легализован еще союз приказчиков. Весной и летом рабочие Киева добились легализации профсоюзов металлистов, портных, деревообделочников, прачечников, печатников и полулегального существования союза сапожников и кожевников (был официально зарегистрирован в начале 1913 года). Эту новую политическую силу партия не могла оставить без своего присмотра. Контролировать профсоюзы, играть в их деятельности «руководящую и направляющую роль» – так понимал свою партийную задачу Каганович и так будет потом на всем протяжении советской истории. «Но приходилось и более непосредственно участвовать в действиях профсоюза в периоды острых конфликтов рабочих с хозяевами и особенно в период забастовок, – читаем в „Памятных записках“. – Борьба бастующих с штрейкбрехерством принимала зачастую острый характер, вплоть до возникновения стихийных физических схваток, особенно в небольших мастерских, которых на Подоле было много; драки обычно начинали и сами хозяйчики, и их наследники, но и наши не дремали, а давали достойную сдачу. При этом они с удовольствием потом рассказывали, как они всыпали самим хозяйчикам. <…> При забастовках на крупных предприятиях мы создавали стачечные комитеты, которые учитывали наши партийные указания и советы».
В своей борьбе большевики умело использовали легальные клубы и общества, существовавшие в Киеве под разными названиями: Общество распространения образования в народе, Научно-технический клуб и др.
«Мы старались иметь большинство в правлениях этих клубов, – рассказывает Каганович. – Помимо задачи обеспечения правильного содержания их работы по существу мы имели цель использовать их легальную „форму“ для нелегальной работы. Меня, например, избрали руководителем самоварной комиссии для содержания самоваров и обеспечения чаем членов клуба. Я назначил себе помощников, а сам использовал эту „самоварную комиссию“ для нелегальных собраний нашей ячейки, конфликтно-экономической комиссии, совещаний профсоюза и других нелегальных мероприятий по поручению Киевского комитета и райкома партии. <…> Пронюхивая иногда эти наши маневры, ликвидаторы и их союзники протестовали, но это им не помогало».
Дело Бейлиса
Осенью 1913 года Киев бурлил. Причиной всеобщего возбуждения стал судебный процесс по делу, вошедшему в историю как «дело Бейлиса». Скамью подсудимых занимал Менахем-Мендель Бейлис, служивший приказчиком на кирпичном заводе. Он обвинялся в ритуальном убийстве 12-летнего ученика приготовительного класса Киево-Софийского духовного училища Андрея Ющинского. Убийство произошло 12 марта 1911 года. Толкование его как ритуального исходило от черносотенных организаций и ряда правых политиков. Местные следователи, считавшие, что речь идет об уголовном убийстве из мести, были отстранены от дела. Родственники и полицейские получали анонимные письма, в которых говорилось, что мальчика «убили жиды», а в самом Киеве начали распространяться антисемитские листовки: «Православные христиане! Мальчик замучен жидами, поэтому бейте жидов, изгоняйте их, не прощайте пролития православной крови!» Но родственники не верили в религиозную версию убийства. Министр юстиции И.Г. Щегловитов и глава правительства П.А. Столыпин обратили внимание на это дело, потому что пресса обвиняла власть в бездействии. В итоге прокурору Киевской судебной палаты Георгию Чаплинскому поручили наблюдать за ходом расследования. Но Чаплинский и сам был антисемитом.
Процесс состоялся в Киеве 23 сентября – 28 октября 1913 года и сопровождался, с одной стороны, активной антисемитской кампанией, а с другой – общественными протестами всероссийского и мирового масштаба. Не остались в стороне и большевики. Дело Бейлиса дало им весомый повод развернуть революционную агитацию. Большевистская газета «За Правду» писала: «Совершенно понятно, почему этот процесс привлек такое внимание: на скамью подсудимых посадили самого обыкновенного рабочего и сказали: ведь он людоед и кровопийца, потому что его религия предписывает ему пить младенческую человеческую кровь… Взрывом негодования было оно (дело Бейлиса) встречено во всем цивилизованном мире, и пролетариат России был в первых рядах тех, кто поднял свой голос в защиту попранной чести русского народа».
Подготовить рабочих и членов партии к возможным черносотенным нападениям – такую первую задачу ставили перед собой большевики Киева. Второй задачей было вести агитационно-пропагандистскую работу. Это взял на себя Каганович. Он разъезжал по предприятиям, встречался с рабочими и призывал их занимать революционно-классовую позицию, «не слезливо-жалостливую, мелкобуржуазную, буржуазно-либеральную, а боевую, наступательную, связывающую это подлое дело Бейлиса со всем столыпинским царским режимом и с нашими коренными задачами революционного свержения царского строя». Именно так ставил вопрос Киевский комитет в своей листовке, содержавшей призыв к однодневной забастовке протеста. «Товарищи! – писал Киевский комитет. – Дело Бейлиса приковало к себе внимание всего мира. Весь мир против ритуальных обвинений еврейского народа в людоедстве – обвинений, основанных исключительно на злой корысти, пользующейся грубым суеверием». Призыв нашел отклик: 4 октября бастовало множество предприятий. «Про Подол я могу сказать – бастовало большинство предприятий и мастерских, – вспоминает Каганович. – Шествий, демонстраций не было, так было решено во избежание провокаций погромщиков. Мы проводили закрытые митинги и собрания».
