Узнал Петр Лаврович и о подробностях казни в Шлиссельбурге Ульянова, Шевырева, Осипанова, Генералова, Андреюшкина. Об этом ему сообщил 28 мая в письме Белоголовый: «Виселиц было всего три, так что двое осужденных должны были смотреть и ждать, пока дело будет покончено с их товарищами».
В Шлиссельбурге же произошла еще одна трагедия: 7 января 1891 года покончила жизнь самоубийством Софья Михайловна Гинсбург, приговоренная к смертной казни, замененной бессрочной каторгой.
С Софьей Михайловной Петр Лаврович встретился осенью 1885 года: двадцатилетняя девушка, приехавшая в Париж, рассказала ему о положении в России и заявила себя приверженцем народовольческой тактики. Она считала, что социалисты-террористы должны стать инициаторами социального переворота, с чем Петр Лаврович согласиться не мог. И все яге он поддерживал планы создания новой народовольческой организации. Гинсбург училась в Берне, но периодически нелегально наезжала в Россию. В ноябре 1888 года Петр Лаврович узнал от своей корреспондентки, что в революционном подполье все шире распространяется неверие в торжество социалистических идей, деморализация охватывает интеллигенцию. А год спустя Гинсбург арестовали. И вот ее уже пет.
Прошел месяц — новая ошеломляющая весть: в Стокгольме умерла Софья Ковалевская. Это было так неожиданно, что, прочитав об этом в газетах, Лавров спервоначала даже не поверил. Вскоре он узнал подробности.
Белоголовый — Лаврову, из Лозанны в Париж, 15 февраля 1891 года: «Она уехала из Ниццы только 2–3 недели назад, веселая и бодрая, по причине холодов задержалась на несколько дней в Берлине; как вдруг толстяк Ковалевский получил депешу от ректора из Стокгольма, что у нее воспаление легкого и что она очень плоха. Толстяк тотчас же пустился в путь, а вслед за тем получена телеграмма о ее смерти, так что он попадет только на ее похороны».
С Софьей Васильевной Лавров познакомился еще в 1873 году в Цюрихе на обеде у ее сестры Анны Васильевны Жаклар. Уже тогда она, как позже признавался Лавров, произвела на него «самое симпатичное впечатление». Прошло около десяти лет. Петр Лаврович вновь встречается с Софьей Васильевной в Париже, знакомит ее с Максимом Ковалевским. Когда была жива Варвара Николаевна Никитина, Ковалевская вместе с ней иногда бывала у Лаврова. Двум профессорам математики было о чем поговорить. Конечно же, не только наука их сближала. Иногда житейские дела: нужно было устроить подписку на венок Салтыкову-Щедрину и послать сочувственную телеграмму его вдове от русских, находящихся в Париже. Петр Лаврович просил Софью Васильевну выполнить эту миссию. Теперь не стало и самой Ковалевской. 6 апреля 1891 года на вечере ее памяти Лавров произнес речь. Он говорил, что Софья Васильевна умела не только «Сочувствовать, но и содействовать широкому социальному движению нашего времени».
Как ни избегал Лавров конфликтов, они его прямо-таки преследовали. А на этот раз того больше — подлая измена. С чувством омерзения и негодования читал Лавров только что появившуюся брошюру Льва Тихомирова «Почему я перестал быть революционером?». Издана она была в Париже в 1888 году Альбертом Савиным. «Сильная монархическая власть нам необходима… Русский должен признать установленную в России власть и, думая об улучшениях, должен думать о том, как их сделать с самодержавием, при самодержавии». И это писал человек, бывший его товарищем, сотрудником, в прошлом член Исполнительного комитета «Народной воли»!
Такого гнусного отречения от прошлого, такого чудовищного предательства прямо-таки невозможно было представить. Да, Тихомиров был болезненно мнителен, он все время жил в напряжении, его шантажировал Рачковский (но этот обер-шпион преследовал и Лаврова), он боялся быть выданным царскому правительству-Как-то он даже обратился к Петру Лавровичу с просьбой представить его всесильному Клемансо — попросить защиты от преследований. Французский радикал согласился встретиться с ним, ожидая увидеть отважного революционера, а перед ним предстал человек вне себя от страха, с дрожащими руками, бессвязным лепетом: «мосье Клемансо, мосье Клемансо…». Так или иначе, стечение различных обстоятельств раздавило слабую, крайне самолюбивую личность Тихомирова, привело к ренегатству. Отдельным изданием Лавров публикует «Письмо товарищам в России. По поводу брошюры Л. А. Тихомирова». Стоит дата: 10 августа 1888 года. Автор не скрывал — произошло «большое горе», под угрозу поставлен престиж революционной партии. Тихомирова, ставшего чуждым «всему живому в России», примут лишь сторонники «Московских ведомостей» и «Нового времени», только их салоны будут открыты для него. «Может быть, ему случится пройти под руку с Сувориным, весело разговаривая со своим собеседником, через ту самую площадь, на которой стояли виселицы Желябова и Перовской… Пожалейте о нем, товарищи».
