Подрыв сельского хозяйства коллективизацией и продолжение, несмотря на это, изъятий из деревни едва ли не всей произведенной продукции отозвались в 1932–1933 годах массовым голодом.
Телеграмма Л.М. Кагановича и В.Я. Чубаря И.В. Сталину в Сочи о снижении плана поставок хлеба по Казахской ССР, Кировскому и Горьковскому краям 22 августа 1936 [РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 93. Л. 51–53. Подлинник. Машинописный текст, резолюция – автограф И.В. Сталина]
К тому, что после назовут голодомором, непосредственно причастен Каганович, который тогда возглавлял аппарат ЦК, был заместителем Сталина по партии и, как показывает их переписка, повседневно руководил хлебозаготовительными кампаниями.
Каганович, 12 июня 1932 г.:
Посылаю Вам письма Чубаря и Петровского. Письмо Чубаря носит более деловой и самокритический характер, в нем нет такой гнили, какая есть в письме Петровского. Петровский с первых же строк начинает сваливать вину на ЦК ВКП(б), заявляя, что он «понимал необходимость выполнения директив ЦК ВКП(б) о хлебозаготовках», как будто они не могли поставить в ЦК ВКП(б) своевременно и честно все их вопросы. Он (Петровский) полемизирует с теми, кто говорит правду, что они были оторваны от села и не знали положения дел, но тогда он должен признать, что они скрывали от ЦК ВКП(б) правду и только тогда начали говорить, когда ЦК из Москвы указал им на вопиющие безобразия. Практически его письмо сводится к тому, чтобы, во-первых, подготовить почву отказа от хлебозаготовок в этом году, что совершенно недопустимо, во-вторых, и он, и Чубарь ставят вопрос о помощи хлебом на продовольственные нужды. В этом отношении частично придется им оказать помощь, вопрос только в размерах. Прошу Вас написать Ваши соображения на этот счет? Косиор ничего не пишет.
Сталин, 15 июня 1932 г.:
Письма Чубаря и Петровского не понравились. Первый разводит «самокритику» – чтобы получить из Москвы новые миллионы пудов хлеба, второй играет святошу, отдавшего себя в жертву «директиве ЦК ВКП» – чтобы добиться сокращения плана хлебозаготовок. Ни то, ни другое не приемлемо. Чубарь ошибается, если он думает, что самокритика нужна не для мобилизации сил и средств Украины, а для получения «помощи» извне. По-моему, Украине дано больше, чем следует. Дать еще хлеб незачем и неоткуда. Самое плохое в этом деле – молчание Косиора. Чем объяснить это молчание. Знает ли он о письмах Чубаря – Петровского?
Каганович, 1 июля 1932 г.:
Наконец сегодня после четырехкратной переработки вы-шли проекты об уборочной и хлебозаготовительной кампаниях. Только что просмотрели и посылаем Вам на самолете, чтобы не терять времени. Документ об уборочной надо будет опубликовать, а о хлебозаготовках разослать обкомам, крайкомам и райкомам. Мы просим Вас дать свои поправки и подписать их. В постановлении о хлебозаготовках мы целиком не только учли, но и включили целые абзацы из Вашего письма. Я не знаю, имели ли Вы в виду доведение этого письма до секретарей, но мы это сделали, и оно имело огромное значение для поворота умов. Вначале на совещании вскрылось нежелание признавать ошибки и по существу вскрыть свои недостатки. Деловых предложений было порядочно, но критика явно недостаточная. Пришлось им в этом помочь, особенно нажать на украинцев и указать, что ЦК требует от них бросить повторять в причесанной форме разговоры не лучшей части деревни, что хлеба не дадим, что они должны решительно покончить с капитулянтскими настроениями в отношении хлебозаготовок и не допустить дальнейшего раскиселивания и оболотчения украинской организации.
Сталин, 2 июля 1932 г.:
Обратите серьезнейшее внимание на Украину. Чубарь своей разложенностью и оппортунистическим нутром и Косиор своей гнилой дипломатией (в отношении ЦК ВКП) и преступно-легкомысленным отношением к делу – загубят вконец Украину. Руководить нынешней Украиной не по плечу этим товарищам. Если поедете на Украинскую конференцию (я на этом настаиваю), – примите там все меры к тому, чтобы переломить настроение работников, изолировать плаксивых и гнилых дип-ломатов (не взирая на лица!) и обеспечить подлинно-большевистские решения конференции. У меня создалось впечатление (пожалуй, даже убеждение), что придется снять с Украины обоих – и Чубаря, и Косиора.
По данным, приведенным в многотомном труде «Трагедия советской деревни», жертвами массового голода, охватившего в 1932–1933 годах обширные территории СССР, стали 7 миллионов человек.
Военный историк Г.А. Куманев, автор апологетической книги «Говорят сталинские наркомы», в интервью с Кагановичем касается темы голодомора.
«Г.А. Куманев: Лазарь Моисеевич, Вы, конечно, помните два очень тяжелых года на заре Советской власти: 1932-й и 1933-й. Продовольственный кризис в стране…
Л.М. Каганович: Да, да…
Г.А. Куманев: И вот сейчас считают, что до 5 млн крестьян, причем только на Украине, погибло тогда от голода. Как Вы к этой цифре относитесь?
