Достаточно суровые меры наказаний выносились военными трибуналами лицам, виновным в крушениях и авариях, а также к нарушителям трудовой дисциплины (пьяницам, неисполнителям распоряжений, дезертирам транспорта и проч.).
Так, за крушения и аварии к расстрелу осуждено – 24 человека, до 10 лет лишения свободы – 173 человека и лишь 14 человек к исправительно-трудовым работам и условно.
23. VII около Ленинграда был задержан БУЛАНОВ, распространявший среди населения слухи о непобедимости гитлеровской армии. БУЛАНОВ осужден к 10 годам лишения свободы.
Из числа дезертиров, осужденных военными трибуналами дорог, 90 человек приговорены к расстрелу, остальные к лишению свободы, причем в отношении 92 из них исполнение приговоров отсрочено с направлением осужденных на фронт.
Зам. Главного Военного Прокурора
Красной Армии Корвоенюрист (Гаврилов)
9 октября 1941 года
г. Москва
О результатах борьбы с врагами отчитался и Каганович. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года он доложил:
«Мы в политаппарате дорог и НКПС разоблачили 220 человек. С транспорта уволили 485 бывших жандармов, 220 эсеров и меньшевиков, 572 троцкиста, 1415 белых офицеров, 282 вредителя, 449 шпионов. Все они были связаны с контрреволюционным движением».
Каганович сообщил пленуму, что работавшие в прошлом 3 наркома, 7 заместителей наркома и 17 членов коллегии Наркомата путей сообщения оказались контрреволюционерами. Они создали и оставили после себя кадры враждебных элементов. Количество исключенных из партии на транспорте составляет 75 тысяч человек, имеются предприятия, где исключено более половины партийной организации. В политотделах разоблачено 299 троцкистов. В центральном аппарате НКПС – 220 человек. На железных дорогах разоблачено и арестовано в 1934 году. – 136, в 1935-м – 807, а в 1936-м – 3800 троцкистов. Разоблачен и арестован почти весь персонал старой Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) в Маньчжурии – так называемые харбинцы, около 36 тысяч человек. Потребовав развернуть искоренение «врагов народа», Каганович добавил: «…тут вредны слезы по поводу того, что могут арестовать невинных».
Из черновых рабочих материалов Л.М. Кагановича к его докладу на пленуме ЦК ВКП(б) «Уроки вредительства диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов (в промышленности и на железнодорожном транспорте)» 1937 [РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 28. Л. 3–5. Подлинник. Машинописный текст, автограф Л.М. Кагановича]
С трибуны пленума нарком обрушил поток обвинений на своих недавних подчиненных. Оказывается, вредители имелись во всех сферах железнодорожного хозяйства.
«Вредительство мы имеем в проектировании. Это дело самое сложное, самое трудное… Я потом вам расскажу, как можно тут раскрывать».
«Вредительство было сильно развито и среди строителей, среди вагонников по реконструкции. <…> Я считаю, что Турксиб построен вредительски. (Голоса с мест: правильно) Это была самая ранняя наша стройка, строил ее Шатов, но построили ее вредительски. Караганда – Петропавловск Мрачковским построена вредительски. Москва – Донбасс строилась вредительски, и это вредительство нам удалось раскопать только в 1936 г. или в конце 1935 года. [Линия] Эйхе – Сокол строилась вредительски вплоть до нынешнего момента, до конца, пока не разоблачили Барского и других, которые там сидели, Эйдельманы и т. д., которые вредительски эти насыпи делали и т. д.».
«В 1934 г. была собрана так называемая диспетчерская конференция… На этой диспетчерской конференции почти все докладчики оказались вредителями и арестованы как японские шпионы и диверсанты».
«Все журналы по паровозам, по вагонам, по связи и т. д. были в руках вредителей, редакторами были вредители, все кафедры в высших учебных заведениях были в руках вредителей».
Каганович высказался за новые беспощадные чистки не только в Наркомате путей сообщения, который возглавлял, но и, говоря языком его ведомства, «далее везде».
После февральского-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) репрессии приобрели массовый характер и получили государственный размах. Они стали сутью эпохи, а 1937 – зловещим символом советской истории.
«Мы виноваты в том, что пересолили»
Роль Кагановича в репрессиях 1930-х годов нередко преувеличивается. Например, Николай Байбаков приписывал ему создание «троек», хотя это не так. Республиканские, краевые и областные «тройки» были учреждены 30 июля 1937 года оперативным приказом № 00447 наркома внутренних дел Н.И. Ежова. А если быть точным, «тройки» начали создаваться вскоре после прихода большевиков к власти, особенно широко применялись в период коллективизации и ко времени Большого террора были уже привычным институтом. В «тройку» предписывалось включать руководителя управления НКВД СССР по республике (краю, области), секретаря рескома (крайкома, обкома) ВКП(б), прокурора республики (края, области). Они имели право приговаривать арестованных лиц к расстрелу, а также к заключению в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет. Решения выносились заочно – по материалам дел, представленных органами НКВД, а в некоторых случаях при отсутствии каких-либо материалов – просто по спискам арестованных. Решение «тройки» обжалованию не подлежало.
