Лазарь Каганович. Узник страха — страница 3 из 95

Деревня Кабаны располагалась в 120 километрах от Киева, на границе с белорусским Полесьем. По ней проходила большая дорога от Чернобыля до Хавное. По этой дороге проезжали тарантасы, фургоны с пассажирами, а иногда и закрытые кареты с важными чиновниками. Деревня насчитывала 300 дворов. Проживало в ней 2600 человек. Среди них преобладали православные – русские, украинцы, белорусы. Еврейская колония состояла из 16 семей. Православные занимались в основном сельским хозяйством, а евреи преимущественно торговлей. Между первыми и вторыми процветал натуральный обмен: продукты урожая шли в уплату за водку и различные промтовары. Деньги практически не имели хождения и считались роскошью. Такой же роскошью была работа. За несколько картофелин или пару сапог можно было наняться на строительство подсобного помещения или небольшой хаты. В качестве строительного материала использовались камни, прутья, мох и глина. Вокруг хаты можно было разбить палисадник.

В деревне имелись пекарня, сапожная мастерская, продуктовая лавка и полицейский участок. Владельцы продуктовой лавки владели одновременно и книжной, та представляла собой передвижную тележку, стоявшую на обочине дороги.

«Мы, детишки, интересовались историей нашей деревни, – вспоминал Каганович. – Кое-что нам рассказал наш сосед Антон Кириленко, считавшийся в деревне просвещенным крестьянином. Он служил в солдатах, научился грамоте, был небогатым середняком, занимался пчеловодством, любил детей, так как был бездетным, и мы, хлопчики, были частыми гостями у него. Слушали его рассказы о железной дороге, по которой его везли в солдаты, о великом паровозе, о великих мостах, о широкой Волге, которая раз в десять шире нашей Уши, о плавающих по Волге хатах, „яки зовутся пароходами, раз в десять бильше, чим моя хата“, и другое. Вокруг было много зверья: лоси, барсуки, выдры, дикие кабаны. <…> Лесу недалеко от деревни было много, строиться было из чего, но добывать его приходилось по ночам, так как для крестьян он был запретным, чужим. Они, однако, ухитрялись строить себе дома из больших толстых бревен. Но в самой деревне лес давно уже вырубили почти весь, осталась только, и то частично, верба да еще на окраине деревни – небольшие лесочки. Из-за вырубки леса речка, которая протекала в самой деревне, обмелела, а местами высохла, разливаясь только весной, но поодаль от деревни была большая сплавная река Уша и отдельные водоемы, довольно полноводные, наполняющиеся от весеннего разлива, куда мы обычно ходили купаться. Оставшиеся на окраине самой деревни небольшие лесочки были для нас, детишек, и местом гулянья, и местом собирания ягод, диких яблок и груш (культурных садов было мало, всего три-четыре у богатых кулаков). Здесь мы делали заготовки хороших березовых веников для бани и, кроме того, сдирали кору, которую у нас покупал по 1 копейке за солидную связку приезжавший время от времени покупатель».

О своей малой родине Каганович рассказывает с теплотой. Его «Памятные записки» полны умильных картинок из детства. Живым чувством согреты воспоминания о родне и некоторых соседях. Кто-то не поверит в растроганность автора «записок», и основанием для недоверия станет мрачная историческая аура, навсегда окутавшая фигуру Кагановича. А кто-то скажет, что на закате жизни «железный Лазарь», видать, заметно помягчел, сделался сентиментальным, как все старики. Мы же пока воздержимся от однозначных оценок (постараемся, кстати, и впредь уклоняться от них) и продолжим рассказ о детстве нашего героя.

Как и в большинстве районов Полесья, в деревне Кабаны преобладали супесчаные, песчаные и слабоподзолистые земли. Были и плодородные, дающие хороший урожай, но они, как пишет Каганович, «различными комбинациями богатеев и власть имущих в волостном правлении оказались во владении богатых кулаков, которых в деревне было примерно 5–10 дворов, и зажиточных, которых было примерно 30 дворов». По свидетельству автора «записок», бедняки, не имевшие рабочего скота и инвентаря, обрабатывали землю плохо, навоза тоже не было или было очень мало, о других видах удобрения и не помышляли. «В результате, – подытоживает мемуарист, – песчаные, супесчаные земли давали беднякам ничтожный урожай, середняки, которых было около 100 дворов, тоже получали небольшой урожай. Поэтому большинство крестьян-бедняков и даже часть середняков уже к январю оставались без хлеба для прокорма своей семьи. Они и попадали в кабалу к кулаку, многие из них уходили на заработки, в особенности на лесозаготовки».

В своих мемуарах Каганович оставался правоверным большевиком и ни на шаг не отклонялся от «линии партии». Отсюда – его взгляд на досоветское и советское прошлое. Отсюда – его оценки исторических событий. Отсюда и терминология: «кулаки», «бедняки», «середняки»… Но в описании уклада жизни своей деревни, ее быта и нравов Каганович, судя по всему, не грешил против правды, только смотрел на все с позиций классовой борьбы.