Л.М. Каганович: Это вранье, вранье.
Г.А. Куманев: Один английский историк, фамилия его Конквест, написал об этом времени книгу. Он вывел цифры – 3–5 млн.
Л.М. Каганович: Все выдумывают. Голод был от недорода, плохо было с севом…»
Звездный час
В течение первой половины 1930-х годов Каганович брал одну карьерную высоту за другой, обрастая новыми и новыми должностями. Казалось, он поставил цель – заполнить собой все властное пространство, не покушаясь только на главный государственный пост. Это было движение, скорее не вверх, а вширь. Скорость и неуклонность этого движения превышали всякие аппаратные нормы.
17 августа 1931 года Политбюро вводит Кагановича на время отпуска Сталина в состав Валютной комиссии.
5 июня 1932 года Кагановича утверждают заместителем Сталина в Комиссии обороны.
15 декабря 1932 года Решением Политбюро создается отдел сельского хозяйства ЦК – ключевой в условиях массового голода, и Кагановича назначают заведующим.
18 августа 1933 года образована комиссия по железнодорожному транспорту под председательством Молотова. Каганович назначается членом этой комиссии, через день, 20 августа, становится заместителем председателя, а 15 февраля 1934 года – председателем.
Влияние Кагановича стало поистине всепроникающим и уже не зависело от занимаемых им должностей. Например, он вмешивался в вопросы внешней политики. Бывший сотрудник Наркомата иностранных дел СССР Е.А. Гнедин вспоминал:
«В аппарате НКИДа было известно, что существует комиссия Политбюро по внешней политике с меняющимся составом. В первой половине 30-х годов мне случилось присутствовать на ночном заседании этой комиссии. Давались директивы относительно какой-то важной внешнеполитической передовой, которую мне предстояло писать для „Известий“. Был приглашен и главный редактор „Правды“ Мехлис. Сначала обсуждались другие вопросы. Решения принимали Молотов и Каганович; последний председательствовал. Докладывали заместители наркомов Крестинский и Стомоняков; меня поразило, что эти два серьезных деятеля, знатоки обсуждавшихся вопросов, находились в положении просителей. Их просьбы (уже не доводы) безапелляционно удовлетворялись либо отклонялись. Но надо заметить, что Каганович не без иронии реагировал и на замечания Молотова».
Каганович уверенно вторгался и в сферу НКВД. Весной 1934 года бдительные сотрудники Лубянки раскрыли заговор гомосексуалистов в Наркомате иностранных дел. Чекистов встревожила не столько сексуальная ориентация заговорщиков (хотя борьбу за чистоту нравов в СССР никто не отменял), сколько исходящая от них угроза государственной безопасности: люди нетрадиционной ориентации – находка для шпиона.
Яков Агранов, замнаркома внутренних дел, доложил Сталину:
«ОГПУ при ликвидации очагов гомосексуалистов в Москве выявлен, как гомосексуалист, зав. протокольной частью НКИД Флоринский Д.Т.
Вызванный нами Флоринский подтвердил свою принадлежность к гомосексуалистам и назвал свои гомосексуальные связи, которые имел до последнего времени с молодыми людьми, из них большинство вовлечено в гомосексуальные отношения впервые Флоринским.
Вместе с этим Флоринский подал заявление на имя Коллегии ОГПУ, в котором он сообщил, что в 1918 году являлся платным немецким шпионом, будучи завербованным секретарем германского посольства в Стокгольме…
Мы считаем необходимым снять Флоринского с работы в НКИД и привлечь его к ответственности».
Сталин согласился с Аграновым:
«1. Предлагаю принять предложение ОГПУ (НКВнудела).
2. Поручить тов. Кагановичу проверить весь состав служащих аппарата НКИД и доложить о результатах в ЦК».
Каганович выполнил поручение рьяно и безжалостно. Организованная им проверка вылилась в массовые репрессии против сотрудников НКИД.
Вскоре произошли события, которые сильно встревожили Сталина. Случилось то, чего он больше всего боялся: военный мятеж. 5 августа 1934 года рано утром Артем Нахаев, начальник штаба артиллерийского дивизиона Осоавиахима, поднял по тревоге отряд курсантов, проходивших сборы в летнем лагере под Москвой, и призвал их выступить против советской власти:
– Мы воевали в четырнадцатом году и в семнадцатом. Мы завоевали фабрики, заводы и земли рабочим и крестьянам, но они ничего не получили. Все находится в руках государства, и кучка людей управляет этим государством. Государство порабощает рабочих и крестьян. Нет свободы слова, страной правят евреи. Товарищи рабочие, где ваши фабрики, которые вам обещали в семнадцатом? Долой старое руководство! Да здравствует новая революция! Да здравствует новое правительство!
Нахаев приказал занять караульное помещение 2-го стрелкового полка и вооружиться боевыми винтовками. Но его приказ никто не выполнил. Нахаева схватили и арестовали.
Сталин из Сочи написал Кагановичу:
«Дело Нахаева – сволочное дело. Он, конечно (конечно!), не одинок. Надо его прижать к стенке, заставить сказать – сообщить всю правду и потом наказать по всей строгости. Он, должно быть, агент польско-немецкий (или японский).