Первоначально главный центр атомных исследований американцев и англичан располагался в Великобритании, и советская разведка поставляла из Лондона самые актуальные и подробные сведения о создании союзниками ядерного оружия.
Информацию, которую подготовил лейтенант Владимир Барковский, в Москве ждали уже давно. Еще в 1940 году начальник отделения научно-технической разведки НКВД Леонид Квасников обратил внимание на таинственное исчезновение из зарубежных научных журналов всяких упоминаний о работах по использованию энергии атома в военных целях. А значит, эта информация стала секретной. Он направил в резидентуры НКВД в США, Англии и Германии ориентировки к получению сведений о возможных исследованиях в этих странах по созданию атомного оружия.
Однако первые доклады лондонской резидентуры об атомных разработках в Центре будто не замечались. К октябрю 1941-го немцы уже взяли Киев, осадили блокадным кольцом Ленинград, рвались к Москве. Промышленность эвакуирована на восток и едва работала. Страна была на грани катастрофы. В этих условиях тратить силы и средства на мифическую урановую бомбу казалось безрассудным. Лаврентий Берия подозревал в лондонском донесении дезинформацию и даже не доложил о нем Сталину.
Когда немцев уже отбросили от Москвы, в марте 1942-го Берия обращается к Сталину с запиской: скопилось множество разведданных о разработке нового оружия. Лаврентий предлагает мобилизовать ученых на оценку разведданных и создать научный центр по урановой проблеме. К тому времени это был не единственный сигнал. Физик Георгий Флеров забрасывал Академию наук и Кремль письмами, в которых пророчески предупреждал о грядущей опасности, если атомное оружие окажется в руках врагов:
…В военной технике произойдет самая настоящая революция. Результаты будут настолько огромны, что не будет времени решать, кто виноват в том, что у нас в Союзе забросили эту работу.
В Кремле поняли: призрак ядерной катастрофы обретает реальные черты. В результате Сталин подписывает постановление правительства об организации работ по использованию атомной энергии в военных целях. Руководителем назначается Молотов. Берия – его заместитель. Он поставляет развединформацию. В Москве создана секретная Лаборатория № 2 во главе с Игорем Курчатовым.
Комплекс Курчатовского института (знаменитый «курчатник») в Москве мы посетили во время нашей кинокомандировки. Видели первый советский атомный реактор, который и сейчас работает в интересах науки. На территории института расположен дом-музей Игоря Курчатова. Рядом с ним та самая скамейка, которая запечатлена на знаменитой фотографии Курчатова с Сахаровым. Сам коттедж по тем временам – жилище роскошное, но сейчас дача любого районного прокурора или бизнесмена средней руки выглядит гораздо богаче.
Один из работников этой Лаборатории, участник Атомного проекта физик Вадим Дикарев (в момент записи интервью – начальник отдела ядерной безопасности Института ядерных реакторов) рассказал нам:
В тридцатых годах было уже сделано достаточно открытий и было ясно, что в процессе деления ядер урана выделяется огромное количество энергии. В то время в Европе была очень беспокойная обстановка, все воевали друг с другом и подумывали, как использовать это явление в военных целях. Во многих странах стали над этим работать. И у нас развивались эти работы. Начинали развиваться сначала просто физические работы в Ленинграде, в физико-техническом институте, которым руководил Абрам Федорович Иоффе. Этот человек в моем понимании является просто образцом учителя. Все его ученики впоследствии стали академиками. Это редчайший случай. Ну и мне довелось присутствовать при разговоре Курчатова по телефону с Иоффе. Они так шутили друг с другом. Курчатов очень почтительно говорил с Абрамом Федоровичем, и тот, по всей видимости, так же и с Курчатовым говорил. Но когда у нас началась война, все эти работы были прекращены. Мы занимались только неотложными делами. Курчатов и Анатолий Петрович Александров, который тоже учился в этом институте, в Севастополе занимались такой прагматичной работой – размагничивание кораблей, борьбой с немецкими магнитными минами. А с 1942 года начали думать о том, как организовать эту работу. Была сформулирована так называемая урановая проблема. Это по сути дела наша национальная программа создания ядерного оружия. Во главе ее был поставлен Игорь Васильевич Курчатов. Организационно это называлось Лабораторией измерительных приборов Академии наук, потому что ничего другого у нас не было. И вот на территории, теперешней территории курчатовского института, это раньше была окраина Москвы за окружной железной дорогой, начались эксперименты.
