он выкупить из ломбарда и продать его шубу, а полученную сумму заплатить за пересылку оставшихся книг. Их набралось на 21 ящик.
Лавров — Лопатину из Парижа в Лондон, конец мая 1877 года: «Вообразите: у меня ночевала женщина!! (Что скажет, что подумает о моей нравственности консьержка!) и еще молодая и бывшая тому три года назад очень хорошенькой, конечно — нигилистка и, к сожалению, бунтовщица. Вчера приехала в Париж и ночевать было негде вблизи: я и предложил. Отвел ей мою спальню, и она еще спит, а я сажусь работать. Что не случается в этом мире: ни за что губишь свою репутацию…»
В эту весеннюю ночь у Петра Лавровича внезапно появилась Анна Макаревич (урожденная Розенштейн, в Париже она проживала под фамилией Кулешовой), с которой он познакомился еще в Цюрихе. Тогда она блестяще выдержала конкурсный экзамен, поступила в политехникум, проявила дарование и успехи в занятиях. Профессура предсказывала привлекательной студентке научную карьеру. Путь ее оказался другим: революционные кружки в Цюрихе и России, пропаганда среди народа…
10 декабря 1874 года был издан циркуляр шефа жандармов Мезенцева. В прилагаемом списке разыскиваемых лиц значилась и Анна Макаревич: «лет около 20-ти, белокурая, лицо чистое, белое, среднего роста, недурна собою». Арестовать революционерку не удалось. Она вела пропаганду в Одессе и Киеве, примкнула к кружку «южных бунтарей», 24 марта 1877 года появился новый циркуляр: «Разыскать, арестовать…» Пришлось бежать за границу. Петр Лаврович с жадным вниманием слушал рассказы Анны о событиях в России, о неудаче «хождения в народ», о царских преследованиях.
Тысячи арестованных пропагандистов. Самая страшная тюрьма — Петропавловская крепость стала тесной для заключенных. Революционеров содержали при III отделении, в Литовском замке, где раньше находились только уголовные. А в августе 1875 года в Петербурге открыли шестиэтажный Дом предварительного заключения. И он был заполнен до отказа. Забиты арестованными и периферийные каторжные централы — Новобелгородский и Новоборисоглебский.
Поведала Макаревич и о судьбе своих цюрихских подруг: Софьи Бардиной, Лидии Фигнер, Веры и Ольги Люботович. Их только что осудили по процессу 50-ти. С восторгом рассказывала Анна о речи на суде Бардиной, текст которой был нелегально издан. Многие теперь знали эту речь, особенно последние ее слова: «Преследуйте нас — за вами пока материальная сила, господа; но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идей, а идеи — увы! — на штыки не улавливаются!..» Подруги были приговорены к каторге, к ссылке в Сибирь…
Для Анны Макаревич началась эмигрантская жизнь.
Летом 1877 года она встречается с итальянским социалистом Андреа Костой. С этого времени их связала совместная жизнь и революционная деятельность. 22 марта 1878 года Коста и Кулешова были арестованы. Этот арест взволновал проживавших в Париже русских. За Кулешову хлопочут и Тургенев, и Вырубов, и известный изобретатель П. Н. Яблочков. С напряжением следят за событиями эмигранты. Петр Лаврович все время в курсе дела, регулярно оповещает о новостях находившегося теперь уже в Швейцарии Лопатина. В конце апреля Кулешову освободили из парижской тюрьмы и административным путем выслали в Швейцарию. Накануне отъезда она навестила Лаврова и поблагодарила за хлопоты.
Но это произошло через год. А пока, несколько осмотревшись, Петр Лаврович занялся поисками постоянной квартиры. С башни собора Парижской богоматери хорошо видно, как с севера на юг через два моста идет прямая, бесконечно длинная магистраль — это бывшая дорога в Древний Рим, а теперь две улицы: на север — Святого Мартина, на юг — Святого Якова. Улица Святого Якова поднимается от Сены по хребту холма Святой Женевьевы и пересекает Латинский квартал. В конце этой длинной узкой улицы, застроенной трех- и четырехэтажными домами, в доме № 328 в августе 1877 года и снял квартиру Петр Лаврович.
Уход с поста редактора «Вперед!» изменил его материальное положение. Парижский съезд назначил денежное пособие бывшему редактору, что морально не устраивало Лаврова. Он вновь начал налаживать связи с литературным миром. Приходили кое-какие заказы от западноевропейских журналов и газет, восстанавливались контакты с русскими издательствами. Уже летом 1877 года Лавров сообщил в Лондон, что отказывается от пособия, так как может существовать на собственный заработок.
Большие надежды возлагал Петр Лаврович на журнал «Дело». В начале семидесятых годов он сравнительно успешно там печатался, хотя и не все посланные им статьи появились на страницах журнала. Лавров, разумеется, был этим недоволен, писал редактору «Дела» Г. Е. Благосветлову, что так он «никогда из долгов не выйдет». На это 8 мая 1872 года он получил совет от Григория Евлампиевича: «Соединить все условия — и общедоступность и интерес мысли и мерку для цензуры, конечно, не легко, но соединить их надо, чтобы выходить журналу». Лавров старался учесть это, приспосабливался. С 1873 года наступил перерыв: тогда журнал и газета «Вперед!» отнимали все силы. Теперь же он искал связей с издателями.
