Какое-то время большевикам удавалось держать здешние настроения под своим контролем. Но 21 сентября 1917 года распределительный пункт был окружен войсками, среди которых были и казачьи сотни. Это вызвало бунт. Группа черносотенцев и группа анархистов, действовавшие в пункте, разом объединились и призвали воинов гарнизона выйти на демонстрацию с черными анархистскими флагами. В ответ большевики развернули свою агитацию, призывая солдат проявлять выдержку и не поддаваться на провокации. Стихийно вспыхнул митинг. Он проходил очень бурно, длился чуть ли не целый день. Как вспоминает Каганович, представителям Совета не давали говорить, одного из них стащили с трибуны и избили, кому-то угрожали арестом, а кого-то обещали расстрелять.
Когда чернознаменная «гвардия» сомкнула ряды, готовясь двинуться на город, в Полесский комитет РСДРП(б) прибежали напуганные члены президиума Совета и стали просить, чтобы Каганович поехал в пункт. Посовещавшись, решили, что ему надо ехать. Двое вызвались его сопровождать. Приехали. Пробравшись к центру людского скопления, где находилась большая бочка, служившая трибуной, Каганович воспользовался первым же моментом, когда она освободилась, и быстро вскочил на нее. Далее – его воспоминание:
«Не давая передышки, я во весь голос выкрикнул: „Вы знаете, кто перед вами выступает? – Я выждал секунду, пока воцарилось известное затишье. – Перед вами выступает представитель партии Ленина – член Всероссийского бюро военных большевиков“. После маленькой паузы я почувствовал, что эта многотысячная, волнующаяся аудитория будет меня слушать. <…> „Большинство из вас, – сказал я, – уже прошло тяжкую долю солдата в окопах, где солдат доведен до крайней степени нечеловеческой жизни. Измученные за три года войны, обовшивевшие, голодные, разутые, плохо вооруженные, изувеченные физически и душой, болеющие за свою страдающую семью, вы должны и теперь по приказу господ капиталистов и помещиков Рябушинских, Родзянко, Пуришкевичей и их защитников – эсера Керенского и меньшевика Церетели, идти вновь в наступление и проводить четвертую зиму в окопах. А для кого? Для империалистов России, Англии, Франции и Америки – они против мира. Меньшевики и эсеры им помогают. Они лгут, когда произносят слова о мире, они предали народ, крестьян, солдат и рабочих. <…> Не поддавайтесь на эти сомнительные подсказы! <…> У вас нет другой партии, кроме партии Ленина, которая борется за немедленную передачу земли крестьянам, за немедленное окончание войны и за власть Советов“».
Далее Каганович обещал, что Полесский комитет большевиков примет через Совет рабочих и солдатских депутатов все меры для улучшения положения в самом распределительном пункте с питанием, обмундированием, медицинским обслуживанием и в первую очередь немедленно будут убраны присланные сюда вооруженные солдаты. Обещание не было выполнено уже тогда, в 1917-м, а затем на протяжении всей советской истории во всем, что касалось условий жизни народа, большевики лишь обещали «принять все меры для улучшения» и были при этом расчетливо неконкретны. То же и с обещанием немедленно убрать из распределительного пункта вооруженных «усмирителей». Они ушли оттуда, но не «немедленно», а, как утверждают историки, через 6–8 дней, и не по постановлению Полесского комитета РСДРП(б), а по приказу Ставки.
В сентябре начались забастовки полесских сапожников и кожевенников, переросшие во всеобщую забастовку в Гомеле. Здесь большевикам успешно противостояли бундовцы. Убежденные сторонники Временного правительства, они пытались остерегать забастовщиков от конфронтации с властями. Десятая конференция Бунда, состоявшаяся в апреле 1917 года, отметила «всю важность поддержки нового правительства для того, чтобы удержать завоеванную свободу». Бундовцы считали, что свержение царской династии открыло новые перспективы для капиталистического развития России и становления буржуазной демократии. Еврейская буржуазия получила широкие возможности для активной деятельности в стране и совсем не грезила пролетарской революцией. На этой почве бундовцы то и дело сталкивались с большевиками. В.И. Ленин считал бундовцев классовыми врагами пролетариата. «Газетная травля лиц, клеветы, инсинуации служат в руках буржуазии и таких негодяев, как Милюковы, Гессены, Заславские, Даны и пр., орудием политической борьбы и политической мести», – говорилось в его статье «Политический шантаж», опубликованной в сентябре 1917 года. А оценивая позицию Бунда в годы Первой мировой войны, В. И. Ленин характеризовал ее как антироссийскую. «Бундовцы, – писал он, – большей частью германофилы и рады поражению России».
Как твердый ленинец Каганович старался при всякой возможности давать идейно-политический бой предводителям Бунда. Один из них, Михаил Либер, пассионарий и златоуст, осенью 1917-го приехал в Гомель. По этому случаю местные бундовские вожди назначили собрание еврейских рабочих в здании городского театра. Полесский комитет РСДРП(б) решил по-большевистски встретить идейного неприятеля. На собрание в театр были отряжены Каганович и с ним еще двое.
