Шумский проиграл. Его позиция по национальному вопросу была осуждена партией и Коминтерном. Он был откомандирован на работу в Ленинград. Несмотря на развязанную в СССР кампанию против «шумскизма», с бывшим наркомом просвещения солидаризовалось большинство руководителей компартии Западной Украины.
В 1927 году Шумский занял пост ректора Ленинградского института народного хозяйства им. Энгельса. В 1929–1930 годах руководил Ленинградским политехническим институтом им. Калинина. 13 мая 1933 года был арестован по обвинению в принадлежности к «Украинской военной организации» и 5 сентября приговорен Коллегией ОГПУ к 10 годам содержания в Соловецком лагере. В 1935-м заключение в лагере заменили ссылкой в Красноярск. В сентябре 1946-го сотрудниками НКВД под руководством П.А. Судоплатова с участием Г.М. Майрановского был вывезен из Красноярска и 18 сентября в Саратове, по дороге в Киев, убит (вероятно, отравлен).
Из воспоминаний П. А. Судоплатова:
«Как-то летом 1946 года меня вызвали вместе с Абакумовым [министр государственной безопасности. – В. В.] в Центральный комитет партии на Старой площади. Там в кабинете секретаря ЦК Кузнецова, державшегося, несмотря на наше знакомство, на редкость официально, я увидел Хрущева, первого секретаря компартии Украины. Кузнецов информировал меня о том, что Центральный комитет согласился с предложением Кагановича и Хрущева тайно ликвидировать руководителя украинских националистов Шумского».
Каганович и Хрущев
Своей карьерой Хрущев всецело обязан Кагановичу. Именно Каганович его заметил, оценил и в течение ряда лет продвигал на руководящие посты. Многие годы Хрущев воспринимался в партии как человек Кагановича.
Хрущев впервые встретился с Кагановичем в 1917 году в Юзовке. К тому моменту 23-летний Никита был рабочим активистом, одним из зачинщиков беспорядков на Рутченковских рудниках, организатором антивоенных забастовок. «Я не только доверял и уважал, но, как говорится, горой стоял за него», – вспоминает Хрущев тот период.
Став партийным вождем на Украине, Каганович в декабре 1926 года продвинул Хрущева на должность заведующего орготделом Сталинского [Сталино – так с 1924 года стала называться бывшая Юзовка. – В. В.] окружного комитета партии. Затем, в начале 1928-го, Каганович предложил ему пост заместителя заведующего орготделом ЦК Украины. По воспоминаниям Хрущева, это было так.
– Нам нужно орабочить аппарат, – сказал Каганович.
– Считаю, что это правильно, – ответил Хрущев. – Но я хотел бы, чтобы это орабочивание было не за мой счет. Я очень не хотел бы уезжать из Сталина, там я сросся со всей обстановкой, с людьми. Поэтому мне очень трудно будет, я не знаю новой обстановки и не смогу, видимо, ужиться в орготделе Центрального комитета.
«Если верить Хрущеву, он долго отнекивался и колебался и согласился лишь на условии, что его „при первой же возможности переведут в другую область, – пишет биограф Хрущева Уильман Таубман. – Какую? Все равно, – говорил он Кагановичу, – хотя лучше, конечно, чтобы это был индустриальный район, потому что крестьянское хозяйство я знаю плохо и никогда подолгу не жил в земледельческих районах…“»
Письмо Л.М. Кагановича И.В. Сталину с ответами на вопросы Сталина, в том числе о кадрах, о контрольных цифрах, о пленуме Исполкома Коминтерна 17 июня 1927 [РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 120. Л. 43–44. Подлинник. Автограф Л.М. Кагановича]
В воспоминаниях Кагановича этот разговор выглядит несколько по-другому. Но, стоит заметить, о Хрущеве автор «Памятных записок» отзывается в общем-то уважительно, несмотря на смертельную обиду. В свою очередь, и Хрущев, несмотря на предательство, в мемуарных строках отдает Кагановичу должное: «Каганович – четкий и деятельный человек: это действительно буря. Он может даже наломать дров, но решит задачу, которая ставится Центральным комитетом».
«С Хрущевым дело обстояло так, – рассказывает Каганович. – В 1925 году я как вновь избранный генеральный секретарь ЦК Компартии Украины выехал из Харькова в центр нашей индустрии – Донбасс, в первую очередь в Юзовку, где я работал в подпольной организации до революции. После посещения ряда шахт, заводов, деревень и районов я участвовал в окружной партийной конференции. Во время конференции ко мне подошел делегат конференции товарищ Хрущев. Он мне сказал: „Вы меня не знаете, но я вас знаю, вы приезжали к нам… в начале 1917 года как товарищ Кошерович. Вот я к вам обращаюсь по личному вопросу: мне здесь тяжело работать. Дело в том, что в 1923 и 1924 годах я поддерживал выступления троцкистов, но в конце 1924 года понял свою ошибку, признал ее и меня даже избрали секретарем райкома. Но мне все время об этом напоминают, особенно из окружкома товарищ Моисеенко. Вот меня наша делегация выдвинула в президиум конференции, а меня отвели. Видимо, мне здесь не дадут работать. Вот я и прошу вас как генерального секретаря ЦК КП(б) Украины помочь мне и перевести меня в другое место“.
