Жаловались на заместителя начальника 5-го управления генерал-майора Бориса Петровича Трофимова. Созданное в составе Министерства госбезопасности 5-е управление, агентурно-розыскное, занималось идеологическими врагами. Одному из отделов поручили борьбу с еврейским национализмом. Чем же вызвал недовольство генерал, всю жизнь прослуживший в аппарате госбезопасности, недавний заместитель начальника ГУЛАГа?
«При рассмотрении дел на еврейских националистов пытался их вражеские действия оправдать какой-то общей обстановкой, якобы созданной в стране, — жаловались на него сослуживцы. — Малограмотный человек, отстал от чекистской работы, в присутствии ряда товарищей называл Троцкого великим “оратором”, “организатором”. Будучи на явке с агентом, заявил ему, что в СССР якобы существует режим притеснения евреев».
Один из следователей Первого главного управления МВД обратился в ЦК:
«Мы, маленькие рядовые работники, были растеряны, когда нам сказали: “это поворот в карательной политике”, “мы не можем держать в тюрьмах интеллигенцию”, “освобождение врачей — дело большой политики”. Многие сомневались, но не решались жаловаться на неправильность этих действий, частью боясь за себя, а частью считали, что пойти не к кому, поскольку Берия считался “вторым человеком в правительстве”.
После освобождения врачей в передовой газеты “Правда” было указано, что Михоэлс был оклеветан. На самом деле это не так. На него имелись серьезные агентурные и следственные материалы, свидетельствующие о его вражеской деятельности против Советского государства. Отдел по обслуживанию медицины сокращен до отделения не более десяти человек на весь Советский Союз. Таким же путем сокращен отдел по разработке еврейских буржуазных националистов. Да и вообще проводилась линия, будто бы евреи не ведут вражеской работы».
Заодно чекисты жаловались на трудные материальные условия:
«Все льготы отменены. В течение только одного года лишили выплат за звание, пайковых (при тов. Игнатьеве), и выплаты за секретность (при Берия). Все сотрудники только и живут мыслью, когда эти льготы возвратят обратно. До войны у нас была солидная выплата на выслугу лет — после 12 лет — 50 процентов. Почему бы ее не восстановить?»
Начали отпускать тех, кого посадил Берия.
3 апреля 1953 года арестовали бывшего первого заместителя министра государственной безопасности СССР Огольцова и министра госбезопасности Белоруссии Цанаву, которые руководили уничтожением Михоэлса. Лаврентий Фомич умолял Берию о помощи: «За выполнение Ваших указаний не пощажу себя».
Бывший первый замминистра госбезопасности Огольцов, прекрасно зная порядки в своем ведомстве, боялся, что его могут попытаться отравить, вспоминал сын замминистра внутренних дел генерала Богданова. Сидя за решеткой, он ел и пил только то, что гарантированно не могло содержать яд. И опять все изменилось! Теперь он называл себя невинной жертвой Лаврентия Павловича.
Сразу после ареста Берии, 26 июня 1953 года, жена Огольцова отправила письмо Маленкову, который сменил Сталина на посту главы правительства:
«Еще так недавно, 1 ноября 1952 года, позвонил Огольцову в Ташкент товарищ Сталин. Предлагая вернуться на работу в Москву, он сказал: “Не я вам доверяю, а партия вам доверяет”. Как же могло случиться, чтобы через месяц после смерти вождя Огольцов оказался государственным преступником?.. Мы с дочкой просим Вас, Георгий Максимилианович, вмешаться в судьбу Огольцова».
Из секретариата Маленкова позвонили жене Огольцова, успокоили: с ее мужем все будет хорошо.
Раиса Сергеевна написала ему еще одно письмо:
«Дорогой Георгий Максимилианович!
Звонок от Вас влил струю жизни, озарил нас ярким лучом надежды на близкую радостную встречу с мужем и отцом. Мы ждем его каждый день, каждый час, каждую минуту. Мы ждем его потому, что мы, как в себе, уверены в его невиновности. Когда он, не работая почти месяц, находился дома, он ходил в министерство писать объяснения, которые требовал Берия. Заметно нервничая, он называл кощунством то, что от него требовали. Разговаривая по телефону с тов. Игнатьевым, он говорил, что от него требуют объяснения по делу, которому в свое время т. Сталин дал очень высокую оценку».
Огольцова освободили. Правда, отобрали орден, полученный за убийство Михоэлса, — операцию, которой «Сталин дал очень высокую оценку». На следующий год уволили в запас. В 1958 году исключили из партии «за грубое нарушение социалистической законности». В 1959 году постановлением правительства лишили генеральского звания, «как дискредитировавшего себя за время работы в органах и недостойного в связи с этим высокого звания генерала». Этим наказание исчерпывалось.
Прокуратура обязана была возбудить дело об убийстве Михоэлса и Голубова-Потапова и посадить убийц на скамью подсудимых. Но в Кремле не позволили предать гласности эту позорную историю. Как и многие другие.