Телеграмма Л.М. Кагановича Н.Ф. Барышенкову по поводу разрешения использовать кадры посещения Кагановичем Беломорканала и Петергофского дворца в журнале кинохроники 12 июля 1936 [РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 316. Л. 159–160]
Видно, Байбаков до того ненавидел Кагановича, что вменял ему даже то, к чему тот не был причастен, – создание «троек». Однако Байбакову, не один год служившему под началом «железного Лазаря» и имевшему с ним ежедневный контакт, можно, наверное, верить вот в чем:
«На совести самого Кагановича гибель тысяч руководящих работников, членов ЦК партии, крупных ученых, талантливых инженеров. Он, наводя порядок, требовал списки „виновных“, а иные списки и сам составлял, размашисто ставя под ними подпись. Он многие годы общался и работал с ними вместе, как говорится, знал в лицо, и тем не менее спокойно и безжалостно обрекал их одним росчерком пера на смерть. Н. Дудоров, при встрече со мной, вспоминая годы своей работы секретарем парткома Наркомтяжпрома, рассказывал, как Каганович дважды – весной и осенью 1938 года наезжал в Донбасс с любезно прикомандированным к нему Берией работниками НКВД. И начиналась поистине адская работа по уничтожению кадров. Там шли повальные аресты руководителей предприятий, комбинатов, угольных шахт. А вернувшись в Москву, Каганович любил хвастаться на совещаниях и заседаниях коллегии наркомата тем, как быстро разобрался и убрал сразу „два слоя“ якобы орудующих в Донбассе вредителей, „врагов народа“. Лицо его при этом самодовольно лоснилось, и он продолжал зорко и цепко оглядывать всех, запоминая реакцию каждого.
Арест множества специалистов и руководителей не мог не сказаться на работе индустрии и шахт Донбасса. В парторганизацию наркомата стало поступать все больше и больше жалоб и тревожных сигналов от местных парторганизаций: многие участки производства оказались оголены, стала снижаться производительность труда, люди нервничали. А когда Дудоров поставил в известность о том Кагановича, тот заорал, нервно затопал ногами:
– Да это же форменная контрреволюция!
И теперь уже сам Дудоров оказался под подозрением. И не избежать бы ему ареста, если бы за него дружно не вступились член парткома В.М. Клементьев, заместитель наркома М.Г. Первухин и Л.А. Соснин. На резкий вопрос Кагановича: „Скажите, Дудоров – честный человек или враг нашей партии?“ они дали ответ: „Честный“. И тем спасли его, секретаря парткома. <…> Каганович все же настоял, чтобы Комиссия партконтроля занялась Дудоровым, авось какие-нибудь грешки найдутся. Емельян Ярославский, руководивший этой проверкой, доложил Комиссии и парткому Наркомтяжпрома, что „к его секретарю товарищу Дудорову никаких претензий нет“».
В 1990 году стали известны сенсационные материалы, перепечатанные «Советской культурой» из итальянской газеты «Республика». Будто бы однажды некий человек втерся в доверие к Кагановичу (тот обычно захлопывал двери перед журналистами, вознаградил за внимание к своей персоне только писателя Феликса Чуева) и стал гостем «железного Лазаря». И вот якобы этот гость стал, как бы ненароком, задавать Кагановичу вопросы, интересующие итальянскую газету, а ответы скрытно записывал на диктофон. И в этих ответах будто бы промелькнуло очень важное заявление. Суть этого заявления в том, что Каганович, направленный Сталиным на Урал, вскоре сообщил ему оттуда о якобы вскрытых фактах вредительства: плохо строят, срывают сроки выполнения первой пятилетки. И потребовал права наказывать виновных на месте. Сталин сдержанно ответил, что этого делать не надо. От Кагановича вновь пришла телеграмма, но уже «усиленная» подписью секретаря обкома партии. Только после этого Сталин дал согласие на особые полномочия Кагановича.
От своего интервью итальянской газете Каганович с возмущением отрекся. В «Советскую культуру», давшую перепечатку, направил письмо:
«Настоящим заявляю, что никогда никакого интервью или какого-либо другого материала никаким зарубежным средствам массовой информации я не давал. Это было не интервью, а живой, непринужденный разговор, не предназначенный для печати. Если бы я знал, что это пойдет в печать, я бы каждую из проблем развил более фундаментально и более глубоко, и уровень высказываний был бы более высок.
Письмо Л.М. Кагановича И.В. Сталину о необходимости ареста Д.С. Епанечникова Август 1937 [РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 229. Л. 131. Подлинник. Автограф Л.М. Кагановича]
12.10.1990. Л. Каганович».
Начиная с 1936 года подпись Кагановича есть в 189 списках, по которым были осуждены и расстреляны более 19 000 человек.
5 марта 1940 года Каганович вместе со Сталиным, Молотовым и Ворошиловым поставил свою подпись под решением Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле в Катыни пленных польских офицеров, полицейских, пограничников, жандармов.