Весной 1877 года Благосветлов приехал в Германию для лечения. Нечего было бояться полицейской перлюстрации — и редактор «Дела» 31 мая отправляет в Париж откровенное письмо Лаврову: «Чтобы сношения наши могли продолжаться правильно и постоянно, я прошу Вас убедительно об одном — не делать их известными никому, кроме одного или двух неизбежных и самых близких к Вам лиц». Об этом Петр Лаврович догадывался, конечно, и сам. Другое пожелание: «В том виде, в каком Вы начали «научную хронику», она слишком серьезна и недоступна бедным мозгам наших читателей». А вот над этим нужно было подумать. Зато приятно было конкретное предложение: весь естественнонаучный и философский отдел «хроники» отдавался в «полное распоряжение» Лаврова.
В июне поступил заказ — написать большую статью, об умершем академике Бэре. Еще в 1866 году в «Заграничном вестнике» Лавров поместил публикацию «Карл-Эрнест фон Бэр». С тех пор прошло десять лет. За это время появились новые труды о Бэре, которые нужно было учесть. Лавров писал с увлечением. Первый очерк под псевдонимом «П. Угрюмов» появился в пятом номере «Дела» за 1878 год. В шестом номере продолжения не появилось. Нет статьи о Бэре и в последующих номерах. В чем дело? Вышла в свет девятая книга журнала, и все стало ясным. Лавров задержал продолжение статьи, так как поджидал новой биографии о Бэре, написанной дерптским профессором Стидою. Изучив этот труд, Лавров продолжил публикацию в девятом, десятом и двенадцатом томах. Рассказал о биологических открытиях Бэра, его научных занятиях и путешествиях в России, рассмотрел отношение ученого к взглядам Дарвина и его последователей.
В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов статьи Лаврова публикуются и в других журналах. Под различными псевдонимами («П. Столетов», «П. Крюков», «П. Слепышев», «П. М.», «Н.» и др.), а то и анонимно его работы появляются в «Отечественных записках», «Критическом обозрении», «Устоях», в газете «Русский курьер».
Казалось бы, чего уж лучше — вроде все условия создались для осуществления мечты о сосредоточенной научной работе. Сиди и пиши. Но не мог Петр Лаврович замкнуться в кабинете, ему нужна была аудитория, общение с людьми. И как ни приятно было прочесть соотечественникам лекцию то у себя на квартире, то в русской библиотеке на улице Паскаля — это его все же не удовлетворяло.
Всякий повод использует Петр Лаврович для установления контактов с революционными кружками в России. В конце 1877 года с письмом к нему обратились представители киевских и одесских народнических кружков с предложением издать его произведения. Лавров ответил, что готов встретиться с ними и потолковать о том, каким образом поднять «знамя живой партии, которая могла бы снова сделаться представительницей русского социально-революционного движения, как она была в 1873–1876 годах». В начале 1878 года Лагров возглавляет «этапную кассу», предназначенную оказывать помощь тем русским революционерам, которые отправлялись из-за границы на родину для подпольной деятельности. Петр Лаврович оказывается в центре эмигрантской жизни. Укрепляются его связи с Россией. А там становилось все неспокойнее.
13 июля 1877 года в петербургском Доме предварительного заключения произошло чрезвычайное происшествие: по приказу градоначальника Ф. Ф. Трепова был наказан розгами заключенный А. С. Емельянов — только за то, что не снял шапки при встрече с ним. Это вызвало возмущение среди арестантов. Тогда последовала новая, теперь уже массовая расправа над теми, кто протестовал и возмущался.
В начале сентября Лавров, получив из Петербурга подробное описание избиения 13–14 июля в Доме предварительного заключения с просьбой рассказать об этом в иностранных газетах, решил действовать: искать возможности публикации материалов в Англии — у Маркса, в Германии — у немецкого социал-демократа К. Гирша, во Франции — у депутата французского парламента (в прошлом члена Генерального Совета Интернационала) А. Таландье. Неизвестно, осуществилось ли сие намерение Лаврова. Может быть, где-то в зарубежной прессе и появилось сообщение об этом событии, имевшем последствия в нашумевшем «Деле Веры Засулич».
24 января 1878 года Вера Засулич, мстя за поруганную честь товарищей, выстрелом из револьвера ранила петербургского градоначальника Трепова, по распоряжению которого и было произведено насилие в Доме предварительного заключения. 31 марта состоялся суд присяжных — неожиданно для царских охранителей он вынес оправдательный приговор. Это была сенсация. «Первый раздавшийся выстрел в России, — писал эмигрант П. Алисов, — заставил Европу забыть на несколько дней славянский вопрос, всех царей, дипломатов, всю политическую жизнь Европы… Слабая девушка на некоторое время заставила Европу задуматься над нашим будущим».
Задумался и Петр Лаврович. Как будет воспринят в России и какие последствия для движения будет иметь выстрел, оправдательный приговор и бурная демонстрация сочувствия у здания суда? «Что Вы скажете, — обращается он 16 апреля к Лопатину, — об оправдании Засулич и о драке на углу моей родной Фурштадтской? Я едва верил глазам, когда прочел. Петербург принимает немножко вид европейского города».