ственно и фактически правительство со всеми его войсками и штыками: министр, генерал-губернатор, граф Шувалов удалены…»
К концу февраля деятельность Шахклуба (так в обиходе называли «Общество любителей шахматной игры») чуть было не свернулась, была составлена комиссия «с целью найти средства к продлению существования клуба». В нее вошел и Лавров. «Либеральные прения» продолжались…
1862 год, 26 марта. «Артиллерии полковник П. Л. Лавров, встретясь вчера с одним из наших агентов, с которым он давно знаком и встречается в Шахклубе, сообщил ему, что там под предлогом «турниров» будут собрания для обсуждения современных вопросов».
4 апреля. «В настоящее время в клубе особенно интересуются вопросом о конституции: все говорят открыто и прямо, что нынешние уступки правительства делаются не более — не менее как только для того, чтобы замазать языки недовольных». Составленный в этот день в клубе адрес царю заканчивался словами: «Добровольное дарование конституции спасет Россиео от тяжких смут и волнений и вместо раздора даст мир и новую жизнь». Среди пятнадцати литераторов, подписавших адрес, — В. Курочкин, Д. Писарев и, конечно же, П. Лавров…
Того же 4 апреля в III отделении составляется «Записка для памяти»: «В открытом здесь недавно Шахматном клубе… большая часть из литераторов собирается для обсуждения современных вопросов, полковник Лавров играет первенствующую роль».
А вот еще слова, которые выводят все те же жандармские перья все в том же 1862 году: «Полковник Лавров особенно сочувствовал самовольным действиям студентов и даже печатал статьи в защиту студентов. Он был одним из либеральных и деятельных членов Шахклуба; видели его подпись на адресе о Михайлове; равным образом он подписывал составленный в Шахклубе, в апреле месяце сего года, адрес государю-императору о необходимости даровать России конституцию…»
Вообще, март — апрель 1862 года — время, когда правительство приступило к осуществлению предельно жесткого курса в преследовании и искоренении «преступных замыслов возмутителей». Подавив крестьянские волнения и убедившись в отсутствии достаточной «зрелости России к политическому перевороту», правящие верхи решили обратить главное свое внимание на тех, кто распространяет «превратное учение» с кафедры и в печатных изданиях, сея яд в сердцах учащегося поколения и всей массы читающей публики. Именно в этом была усмотрена главная опасность «общественному спокойствию и престолу». В специальном докладе Александру II (от 27 апреля) шеф жандармов В. А. Долгоруков писал, что недавние события в столице, и в частности, история с публичными лекциями в городской думе, подтвердили шаткость общественного положения, «обличая возрастающую с каждым днем смелость революционных проектов, которая в особенности проявляется в сфере литераторов, ученых и учащейся молодежи, зараженных идеями социализма…». Царь одобрил «твердую программу», предложенную Долгоруковым «для предупреждения возрастающего с каждым днем политического зла». Всего три месяца понадобилось власть имущим, чтоб скрутить так тревожившую их «революционную пропаганду демагогов». А пока того же 27 апреля в секретных канцеляриях составляется уникальнейший документ — список пятидесяти лиц, у которых предполагалось сделать одновременный строжайший обыск. Под № 1 — Чернышевский, под № 14 — «Лавров, полковник. Бывал на студентских сходках, изъявлял сочувствие студентам, обратил на себя внимание нерасположением к правительству».
Что-то уж очень раздражать стал Лавров охранителей! И сам оп, по-видимому, чувствует это и все более раздражительным и резким становится. Это отражается и на его литературной деятельности.
16 марта 1862 года цензура разрешает выпустить в свет 4-й том «Энциклопедического словаря». Общая линия — все та же, антирелигиозная и антибюрократическая. Лавров печатает статьи об Амвросии Миланском, о немецком богослове начала XIX века X. Ф. Аммоне (и в этой связи говорит о противниках его — разрушителях христианства Штраусе, Бауэре, Фейербахе), содержательный очерк «Анабаптисты или перекрещенцы», заметки «Аномалия» и «Антиномия», в которой утверждает, что антиномии практической философии разрешаются в понятии о достоинстве личности и что закон должен совпадать с убеждениями личности (а не наоборот!).
Публикует Лавров в этом томе четыре статьи осужденного на каторгу Михаила Михайлова (ранним утром 14 декабря 1861 года на площади перед Сытным рынком над ним был совершен обряд «позорной» казни, и вскоре он был отправлен в Сибирь). Под статьями — привычные «М. М.». Не отмеченные пока ни одним исследователем, они посвящены темам, и ранее освещавшимся в «Словаре» Михайловым: «Амфибрахий», «Анапест», «Анастрофа», «Англосаксонский язык». Третье из понятий иллюстрируется строками: «Где стол был яств, там гроб стоит».
