Словом, он был назначен на директорство этого института и попал в опалу со стороны старых академиков, которые считали, что он предал солидарность академическую. Ну, потом это постепенно рассосалось. И вот когда он попал в руководство этого института, то он в основном стал продолжать просто то, чем занимался институт. В частности, институт давно занимался тем, чтобы получить тяжелый водород за счет перегонки жидкого обычного водорода, в котором тяжелый водород всегда присутствует в качестве небольшой примеси. Капица построил завод, и этот завод взорвался со страшной силой с большими жертвами. Все эти заводы строились, конечно, за Уралом, кто там работал – можно только догадываться, но так или иначе первым делом Анатолий Петрович стал заниматься разбирательством, почему произошел этот взрыв. И они довольно быстро докопались, в чем дело. Речь шла о том, что водород нужно дополнительно очень сильно чистить от примесей кислорода, потому что этот кислород в процессе сжижения водорода нарастал ледяными такими наледями. Эти наледи трескались и при этом возникала искра, и там водород с кислородом давали ужасную взрывчатую смесь. Словом, они это все разобрали и предложили новый проект строительства завода. И вот проект этого завода поступил на стол к Берии. И Анатолия Петровича тогда пригласили. Но Берия вел себя всегда крайне надменно, он ни с кем не разговаривал, там были отдельные столы, где сидело и начальство, и сидели приглашенные. Анатолий Петрович сидел среди приглашенных. Берия читал эти бумаги и говорил: вот Александров собирается строить завод, а Александров знает, что предыдущий завод взорвался? За него начальник отвечает: да, знает. И Александров знает, что если завод взорвется, то он пойдет туда, куда Макар телят гоняет? Тогда Александров со своего места говорит – да, знает. Александров своей подписи не снимает. Не снимает? Строить. Подписано Берией, на этом все кончалось, вся экспертиза.
Я помню, что в дальнейшем дядя даже с некоторым восхищением описывал эту историю. Хотя он прекрасно знал, каким злодеем был Берия, но такая способность принимать решения, которая ставит под топор всех участников и заставляет их быть абсолютно ответственными в этот момент, ему казалась очень хорошей, потому что в дальнейшем были безумные долгие согласования, которые, как правило, мало к чему приводили.
Я помню, мне еще рассказывали такую историю. Берия приехал на какой-то из заводов уральских. Его принимает директор на гнущихся ногах, берет у него пальто. И говорит: «Позвольте, Лаврентий Палыч, я вас повешу. Тот говорит: дурак, я тебя сам повэшу!»
Помимо Л. П. Берии в состав Специального комитета при ГОКО СССР вошли Г. М. Маленков, Н. А. Вознесенский, Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, И. В. Курчатов, П. Л. Капица, В. А. Махнев, М. Г. Первухин. Берия тут же придает работам над атомным проектам американский размах. Если в начале 1945 года в Курчатовской лаборатории работало около сотни человек, включая водителей, техников и машинисток, то в конце года атомный проект превращается в гигантский наркомат, где заняты десятки тысяч людей.
Еще более активизируется разведка. Игорь Курчатов был очень талантливым физиком, но коллеги недоумевали, когда в 1945–1946 годах он начал работать так, как шесть лауреатов Нобелевской премии одновременно: они только подумают, а у него уже есть решение. А все дело в том, что Курчатов единственный читал все донесения советской научно-технической разведки.
Племянник академика А. П. Александрова Евгений Александров рассказал нам:
Наши люди делали атомную бомбу исключительно по калькам американского проекта. Более того, как только они пытались отклониться, они были творческие люди и постоянно придумывали что-то лучше, их категорически пресекал на этом Берия и вообще вся эта верхушка руководящая. Это был, несомненно, приказ Сталина. Никакой самодеятельности. Как сказано, так и делать. И Корнфельд рассказывал такой любопытный эпизод. Дело в том, что читать эти донесения разведки, донесения Фукса и всей Кембриджской пятерки, поначалу давали только Курчатову, а потом он выхлопотал разрешение еще кому-то из своих сотрудников, просто он не справлялся с этим чтением. Будь он и семи пядей во лбу, разбираться в этой инженерной и научной кухне было чрезвычайно трудно. Поэтому у него была очень странная такая миссия, он должен был все это прочитать, а потом ставить задачи перед своими людьми, при этом он выступал как такой вот пророк Саваоф, который знает, куда надо вести. И это его, в общем, не радовало, он был человеком, насколько я понимаю, честным, правдивым и очень преданным делу.
И вот Корнфельд рассказывал, что он как-то принес ему график зависимости сечения поглощения нейтронами какого-то конструктивного материала. Я не помню, о чем тогда шла речь, то ли о боре как замедлителе, или о кадмии, а может, это цирконий был. Приносят готовый график Курчатову, Курчатов смотрит и говорит: что-то мне не нравится этот график, проверьте вот эту часть, как-то не так, по-моему, должно это идти. Значит, идут, проверяют все это, тяжелая работа, через два дня снова приносят график. Тот опять хмурится, а потом прижимает палец к губам и без звука ведет его в комнату за своим кабинетом. Такая подсобочка, где у него чай пьют и там же у него сейф. Открывает этот сейф, достает график, показывает ему, давая понять, что не просто знает, а точно знает. По-моему, это прекрасно характеризует Курчатова как человека.