В итоге Бейлис был оправдан. Исследователи считают, что истинными убийцами были скупщица краденого Вера Чеберяк и уголовники из ее притона, но окончательной версии нет до сих пор.
Митинги протеста сменились молебнами
Начало Первой мировой войны лишило большевиков надежд на скорую победу над царизмом. Июль 1914-го стал последним месяцем революционного подъема, нараставшего с 1911 года. Рабочих будто подменили. Бесстрашные забастовщики, пролетарии-интернационалисты за считанные дни превратились в верноподданных сторонников войны с «немчурой». «На бой кровавый, святой и правый» сменилось на «Боже, царя храни». Антиправительственные стачки – на патриотические манифестации. Митинги протеста – на молебны и крестные ходы.
Патриотическая истерия вызвала разочарование у некоторой части российского общества. Далеко не всем понравилось, что стачечники превратились в погромщиков. Историк Д.Д. Жвания приводит частную переписку осени 1914-го:
«„В Петербурге – гнусные времена. На три четверти все манифестации хулиганские, а что еще хуже, так это заражение рабочей среды националистическим духом“, – сетовал один из жителей столицы в письме к приятелю. А вот как петербургский студент описал толпу во время „патриотического“ шествия 19 июля 1914 года: „Сегодня утром Миша отрывает меня от занятий и зовет на балкон посмотреть, какая надвигается со стороны Лавры большая толпа. Что же я увидел и услышал? Рабочие <…> поют „Марсельезу“ со словами „Царь вампир пьет народную кровь…“, которые, ты знаешь, для царя нелестны. Не особенно приятны для него „Варшавянка“ и похоронный марш, которые они пели. При пении похоронного марша офицеры и городовые снимали фуражки. Естественно, я выбежал на улицу и присоединился к густой толпе“».
Мобилизация на фронт сильно сократила численность большевистских организаций. Значительную долю отняли и аресты. Причем даже в Петрограде, где влияние большевиков было особенно велико. По подсчетам историка Г.Л. Соболева, численность партийных ячеек уменьшилось к ноябрю 1914 года почти в 50 раз: с 5 тысяч человек до 100–120.
Как ни старались большевики раздуть затухающие угли классовой борьбы, в рабочей среде преобладали патриотические и милитаристские настроения. Вошли в обиход «патриотические забастовки», когда рабочие требовали увольнения и изгнания с предприятий людей немецкого и австрийского происхождения. Так, в Харькове 12 августа 1914 года забастовали 1500 рабочих завода «Русского паровозостроительного и механического общества», требуя увольнения мастеров – германских и австрийских подданных. После того как требование было удовлетворено, забастовка прекратилась.
В Киеве объявление мобилизации застало рабочих бастующими. Таким способом они выражали свою пролетарскую солидарность с петербургским пролетариатом.
«Война и у нас в Киеве, как и в других городах страны, на полном ходу прервала это движение, – вспоминает Каганович. – Продолжать забастовки и выступления после официального объявления войны было невозможно. <…> Конечно, с уходом по мобилизации 20–30 % коренных рабочих, с приходом на предприятия большого количества новых масс, в том числе из кулаков, купцов и всякого буржуазного и мелкобуржуазного элемента, оборонческие настроения увеличились <…> рабочее движение было ослаблено, забастовок до конца 1914 года почти не было».
В конце 1914 и в 1915 году Киевская партийная организация окрепла. Это произошло с приездом в Киев из Полтавы опытного большевика Станислава Косиора. Умелый конспиратор, он редко показывался на собраниях – поддерживал связь через доверенных лиц райкома. Косиор добавил огня в затухающее рабочее движение, но в марте 1915 года была арестована группа активистов, в том числе и два члена Киевского комитета. Оставшимся пришлось еще больше законспирироваться, а Косиор во избежание ареста уехал из Киева.
В конце апреля состоялась партийная конференция. Она избрала Киевский комитет, в который вошел и Каганович.
Новый состав комитета стал действовать смелее. Настолько смелее, что однажды члены комитета, в том числе Каганович, пренебрегая конспирацией, пришли на вокзал проводить своих отправляемых в ссылку товарищей. Они приближались к арестованным на максимально разрешенное расстояние, а когда поезд тронулся, стали махать им руками. Демонстративный характер проводов, устроенных сплоченной группой людей, не ускользнул от внимания полицейских. Каганович и еще несколько провожающих были арестованы. В полицейском участке их подвергли допросу. Каганович, плохо одетый, изобразил из себя деревенского парня, приехавшего в Киев искать работу. «А чего же ты махал рукой, да еще фуражкой?» – допытывались стражи порядка. На это Каганович «по-деревенски» отвечал: «Уси махалы, и я махав, я думав, що воны мобилизованные и их отправляют на фронт».