берии в это дело встревожило меня: здесь могла таиться опасность, и опасность серьезная. Кто знает, что он мог сделать? Мы не знали тогда о Берии того, что узнали потом, но то, что он человек достаточно страшный, некоторое представление уже имели и, как говорится, носили это представление при себе.
Впрочем, я понимал, что со мной в той ситуации при благожелательном отношении ко мне Сталина Берия вряд ли что-нибудь сделает».
Докладная записка Л.П. Берии И.В. Сталину о спецотделениях для содержания осужденных членов семей изменников Родины. 13 мая 1939
Копия. Машинописный текст. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп.171. Д. 376. Л. 2–3]
Записка И.В. Сталина И.Г. Большакову о сценарии «Суворов». 9 июня 1940
Подлинник. Машинописный текст. Подпись — факсимиле И.В. Сталина. [РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Д. 159. Л. 3]
Но один писатель точно пользовался поддержкой Берии.
В 1941 году драматург Всеволод Рокк закончил пьесу с простым названием «Инженер Сергеев». Ему не пришлось долго обивать театральные пороги, как его коллегам по творческому цеху, и уговаривать завлитов и режиссеров. На современную драматургию всегда был голод, и уже в 1942 году пьесу начали ставить то в одном, то в другом театре.
«Инженера Сергеева» показали в Тбилиси (на русском и грузинском языке), в Баку и Ереване, в Риге (после освобождения Латвии), в Улан-Удэ, Якутске, Вологде, Сызрани, Архангельске, Костроме. С каждым годом число постановок росло. В феврале 1944 года пьесу поставили и на сцене Академического Малого театра.
Ее отметила вся советская печать. Театральные критики, резко критиковавшие слабости других современных драматургов, встретили «Инженера Сергеева» на «ура». Хвалебные рецензии поместили и «Правда», и «Известия», и тогдашний официоз управления пропаганды ЦК газета «Литература и искусство».