Нерасположение Лаврова к правительству, его неприятие современного строя России всего нагляднее проявились в написанном им в конце мая 1862 года стихотворном «Послании Мих. Ил. Михайлову»:
Над русской землею краснеет заря,
Заблещет светило свободы,
И скоро уж спросят отчет у царя
Покорные прежде народы…
На празднике том уж готовят тебе
Друзья твои славное дело,
Торопят друг друга к великой борьбе
И ждут, чтоб мгновенье поспело…
В подцензурной печати антиправительственное умонастроение Лаврова этого времени всего резче выявилось в трех статьях, напечатанных в «Санкт-Петербургских ведомостях».
В «Заметке на замечания г. Пирогова» (21 апреля) Лавров подверг критике проект нового устава российских университетов и некоторые суждения знаменитого хирурга и педагога Николая Ивановича Пирогова по этому поводу. Лавров считал, что при определении состава преподавателей необходимо принимать во внимание не мнение начальства, а прежде всего интересы студентов, которые «прекрасно понимают, в лекциях какого именно предмета они нуждаются и кто из преподавателей приносит им большую пользу своими лекциями. Отчего же не руководствоваться этим живым элементом университета?» Очень резко отозвался Лавров относительно возможности введения городской полиции в аудитории, считая, что эта мера разрушает саму основу университета.
Некоторое время спустя (16 мая) Лавров выступил со статьей «Учиться, но как?». Она была направлена против заметки отставного офицера А. В. Эвальда «Учиться или не учиться?» (подписанная «Ь» — мягким знаком), опубликованной 1 мая в «Санкт-Петербургских ведомостях». Незадолго перед тем этот самый «Мягкий знак» буквально травил Чернышевского за его выступление в зале Руадзе с воспоминаниями о Добролюбове. Статью Эвальда Лавров расценил как выражение мнения «целой партии», стремящейся во что бы то ни стало скомпрометировать российское студенчество. И свой ответ Петр Лаврович адресовал не «Мягкому знаку», а его многочисленным единомышленникам. Основные его положения совпадают с тем, что говорилось по этому же вопросу в статье Чернышевского «Научились ли?» («Современник», № 4).
«Говорят, — пишет Лавров, — что петербургская молодежь не хочет учиться: ложь… Никогда… аудитории не были так полны, так внимательны, так спокойны, как в сезон 1860—61 годов и осенью 1861 г.; ни разу порядок лекций не был нарушен; никогда шумные разговоры на сходках не отразились каким-нибудь волнением, когда раздавалось преподавание профессора. Такова была эта не желающая учиться молодежь до дня закрытия университета осенью 1861 г. — Аудитории публичных чтений 1862 г. состояли, по крайней мере наполовину, из той же молодежи, и опять то же огромное число слушателей, то же внимание к профессору, та же благоговейная тишина пред словом науки…» Касаясь нашумевшей истории с обструкцией лекции Костомарова в «Вольном университете», Лавров и здесь отводит обвинения в адрес студентов, по существу, беря их под защиту.
Молодежь, утверждает Лавров, очень ценит всякое действительное знание, всякий истинный талант. «Она скоро остынет к профессору, не дающему ей научного содержания, как бы он ни либеральничал, она не поддастся на лесть и баловство профессора и будет уважать строгость его, если он справедлив… Вы не понимаете, почему же она так любит тех, которые бранят отвлеченное знание? Почему она выучивает почти наизусть иные оскорбительные остроты?.. Мало ли чего вы не понимаете… Есть и в ней больная, безнравственная часть, которая готова учиться как угодно, чему угодно, у кого угодно — для экзамена, для места, для чипа — но к этим примерным, благонравным слушателям вопрос: учиться или не учиться? не относится… Есть и во всей нашей теперешней молодежи значительные недостатки, не те, которые были в ее отцах, не те, которые будут в ее детях; но учиться она хочет, только не как-нибудь. Дайте ей здоровую науку и считайте слушателей в аудиториях…»
Чуть позже Лавров выступает с «Заметкой» (2 июня), в которой полемизирует уже с Н. И. Костомаровым: в статье «Мешать или не мешать учиться?» («Санкт-Петербургские ведомости», 27 мая) Костомаров укорил Лаврова в том, что он льстит молодому поколению и искажает факты. Обращаясь к Лаврову, Костомаров писал: «Будьте себе чем хотите — красным, желтым, зеленым, только не ходите в университет… Чем Стенька Разин не либерал? Говорил, что всем хочет воли, а сам людей за ребра вешал…» В ответ на этот выпад Лавров постарался быть как можно сдержаннее: «Так как единственный тезис мой заключался в том, что молодежь хочет учиться, но дельно, вся лесть могла заключаться только в этом, а это осталось неопровергнутым…»
В острой идейной перепалке (а в ней участвовали еще более десятка авторов) Лавров и Чернышевский, не сговариваясь, выступили единым фронтом. Это, по-видимому, и обусловило выбор Чернышевским Лаврова в качестве секунданта в предполагавшейся «словесной дуэли» с А. В. Эвальдом.
Из собственных показаний Лаврова на следствии 1866 года: «Именно он (Чернышевский. —