«В своей речи, которая была ответом Либеру, я старался исторически, на основе ленинских работ, раскрыть, разоблачить перед рабочими консервативную, реакционную сущность бундизма. Такую же резкую оценку я давал всем социал-сионистским группировкам в еврейском рабочем движении среди евреев. <…> На собрании никаких резолюций не принималось, но по всему – и по выступлениям, и по реагированию аплодисментами посередине и в конце моей речи, и по последующим отзывам – видно было, что мы, большевики, одержали большую морально-политическую победу. Либер уехал из Гомеля, как Мальбрук с похода», – хвалился Каганович.
Так ли все было? Иными воспоминаниями мы не располагаем. Но едва ли своей ораторской мощью Каганович сразил наповал бундовского вождя и перетянул на свою сторону часть его сторонников. Все же Либер был не лыком шит. Его ум, находчивость, острый язык и сумасшедшая одержимость политикой по достоинству ценились в революционной среде. И не оставляли никому сомнений: этот человек опасен. Либер неоднократно преследовался ЧК, подвергался арестам и ссылке. В конце 1921 года жил в Саратовской губернии, работал кооператором. Местными чекистами характеризовался как «лидер меньшевиков, правый», «активный партийный работник». В 1921-м в Саратове был арестован, перевезен в Москву и заключен в Бутырскую тюрьму, потом освобожден.
С 8 июня по 7 августа 1922 года в Москве проходил судебный процесс над группой эсеров. Накануне суда ГПУ жестко отсекал некоторых меньшевиков от участия в процессе в качестве защитников. Отсекли и Либера. Поначалу распорядительное заседание суда утвердило его в общем составе защитников. Хотя Либер к тому времени формально в партии не состоял, усиливать защиту эсеров столь яркой политической личностью большевики не хотели. Распорядительному заседанию была представлена выписка из «Заключения по делу М.И. Либера-Гольцмана», подписанного начальником Особого бюро ОГПУ Я.С. Аграновым 10 мая 1921 года: «Либер в своем письменном объяснении от 7/V (1921 г.) заявил о своем согласии работать исключительно в хозяйственных и культурно-просветительских областях. В своем устном объяснении со мной дал слово не заниматься никакой политической деятельностью в ближайший период, подразумевая под последним все время диктатуры коммунистической партии». На основании этой выписки Либера лишили права быть защитником. В 1922-м его приговорили к 3 годам концлагерей. Потом были Таганская пересыльная тюрьма, Суздальский политизолятор, ссылка в Семипалатинск… До 1937 года он проживал в Алма-Ате, работал экономистом-плановиком горкомхоза. 13 марта был арестован, 22 сентября внесен в расстрельный список, 1 октября по статьям «террор» и «участие в к.-р. организации» осужден к высшей мере наказания, 4 октября расстрелян. В 1958 году его посмертно реабилитировали по этому обвинению, в 1990-м – по другим делам.
Знал ли Каганович, как после тех дебатов, где он якобы положил на лопатки своего политического противника, протекала и чем завершилась жизнь Михаила Либера? Знал, несомненно. Не мог не знать. Возможно, даже поставил свою подпись под расстрельным списком. Но в его мемуарах об этом человеке больше нет ни слова.
Власть в Гомеле переходит к советам
Согласно официальной историографии, «отцом революции» в Гомеле был Каганович. Именно он, принято считать, сыграл главную роль в вооруженном восстании. «В конце октября – начале ноября руководил захватом власти большевиками в Гомеле и Могилеве, вел революц. пропаганду в казачьих войсках, направлявшихся с фронта в помощь Врем. правительству», – сообщает Большая российская энциклопедия. Кстати, в Гомеле на дворце Румянцевых-Паскевичей еще сохранилась мемориальная табличка о том, что здесь заседал Совет рабочих и солдатских депутатов, провозгласивший 28 октября 1917 года победу советской власти в городе. Но не где-нибудь, а здесь же в сентябре 1917-го заседал этот же Совет и едва не был разгромлен толпой солдат, изнуренных окопами и жаждавших мира. Гомельские большевики в те дни осудили громителей. Чтобы через два месяца прийти к власти под лозунгом «Долой войну!»
Сам Каганович в «Памятных записках» настаивает на своем главенстве в захвате власти большевиками в Гомеле. Однако, как отмечает А. Воробьев, исследователь революционного движения в Полесье, «его заслуги там сильно преувеличены».
Обратимся к тем событиям.
Обстановка начала накаляться с середины октября, и дальше все шло только по нарастающей.
16 октября разгорелись дебаты на областной конференции Советов. Решался вопрос о созыве II Всероссийского съезда Советов. Большевики, численно преобладавшие над бундовцами, меньшевиками и эсерами, требовали созвать съезд немедленно. В ответ слышали, что, созванный наспех, этот съезд не будет правомочен. Слово взял Каганович.
– Мы, большевики, – заявил он, – не просто за созыв второго съезда Советов, мы за то, чтобы этот съезд стал полновластным хозяином земли русской и установил власть Советов по всей стране.