Однако, несмотря на высшую степень секретности, тайны неисповедимым образом просачиваются за заборы секретных объектов. Например, в пивнушки по соседству с московским Физтехом.
Евгений Александров поведал нам:
Я приходил в десятилетнем возрасте вынимать отца из пивной. И вот мы сидим с отцом, и вдруг раздается громкий гонг в соседнем корпусе Физтеха, один из забулдыг ставит кружку и говорит: «Это чего?», а другой говорит: «Да, это нам заключенные атомные бомбы делают за забором». Это при всей бешеной секретности. Отец страшно смеялся, потому что забулдыга был недалек от истины.
Роль разведки в советском атомном проекте была чрезвычайно высока. Документы, чертежи, полученные из-за рубежа, ускорили и удешевили работы. Но бомбу предстояло создать не только на бумаге. Академик Жорес Алферов рассказал нам:
Манхэттенский проект и наш советский атомный проект, это не только физика. Это создание новых технологий и создание новых отраслей промышленности.
И когда у нас стали говорить на эту тему, ах, без разведки ничего бы не было и наши просто все скопировали и все прочее, я привожу обычно такой пример, который показывает, вообще говоря, и возможности нашей физики, и возможности государства. В 1942 году впереди всех в атомных исследованиях была Великобритания, но поскольку война и ее территория просто бомбится немцами, то Черчилль с Рузвельтом договорились, что британские ученые, большая группа, в том числе такие выдающиеся физики, как Паэлс, Фриш, Олифант, Фукс, переехали в Соединенные Штаты Америки и участвовали в Манхэттенском проекте практически на всех основных его участках. И они к 1946 году, когда уже были испытания в Аламагордо, и бомбежка Хиросимы, и бомбежка Нагасаки, располагали всеми данными. В 1946 году американцы их выдворили обратно в Великобританию, вы нам больше не нужны. В 1947-м британское правительство приняло решение, что нужно иметь свою атомную бомбу, и работам по британскому атомному проекту был придан соответствующий гигантский размах с соответствующим финансированием. У нас это случилось в 1945 году, потому что шла война, возможности крайне ограниченные. И вот с 20 августа 1945 года, а первые испытания были 29 августа 1949-го, за четыре года мы практически решили все научно-технические проблемы и создали новую современную отрасль промышленности. Четыре года. Британское правительство приняло решение в 47 году придать такой же гигантский масштаб. Они знали все. Девятнадцать ведущих физиков Великобритании, вернувшихся в Великобританию, знали о Манхэттенском проекте гораздо больше, чем то, что мы получили от Фукса и от разведчиков. Располагая полной информацией, Великобритании потребовалось пять лет (испытания британской атомной бомбы случились в 1952 году), чтоб пройти эту дорогу. Так что здесь очень много факторов.
Спецкомитет наделен чрезвычайными полномочиями. Но и задача перед ним сложнейшая: в кратчайшие сроки создать в обескровленной войной стране новые, несуществующие отрасли промышленности, добыть урановое сырье и мобилизовать весь научно-технический потенциал страны.
Академик Жорес Алферов:
Нужно было сделать все, простите. Нужно было разработать методы разделения изотопов урана 235. Не думали тогда о газодиффузионном методе, из разведки узнали и пошли по нему, притормозив предложенный немецким физиком, работавшим у нас еще до войны, Ланге, центрифужный метод. А потом Кикоин, которого сначала бросили на газовую диффузию, Кикоин потом центрифужный метод развил так, что кикоинские центрифуги – это образец вообще современного производства для разделения изотопов, уже не только урана и многих других. Нужно было построить реактор, нужно было выполнить огромный объем химических исследований, нужно было изучить свойства плутония, который получали в микрограммах на циклотроне. Это были блестящие люди по уровню, по классу, как физики, физхимики. В Питере огромный вклад в бомбу внес Радиевый институт, это Ратнер, Старик и Никитин. В Комарово есть три атомные дачи, подаренные им за бомбу. А директору Хлопину, у него была уже дача в Комарово, ему подарили на Каменном острове дом для этого дела. Эти люди, они были и патриоты, и высочайшего класса квалифицированные люди, и, вместе с тем, приносили во всю работу элементы порядочности и научного сотрудничества.
Через несколько дней после создания Специального комитета при ГОКО СССР организуется Первое главное управление при СНК СССР (ПГУ). В его составе – крупные руководители промышленности и НКВД. Все работы ПГУ контролирует Спецкомитет. ПГУ – прадед современного Минатома. Во главе ПГУ ставится Борис Ванников.