4. Назначить начальником Научно-исследовательского института эксплуатации т. Мочилина А.С.
Народный комиссар путей сообщения Л. Каганович
Через несколько месяцев все отстраненные от работы будут арестованы.
Успехи нового наркома в борьбе с «предельчеством» высоко оценил Сталин. В своем выступлении на Первом всесоюзном совещании стахановцев он сказал:
«Взять, например, наркомат путей сообщения. В центральном аппарате этого наркомата недавно существовала группа профессоров, инженеров и других знатоков дела, – среди них были и коммунисты, – которая уверяла всех в том, что 13–14 километров коммерческой скорости в час является пределом, дальше которого нельзя, невозможно двигаться, если не хотят вступить в противоречие с „наукой об эксплуатации“. Это была довольно авторитетная группа, которая проповедовала свои взгляды устно и печатно, давала инструкции соответствующим органам НКПС и вообще являлась „властителем дум“ среди эксплуатационников. Мы, не знатоки дела, на основании предложений целого ряда практиков железнодорожного дела в свою очередь уверяли этих авторитетных профессоров, что 13–14 километров не могут быть пределом, что при известной организации дела можно расширить этот предел. В ответ на это эта группа вместо того, чтобы прислушаться к голосу опыта и практики и пересмотреть свое отношение к делу, бросилась в борьбу с прогрессивными элементами железнодорожного дела и еще больше усилила пропаганду своих консервативных взглядов. Понятно, что нам пришлось дать этим уважаемым людям слегка в зубы и вежливенько выпроводить их из центрального аппарата НКПС. И что же? Мы имеем теперь коммерческую скорость в 18–19 километров в час. Мне думается, товарищи, что в крайнем случае придется прибегнуть к этому методу и в других областях нашего народного хозяйства, если, конечно, упорствующие консерваторы не перестанут мешать и бросать палки в колеса стахановскому движению».
О том, как громили «предельщиков», поделился воспоминанием переживший репрессии сотрудник НКПС А.С. Яроцкий. Вот выразительный и стоящий обильного цитирования фрагмент его книги «Золотая Колыма»:
«В 1935 году я работал в Центральном управлении вагонного хозяйства НКПС начальником сектора оперативного учета и планирования. <…> К середине 30-х годов грузооборот железных дорог превышал дореволюционный в 3–4 раза, а основные средства были лишь ненамного больше, чем в 1913 г. Транспорт работал с перегрузкой. В годы, когда наркомом путей сообщения был Я.Э. Рудзутак, из этого положения пытались выйти путем рационализации, ввели так называемую обезличенную езду на паровозах, японский метод ремонта и т. д., но успеха эти новшества не имели, а в ряде случаев принесли даже вред. При наркоме А.А. Андрееве транспорт стал сдерживать развитие всего народного хозяйства и на него бросили, как тогда говорили, любимца Сталина – Лазаря Моисеевича Кагановича, чтобы вывести из прорыва, поднять, закрепить и т. д.
В те времена происходили такие телефонные разговоры с начальниками дорог: „На Макеевском заводе на два дня кокса и руды. Если завод остановится, вы будете расстреляны как вредитель“.
Наше учреждение на Ново-Басманной улице напоминало штаб во время большого сражения. Всю ночь бессонно светились окна, и если я попадал домой в 12 или в 1 час ночи, то считал вечер спокойным. Транспорт работал с огромным напряжением, из создавшегося положения нужно было найти выход.
Весной 1935 г. группа научных сотрудников Института эксплуатации железнодорожного транспорта написала в газету „Правда“ статью, содержавшую оценку состояния железнодорожного транспорта и перспективы его развития. В качестве программного положения высказывалась мысль о том, что наш железнодорожный транспорт работает „на пределе своих возможностей“ и имеет на один километр пути большую грузонапряженность, чем на железных дорогах США. Авторы видели выход в комплексной реконструкции всех элементов железнодорожного хозяйства, что требовало многомиллиардных вложений и огромных материальных ресурсов. „Правда“ статью не напечатала, но переслала ее Кагановичу, требовались санкция и мнение наркома. Каганович собрал расширенную коллегию наркомата, где предложил выступить ученым, подписавшим статью в „Правду“ (Нейштадт, Васильев, Кудреватый и др.). Чтобы придать непринужденный характер заседанию, велел подать чай. Авторы статьи стали говорить в духе своего основного положения о необходимости реконструкции. Потом Каганович попросил высказаться своим замам и членам коллегии. Более хитрые выкручивались по принципу „с одной стороны – с другой стороны“, другие же полностью поддержали ученых. Резюме в речи Кагановича было уничтожающим. Его основной тезис – не реконструкция, а энтузиазм масс и стахановское движение. Обращаясь к директору института, он гремел: „Ну, эти старики, буржуазные ученые, чего от них ждать? А ты, советский теленок, от какой матки молока насосался?!“
В результате появился грозный приказ: всех старых профессоров (Кудреватого, Васильева и др.) отослать на пенсию, а более молодых, перевести на дороги, на низовую работу.