Лавров оказался пророком. В начале 1889 года Тихомиров оставил Париж и, получив монаршее прощение, появился в Петербурге. Тут он первым делом отправился в Петропавловский собор — поклониться гробу Александра II. Связав себя окончательно с идеологией русского охранительства, бывший революционер стал преданным сотрудником реакционнейших «Московских ведомостей».
Лучшим ответом на брошюру Тихомирова, призывавшую молодежь к отречению от всякой борьбы с российскими порядками, было бы, конечно, объединение всех революционных сил. Это понимали сторонники разных эмигрантских групп. Но как далеко было от этого понимания до действительного единства!
В 1889 году Франция отмечала столетнюю годовщину великой революции. К этому событию была приурочена Всемирная парижская выставка. На огромном пространстве от Трокадеро до Марсова поля выросли павильоны, галереи, сады. Ошеломлял масштабами «Дворец машин». Правда, русский павильон не отличался экспонатами отечественной индустрии. В нем были представлены кустарные промыслы, тульские ремесленные изделия, коллекции обуви и кожи, блестящая парча разных оттенков, знаменитые сибирские соболя. Выделялся антропологический отдел: многонациональная Россия давала богатейший материал для обозрения. Привлекала внимание и почвенная коллекция, привезенная профессором В. В. Докучаевым на свои средства. Бедно была представлена живопись: выставлены лишь некоторые картины И. Айвазовского, 10. Клевера, И. Крамского, К. Маковского. Зато исключительной популярностью пользовался русский ресторан, где подавали пирожки и кулебяки, блины с икрой и лососиной, щи, русскую водку.
Большой интерес вызывали музыкальные концерты. Петр Лаврович с наслаждением слушал музыку русских композиторов. Как-то он попал на концерт, посвященный творчеству Михаила Ивановича Глинки. Зазвучал гимн «Боже, царя храни». Публика встала. Лавров демонстративно покинул кресло и вышел из зала. «Красивая музыка, но пошлые, рабские слова, в которых нет места народу… Я считаю невозможным вставать при этих словах, а продолжать сидеть — это уже явная демонстрация против страны, которая мне дорога» — так объяснил Петр Лаврович свой поступок.
К юбилею революции должен был открыться международный социалистический конгресс. Очередное письмо от Лафарга содержало просьбу к Лаврову поставить свое имя под извещением о созыве этого конгресса: нужны были подписи от представителей социалистических партий разных стран. Петр Лаврович, по существу, им и был, по сам он себя таковым не считал. Лавров ответил, что для России «еще не наступило время» участвовать «в великой деятельности организованного пролетариата всех стран» и поэтому он не может быть представителем социалистов своей страны, хотя он оказал бы себе честь поставить свое имя рядом с именами Лафарха, Геда, Либкнехта, Бебеля, Де-Папа.
О такой позиции Лаврова стало известно Энгельсу. 27 мая он посоветовал Лафаргу: «Так как Лавров ломается, то обратитесь по адресу: Н. Аксельрод, кефирное заведение Hirschengraben, Цюрих и попросите достать Вам подписи Веры Засулич (поскольку у Вас нет ее адреса), его собственную, а также Г. Плеханова и других русских марксистов. То-то будет изумлен наш бравый эклектик!»[24]
А из Парижа, Цюриха, Берна, Лондона от различных революционно-социалистических групп к Лаврову начали поступать письма с просьбой дать согласие быть их представителем на конгрессе. Пришлось Петру Лавровичу отправить новое письмо Лафаргу и сообщить, что группы русских социалистов поручили ему представлять их на международном социалистическом конгрессе. Популярность Лаврова убедительно зарегистрирована в протоколах Парижского конгресса: «Россия — от союза русских социал-демократов: Вера Засулич, Плеханов, Аксельрод, Степняк. От общества русских рабочих в Париже, от русского социалистического издательского товарищества в Цюрихе, от редакции русского журнала «Социалист», от группы социалистов-революционеров Петербурга, от группы «Народная воля», находящейся за границей: Петр Лавров». В небольшой пачке документов, тщательно хранимых Петром Лавровичем до конца его дней, кусочек красного картона — мандат делегата конгресса, подписанный Полем Лафаргом.
Конгресс открылся в Париже 14 июля — в столетнюю годовщину взятия Бастилии. Зал украшен лозунгами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»; «От имени Парижа июньских дней 1848 года, марта, апреля, мая 1871 года, от имени Франции Бабефа, Бланки и Варле-на приветствуем социалистических рабочих обоих полушарий».
Лавров был избран в состав бюро конгресса и 17 июля прочитал перед его участниками реферат «О положении социализма в России». Дав краткую историю социалистического движения в России, он закончил выступление словами: «Я утверждаю, что русский социализм не погиб в шестнадцатилетней своей борьбе с врагами. Ему еще не удалось образовать рабочую партию, но помехой этому были лишь политические условия России. Социально-революционная партия, боровшаяся и борющаяся за изменение этих условий, подвергалась тяжким поражениям… Но те, кто примкнули к ней, решились бороться до конца, чтобы создать благоприятные условия для образования рабочей партии».