Москва. Киногруппа у Курчатовского института
Саров. Здание первого атомного реактора
Дом-музей И. Курчатова
Андрей Сахаров и Игорь Курчатов
Академик Жорес Алферов:
Ведь когда Ганн и Штрасман открыли деление урана, это конец 38-го года, наступило всеобщее возбуждение во всем мире. Еще не напал Гитлер на Польшу, еще не было Второй мировой войны, но уже к войне все шло, но уже стало ясно, что это, с одной стороны, источник энергии, а с другой стороны, это бомба. Поэтому все взволновались на эту тему и работ стало публиковаться очень много. Открытие Флерова и Петержака спонтанного деления урана послали, по-моему, чуть ли не телеграммой в «Физлеб летерс» их работу. В это время, пока еще не наступило эпохи секретности в ядерной физике и, несмотря на то, что где-то с начала 30-х годов международное сотрудничество у нас упало, тем не менее советская физика была отрядом мирового научного сообщества, и активно очень. Мы, конечно, понесли огромный урон, это разгром Харьковского физтеха, где ядерная физика очень успешно развивалась. Там работал такой замечательный немецкий физик Фрикс Холтерманс, человек с трагической судьбой, который, кстати, предвидел и создание лазера, и даже водородной бомбы. Мы его арестовали, а потом передали в гестапо, и Харьковский физтех был разгромлен, от него просто ничего не осталось. Ландау спасся, потому что Капица забрал его в Москву. И это был удар по нашей ядерной физике. Школа ядерной физики в Советском Союзе была уже очень сильная. И, безусловно, не зря основной вклад в создание атомного оружия внесли бывшие сотрудники ленинградского физтеха. Из шести трижды героев Социалистического Труда, получивших эти звезды за создание ядерного или термоядерного оружия, пять – питомцы Ленинградского физико-технического института. И только Андрей Дмитриевич Сахаров, питомец ФИАНа, шестой. В этом, как говорится, видна роль и школа Абрама Федоровича Иоффе, который сам не занимался ядерной физикой. Но он на очень ранней стадии оценил значение этих исследований. Отдел ядерных исследований в физико-техническом институте Абрамом Федоровичем был создан в тридцать втором году. И он назначил себя руководителем, а Курчатова первым заместителем. Руководителем он назначил себя, чтобы придать этим работам соответствующий масштаб в институте, а затем отошел в сторону. Игорь Васильевич ведь до этого тоже не занимался ядерной физикой. Он уже сделал себе имя в физике благодаря открытию сегнетоэлектричества и написал книгу, которая имела большую популярность и вес, а было ему всего двадцать девять лет. Но он возбудился этим делом очень. Ведь Манхэттенский проект и наш советский атомный проект, это не только физика. Это создание новых технологий и создание новых отраслей промышленности.
Когда Игорь Курчатов познакомился с донесениями советской разведки, он написал о них такой отзыв:
Получение этого материала имеет громадное, неоценимое значение для нашей науки.
Оценка Курчатова означала не только признание работы Владимира Барковского и его товарищей. Разведчикам придется еще интенсивней заняться атомной тематикой, расширяя агентурный круг. Сегодня трудно представить, но многие западные ученые охотно и безвозмездно шли на сотрудничество с советской разведкой.
Из донесения Владимира Барковского в Центр:
Источник работает с нами охотно, но отвергает малейшие намеки на материальную помощь. Он попросил нас раз и навсегда отказаться от побуждений подобного рода.
Академик Жорес Алферов рассказал нам:
В это время еще идейная сторона была жива среди многих представителей творческой интеллигенции, и не только творческой интеллигенции. И Клаус Фукс передавал СССР атомные секреты, поскольку Клаус Фукс был немецкий коммунист, он эмигрировал из фашистской Германии в Великобританию, а потом переехал работать в Соединенные Штаты Америки, и для него это был патриотический долг. Он считал, что нельзя допускать монополии американской в ядерном оружии.
Клаус Фукс – известный немецкий физик. В 1933 году эмигрировал в Англию, с 1941-го работал на советскую разведку. Два года был в США в Лос-Аламосе по приглашению Оппенгеймера. В 1950-м его вычислили английские спецслужбы, он был осужден на четырнадцать лет за шпионаж, но вышел на свободу, отсидев девять. Уехал в ГДР, где возглавил Институт ядерной физики. По своим убеждениям он был коммунистом. Но дело было не только в левых взглядах.
Ученые-физики лучше других понимали, какой чудовищной силой будет наделено создаваемое ими ядерное оружие. Оно предназначено не для поля боя, а для массового уничтожения. Если атомная бомба окажется только у одной страны, что сможет удержать ее от соблазна проявить свое могущество? И тогда неизбежны миллионы невинных жертв.
Ученый-физик Клаус Фукс после ареста
Ученые, в отличие от разведчика Барковского, не проходили спецпредметов, преподаваемых в разведшколах. Они не умели обнаруживать слежку и скрываться от погони, не владели правилами конспирации. А главное их отличие от большинства советских разведчиков, которые находились под дипломатическим прикрытием, в том, что они реально рисковали свободой и жизнью. Эти бескорыстные отважные люди вызывали и вызывают глубочайшее уважение. Так, Владимир Барковский в разговорах много лет спустя называл их не «агентами» или «источниками», а – друзьями.