После ареста Берии аппарат госбезопасности не сомневался, что политика страны вернется к сталинским временам. Но госбезопасность подчинили партии. Партийный аппарат сыграл решающую роль в борьбе за власть и поддержал Хрущева.
В передовой «Правды» под названием «Нерушимое единение партии, правительства, советского народа» говорилось:
«Любой работник, какой бы пост он ни занимал, должен находиться под неослабным контролем партии. Партийные организации должны регулярно проверять работу всех организаций и ведомств, деятельность всех руководящих работников. Необходимо, в том числе, взять под систематический и неослабный контроль деятельность Министерства внутренних дел».
Партийные секретари боялись не только Берию, но и вообще сотрудников госбезопасности, которые не скрывали, что присматривают за партийным руководством. Они держались на равных с секретарями, партийной власти над собой не признавали. Ни первый секретарь обкома, ни секретарь ЦК республики не были гарантированы от внезапного ареста. Они не могли знать, что именно начальник областного управления или республиканский министр сообщает в Москву.
Поэт Александр Трифонович Твардовский записал в дневнике:
«Помню, как на одном из пленумов (по развенчанию Берии) плакал на трибуне один довольно слащавый украинский секретарь обкома: сколько он страху натерпелся в ожидании ареста. Плакал натуральными слезами. Вообще получилось, что “культ личности” — это прежде всего и главным образом тяжелые переживания секретарей обкомов и равных им или вышестоящих в ожидании ночного визита берианских молодцов. С первых своих шагов Никита Сергеевич дал гарантии, что больше этого не будет, секретари могут спать спокойно».
А какова же судьба досье на высшее руководство, которое заботливо собирали на Лубянке?
Через полгода после расстрела Берии Хрущев создал Комитет государственной безопасности. Во главе поставил генерал-полковника Ивана Серова, которого знал с предвоенных времен и которому доверял. Серов перенес самые важные бериевские досье из КГБ в здание ЦК, чтобы никто из чекистов в них не заглянул. Хрущев уверял, что он эти досье не читал. Но Серов читал. После чего члены Президиума ЦК договорились все уничтожить. Набралось одиннадцать больших бумажных мешков.
Правда, кое-какие документы сохранились, и можно предположить, что именно хранилось в тех досье. После поездки члена Политбюро по стране составлялся рапорт. В нем было описано все, в том числе такие интимные детали, которые легко могли стать поводом для освобождения от работы. Партийные руководители тоже люди: вдали от семьи и бдительного ока коллег они, расслабившись, что-то себе позволяли, а сотрудники охраны заботливо все фиксировали и докладывали своему начальству.
Когда товарищи избавлялись уже от Маленкова, всплыла тема бериевских досье.
В 1953 году президиум ЦК поручил Шаталину выяснить, какие именно документы хранил Берия. Сейфы Берии и Кобулова в Министерстве внутренних дел вскрыл генеральный прокурор СССР Руденко. Его подчиненные переписали все документы и сдали их в архив.
1 июля представитель прокуратуры и двое сотрудников ЦК вскрыли сейф Берии и в его кремлевском кабинете. Осмотрели ящики письменного стола и книжные шкафы. Доложили Шаталину: «Документы, книги и предметы, имеющие значение для дела, в упакованном виде переданы т. Суханову Д.Н.».
Дмитрий Николаевич Суханов заведовал канцелярией Маленкова, его в аппарате не любили и в 1956 году посадили, после чего стали выяснять судьбу бериевских бумаг.
Заведующий отделом административных органов ЦК Афанасий Дедов рассказал, что среди документов из сейфа Берии нашли собственноручные показания Ежова о роли Маленкова в большой чистке. Ежов написал это, когда его уже сняли с должности наркома внутренних дел и он ждал ареста.
Дедов показания Ежова прочитал. Отдал Шаталину. Шаталин позвонил Суханову, объяснил, что у него в руках.
Тот сказал:
— Хорошо, присылайте.
Поинтересовался у шефа:
— Как поступить с этими документами?
Маленков пожал плечами:
— Да об этом все знают.
Суханов напомнил, что члены президиума ЦК договорились от всех компрометирующих материалов избавиться, и предложил:
— Может быть, уничтожить?
Письмо Л.П. Берии Г.М. Маленкову. 28 июня 1953
Подлинник. Автограф. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп.171. Д. 463. Л. 163]
Маленков решил иначе:
— Как вы там будете уничтожать, дайте я возьму их с собой. Больше показания Ежова никто не видел…
28 июня в камере Берия написал записку, адресованную Маленкову.
Батицкий доложил Маленкову:
«Было выдано 4 листа бумаги. 2 листа возвратил, 1 лист изорвал, ½ листа использовал, ½ листа осталась на руках».
Берия явно еще не осознал, что произошло и что его ждет: «Дорогой Георгий!
Я был уверен, что из той большой критики на президиуме я сделаю все необходимые для себя выводы и буду полезен в коллективе. Но ЦК решил иначе, считаю, что ЦК поступил правильно. Считаю необходимым сказать, что всегда был беспредельно предан партии Ленина — Сталина — своей родине…