Хрущев произвел на меня хорошее впечатление. Мне понравилось его прямое признание своих ошибок и трезвая оценка его положения. Я ему обещал по приезде в Харьков продумать, куда его перевести. Вскоре мне мой помощник доложил, что вот, звонит с вокзала приехавший из Донбасса товарищ Хрущев и просит вашего приема. Я сказал: пусть приедет… Помню, как он благодарил за то, что я его сразу же принял… Заметив, что он бледен, я спросил: „Вы, вероятно, прямо с поезда и голодны“. Он, улыбнувшись, сказал: „Вы, видать, догадливый человек, я действительно давно не ел“. – „Тогда вы покушайте, а потом будем говорить“. Подали чай и бутерброды, которые он аппетитно ел. Я его спросил: „Что, если мы вас сейчас возьмем в ЦК на положение инструктора орготдела ЦК, а потом посмотрим, может быть, и откроется возможность местной работы“. – „Это, – сказал он, – даже слишком много для меня, сразу в Харьков и в аппарат ЦК, но раз вы такое мнение выразили, то я, конечно, очень благодарен за такое доверие и, конечно, согласен“. После некоторого времени я увидел, что он работник способный, и, узнав, что в Киевском окружкоме нужны свежие люди, мы направили его в Киев как инструктора ЦК, и там его избрали заведующим орготдела окружкома. Там он проработал до 1929 года».
В 1929 году Хрущев попытался продолжить свое образование. В это время Каганович работал опять в Секретариате ЦК ВКП(б) в Москве. И вот ему докладывают, что из Киева приехал Хрущев и просит приема. Каганович его тотчас же принял. Хрущев просил поддержки для поступления в Промакадемию. «Я, – сказал он, – учился на рабфаке, но не кончил, взяли на партработу, а теперь вот очень хочу доучиться в Промакадемии. Меня могут на экзамене провалить, но я очень прошу вашей помощи – дать мне льготу, я догоню». «В Промакадемии, – вспоминает Каганович, – было больше всего хозяйственников, которых тоже частично принимали с льготами по экзаменам, и я, посоветовавшись с товарищами Куйбышевым и Молотовым, позвонил по телефону и просил принять товарища Хрущева в Промакадемию».
В академии Хрущев познакомился с одной из ее слушательниц – Надеждой Аллилуевой, женой Сталина Это знакомство он потом назовет счастливым лотерейным билетом. Уильям Таубман, однако, считает, что Хрущев занимал слишком низкое положение в партийной иерархии, чтобы пользоваться покровительством Сталина, и что на этом этапе на его карьеру оказал влияние Каганович.
В 1930 году по инициативе Кагановича Хрущев был избран секретарем парткома и в этом качестве провел в академии чистку. Сам он академию так и не закончил. Но это не помешало ему продвигаться по партийной лестнице. При поддержке Кагановича он стал партийным лидером Бауманского района, где располагалась академия, а затем занял ту же должность в Краснопресненском – самом большом и важном районе столицы. В то время Каганович уже стоял во главе Московского горкома (совмещая с должностью секретаря ЦК), и ему там понадобился второй секретарь. Он решил посоветоваться со Сталиным. Рассказал, какой хороший работник Хрущев, но о его троцкистских «шатаниях» в 1923–1924 годах, конечно, не умолчал. Сталин спросил:
– А он изжил эти ошибки?
Каганович ответил:
– Не только изжил, но и активно борется с троцкизмом.
– Ну тогда, – сказал Сталин, – надо выдвигать, тем более что он работник хороший.
«Помню, когда я потом обедал у него дома, – рассказывает Каганович, – Сталин спросил жену (она тогда тоже училась в Промакадемии): „Надя, это тот Хрущев из Промакадемии, о котором ты мне говорила как о хорошем работнике?“ – „Да, – ответила она. – Он хороший работник“».
Потом Хрущева вызвали на заседание Секретариата ЦК, и Сталин сказал:
– Что касается вашего греха в прошлом, то вы о нем сообщите при выборах на конференции, а товарищ Каганович скажет, что ЦК это знает и доверяет товарищу Хрущеву.
По словам Кагановича, в Москве Хрущев показал себя хорошо и оправдал доверие. После Москвы был направлен на Украину, где работал первым секретарем ЦК КП(б)У и председателем Совнаркома.
«Меня спрашивают сейчас, не жалею ли я, что ввел Хрущева? Я отвечаю: нет, не жалею, он на моих глазах рос с 1925 года и вырос в крупного руководящего деятеля в краевом и областном масштабе. Он принес пользу нашему государству и партии, наряду с ошибками и недостатками, от которых никто не свободен. Однако „вышка“ – первый секретарь ЦК ВКП(б) – оказалась для него слишком высокой. (Здесь я не был инициатором его выдвижения, хотя и голосовал „за“.) Есть люди, у которых на большой высоте голова кружится. Хрущев и оказался таким человеком. Оказавшись на самой большой вышке, у него голова закружилась, и он начал куролесить, что оказалось опасным и для него, и особенно для партии и государства, тем более что стойкости и культурно-теоретической подкованности у него явно недоставало. Скромность и самообразование, ранее свойственные ему, отошли в сторону – субъективизм, всезнайство и „эврика“ овладели его поведением, а это до добра не доводит. Это и многое другое и привело Хрущева к падению с высокой вышки», – итожит Каганович свои воспоминания о Хрущеве.