Было это в начале 1935 г., а осенью все эти лица были арестованы. Началась эпоха борьбы с „предельщиками“. Те, кто поднял вопрос о реконструкции транспорта, были объявлены Кагановичем „штабом борьбы со стахановским движением“. В газетах развернулась политическая кампания, Каганович сделал об этом доклад в ЦК партии. Короче говоря – нужны были враги и их нашли. Задуман был процесс типа „промпартии“, но без связи с заграницей. Схема была такова: научные работники института – это идейные руководители, работники министерства – исполнители их подрывных идей, а на периферийных дорогах – пособники саботажа и вредительства.
Почему именно я попал в среднее звено этой схемы – до сих пор не знаю. Кто составил список „предельщиков“ – тоже не знаю. Было нас человек девять-десять: Бреус, Хорол, Беккер, Каганов, Кропп, Липский, Байвель, Райцелис, Яроцкий. Я долгое время работал с Бреусом и Хоролом, а остальных почти не знал, все это были молодые специалисты, проработавшие пять-шесть лет после окончания вузов и в основном связанные с научно-исследовательским институтом. Несомненно, многие из них могли бы стать крупными работниками и оставить след в науке и железнодорожном деле, если бы не угодили в „предельщики“.
В начале ноября в час ночи ко мне постучали, и моя тихая комната наполнилась людьми. Обыск длился всю ночь. Под утро приехал какой-то ответственный чекист, как я потом узнал – начальник транспортного отдела НКВД Грач. Он в коридоре поговорил со старшим из делавших обыск и уехал. После этого мне предъявили ордер на обыск, и все уехали.
Долго сидели мы с женой на диване, обнявшись, и глядя на гору разбросанных книг и вещей, думали, – пронесло грозовую тучу: вот проверили, ничего не нашли, значит, все в порядке.
Потом я узнал, что обыском руководил некто Синегубов, он после войны был заместителем министра путей сообщения. Когда после XX съезда в Москве стали появляться реабилитированные, к подъезду МПС подошел человек и, выждав появление Синегубова, садившегося в ЗИС, подбежал к этому деятелю и плюнул ему в лицо. Человека схватили, он оказался одним из „клиентов“ Синегубова по 1937 г. – бывшим начальником службы Московско-Казанской железной дороги. Когда стали разбираться, то установили, что Синегубов после его ареста и высылки его жены въехал в его квартиру, присвоив чужое имущество. Синегубову дали два года или три, то есть преступлением признали не арест ни в чем неповинного человека, а незаконное присвоение чужого имущества…
Утром на работе в министерстве я узнал, что обыски были у многих, но никого не взяли. Чувство страха и обреченности не проходило.
В тот день в Большом театре был вечер в честь стахановцев-железнодорожников, пошел и я. Шла опера „Садко“. <…> Не сиделось мне в театре, и я пошел домой. Шел пешком на Страстную площадь и любовался вечерней Москвой, не подозревая, что увижу ее снова только через 19 лет.
Долго мы с женой обсуждали вчерашний обыск и только легли спать, как опять постучали. На этот раз все было ясно сразу: „Ничего не нужно, там все есть, пойдемте“. Во дворе ждал „фордик“, и мы поехали на Лубянку. На всю жизнь запомнился крик жены, когда выводили из комнаты».
О репрессиях против «предельщиков» пишет и А.И. Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ»:
«Николай Карлович фон-Мекк в Наркомпути притворялся очень преданным строительству новой экономики, мог подолгу с оживлением говорить об экономических проблемах строительства социализма и любил давать советы. Один такой самый вредный его совет был: увеличить товарные составы, не бояться тяжелогружёных. Посредством ГПУ фон-Мекк был разоблачен (и расстрелян): он хотел добиться износа путей, вагонов и паровозов и оставить Республику на случай интервенции без железных дорог! Когда же, малое время спустя, новый наркомпути товарищ Каганович распорядился пускать именно тяжелогружёные составы, и даже вдвое и втрое сверхтяжелые (и за это открытие он и другие руководители получили ордена Ленина), – то злостные инженеры выступили теперь в виде предельщиков – они вопили, что это слишком, что это губительно изнашивает подвижной состав, и были… расстреляны за неверие в возможности социалистического транспорта».
Приказ о «предельщиках» был издан 14 апреля, а 15-го Каганович подписывает приказ «Об ускорении оборота вагонов». В нем констатируется «нетерпимое положение»: «Средний оборот вагона в целом по сети в 1934 году составил 211 часов, т. е. 8,78 суток. Из этих 211 часов вагон простаивал под погрузкой и выгрузкой 47 часов – 22 %, на сортировочных и участковых станциях – 91,5 час. – 43 %, на промежуточных станциях – 27 час. – 13 % и лишь 45 час. – 21, 6 % находился непосредственно в движении. При этом техническая и коммерческая скорость поездов оставалась крайне низкой. В среднем пробег вагона составил 117 км в сутки. Многие эксплуатационные работники до сих пор считают такое безобразие явлением нормальным и думают, что товарные поезда – это черепахи, которые от природы не могут и не должны двигаться быстрее».