«Мы жили в деревне Кабаны. Триста дворов. И еврейская колония – шестнадцать семей. Остальные украинцы, белорусы. Смешивались с белорусами. Про коня говорили не „кинь“, как украинцы, а „кунь“, вол был не „вил“, а „вул“… Брат отца приехал, дал денег: „Купи хату!“ Нас называли „мошенята“, сыновья Мошки, Моисея. Солдаты стояли в нашей деревне, городовые на конях, урядники, приставы. Я крестьянам газеты читал, читал про Маркса. Их вызвали к приставу, они говорят ему: „У нас нэма керосину, газу нэма. А мы посыдым, побалакаем. Про политику мы нэ балакаем. А у их лампа есть. Вот мы до лампы и ходим“. Их побили. Потом прислали батальон солдат, в нашей деревне разместили. Нам передают: „Пойди скажи мошенятам, чтоб не боялись, я их не выдам“. Был такой один. А соседям он говорил: „Хлопци у Мошки якись самократы (социал-демократы), якись воны… Шось будэ, а колы будэ, то воны и мэнэ будут захищать. А теперь я их захищу!“ – „Ты, Мошка, не журись!“ – говорил отцу. Отец работал на смоляном заводе возле деревни. Километрах в восьми от деревни был большой сосновый лес. Когда дед приехал в деревню, им обещали всем землю дать. А землю не дали. Песчаная земля. Он здоровый, высокий, как я. Пошел лесорубом. С двенадцати лет отдал отца на смоляно-дегтярный завод и учил. Отец всю жизнь там проработал, обгорел, больной очень был. Мать научилась кроить, шить, красить. Очень религиозная была. Богомольная книжка у нее была, где все молитвы, а читать не умела».

Каганович рассказывает, что крестьяне Кабанов были исстари «государственными» крестьянами и жили по законам, изданным еще Петром I. После отмены крепостного права появились законы и в отношении «государственных» крестьян, которым предоставили право бессрочного пользования земельными наделами за оброчную плату. Последующим законом в последней четверти XIX века «государственные» крестьяне обязаны были выкупить свои наделы, внося в течение почти 50 лет большие выкупные платежи. Поэтому многие жители Кабанов продавали свою землю и уходили куда глаза глядят, на заработки неземледельческого характера. Часть из них шла батрачить в близлежащие помещичьи имения.

Управление «государственными» деревнями осуществлялось через земского начальника, который был из разорившихся дворян, и через волостное правление, охватывавшее ряд сел и деревень, во главе со старшиной, а в каждом селе и деревне – через старосту. Существовала крестьянская община, в которой тон задавали главы зажиточных семей. «Закабаленное положение бедноты, – вновь процитируем Кагановича, – привело к тому, что лучшие земли оказались в руках кулаков и богатых крестьян. Это было главным классовым антагонизмом в нашей деревне. Земельные наделы, и без того малые у бедняков, сокращались из года в год из-за разделов семейств. Отсюда – крайнее малоземелье».

Действительно, очень часто, иногда ежегодно, земли подвергались переделу и дроблению в связи с разрастанием семей, когда взрослые дети начинали жить отдельно от родителей. «На всю жизнь у меня с детства остались в памяти эти страшные дни – недели переделов участков земли и лугов, которые всегда кончались кровавыми драками. Я никогда не забывал и не забуду тяжкое зрелище, когда привезли с лугов нашего доброго соседа с разрезанным косой животом, с вывалившимися внутренностями. Я, естественно, тогда не очень разбирался в классовом содержании этого события, но я знал, что этот наш сосед был очень беден и что зарезал бедняка его богатый родственник, который вызвал у нас, детей, гнев и проклятия, а семья зарезанного вызвала большое сочувствие и детские слезы».

Наличие в Кабанах значительных луговых массивов позволяло развивать животноводство, но Игнат Жовна и Захар Терешко, соседи Кагановичей, всю жизнь бились, чтобы обзавестись «хоч малэсэнькымы волыкамы», но им это так и не удалось.

Хаты в Кабанах были деревянные, полы глиняные (лесу вокруг хватало, а досок не было). Основные члены семьи спали на полатях, а старики и дети на печке. Зимой в хату впускали телят и поросят. Не в каждой семье имелись керосиновые лампы, а те, у кого они были, не всегда могли разжиться керосином, «бо нэ було грошей, щоб купыты», и многие хаты освещались лучиной. Крыши были соломенные, проливные дожди превращали их в решето. Только у немногих хаты были крыты гонзой (дранкой). Одежда – штаны, запаски (запашные юбки из двух полотнищ – спереди и сзади), свитки (полукафтаны из домотканного сукна), зимой – кожух (тулуп). К большому празднику, свадьбе надевались ярко вышитые рубахи и шаровары, а с заработков хлопцы возвращались в одежде из «городской» материи и «городского» же покроя. Обувались по преимуществу в постолы (лапти); богатые и зажиточные носили сапоги.

По характеру своему народ в Кабанах был не буйный, отмечает Каганович, но водка делала свое дело, и кровавые драки случались часто. «Отец не пил. Редко, когда праздник, мерзавчик купит. Это маленькая рюмка. Маленькая бутылочка. Придет в лавку: „Дай мне мерзавчик!“ Три копейки стоил».

Население Кабанов в громадном большинстве было неграмотным. Одноклассная школа (потом она стала двухклассной) была открыта в конце XIX века, но из-за бедности, отсутствия обуви и одежды мало кто посылал туда своих детей, да и не все понимали, зачем нужна грамота. В деревне имелась ешива – еврейская школа. В отличие от других еврейских школ, в ней учились и девочки, хотя еврейское образование традиционно было обязательным лишь для мальчиков. Таким образом, евреи Кабанов давали образование своим детям, не считаясь с наставлением раввина-сефарда из Мартыновичей: «Только мальчики должны учиться». Дети неевреев вообще не ходили в школу.