Вовлеченные в вакханалию чисток областные и районные вожди, не боясь «перегибов» (в ЭТУ сторону «перегнуть» было не страшно, а страшно – «не догнуть») состязались друг с другом в запросах на дополнительный «лимит» репрессий.
Строго секретно. Подлежит возврату в 48 час.
Шифровка
Иркутск. 26.IV 1938
Москва. ЦК ВКП(б). тов. Сталину
НКВД тов. Ежову
Ввиду значительной засоренности области право-троцкистскими <…> и кулацко-белогвардейскими элементами просим ЦК ВКП(б) разрешить дополнительный лимит по первой категории для Иркутской области 4 тысячи.
И.О. секретаря Иркутского обкома ВКП(б) Филиппов
Начальник НКВД по Иркутской области Малышев.
Все тогдашние советские начальники, от мала до велика, знали назубок: 1-я категория – расстрел, 2-я категория – лагерь.
В качестве члена Политбюро Каганович утвердил сотни «лимитов».
«Он вел себя невероятно развязно, постоянно подчеркивая при встречах с работниками: „Я не только нарком, я – секретарь ЦК партии“, – писал в ЦК в 1961 году А.И. Мильчаков, заместитель Кагановича в Наркомтяжмаше. – Излюбленным методом „руководства“ Л. Кагановича были вопли о вредительстве, сеяние недоверия к советским людям, запугивание работников угрозой ареста. Он не стеснялся высказывать такие мысли: „Уж если мы (то есть он, Каганович) лишим работника своего доверия, мы его передадим в НКВД, а там следователи быстро прихлопнут“».
Каганович успел поучаствовать и в чистке ОГПУ. Там 25 июля 1931 года по указанию Сталина произвели крупные кадровые перестановки. Они вызвали широкий резонанс и возникла необходимость дать комментарий, разъяснить, в чем смысл перемещений в аппарате госбезопасности. Политбюро утвердило проект директивного письма:
«Поручить секретарям национальных ЦК, крайкомов и обкомов дать разъяснение узкому активу работников ОГПУ о причинах последних перемен в руководящем составе ОГПУ на следующих основаниях:
1. Тт. Мессинг [позже был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Польши, внесен в „особом порядке“ в сталинский расстрельный список от 31 августа 1937 года, 2 сентября 1937-го расстрелян. – В. В.], Бельский [позже, 2 июня 1937 года, был арестован, внесен в „особом порядке“ в сталинский расстрельный список от 20 августа 1937 года, 21 августа 1937-го приговорен к расстрелу, в тот же день приговор привели в исполнение. – В. В.] отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский [позже, 30 мая 1937 года, был арестован как участник „шпионской и террористической польской организации“, внесен в сталинский расстрельный список от 1 ноября 1937-го, 27 ноября 1937-го приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. – В. В.] снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов [расстрелян в 1940 году как один из руководителей антисоветской заговорщической организации „Ежова – Фриновского – Евдокимова“. – В. В.] снят с должности начальника секретно-оперативного управления с направлением его в Туркестан на должность полномочного представителя на том основании, что:
а) эти товарищи вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ;
б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является „дутым“ делом;
в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ…
2. ЦК отметает разговоры и шушуканья о „внутренней слабости“ органов ОГПУ и „неправильности“ линии их практической работы как слухи, идущие без сомнения из враждебного лагеря и подхваченные по глупости некоторыми горе-„коммунистами“.
3. ЦК считает, что ОГПУ есть и остается обнаженным мечом рабочего класса, метко и умело разбившим врага, честно и умело выполняющим свой долг перед Советской властью».
Проект письма отправили Сталину, отдыхавшему на юге. Он одобрил документ. Последнюю фразу распорядился поправить: ОГПУ – это меч, «не разбивший врага», а «разящий врага».
15 августа вечером Каганович, которого Сталин, уезжая в отпуск, оставил «на хозяйстве», телеграфировал вождю в Сочи:
«Менжинский и Акулов просят дать докладчика на актив ОГПУ о постановлении ЦК. Не лучше ли поручить кому-либо из них. Прошу сообщить Ваше мнение».
Через несколько часов Сталин продиктовал ответ:
«Настаиваю на том, чтобы постановление ЦК было выполнено и докладчиком на активе ОГПУ был обязательно секретарь обкома партии. Это необходимо для того, чтобы доклад не был расценен как расправа данной части ОГПУ против другой его части. Этого требуют интересы единства и спайки всех работников ГПУ».
23 августа Каганович доложил Сталину:
«Информацию на активе ОГПУ пришлось делать мне. Решение ЦК, судя по всему, принимается очень хорошо. Сказал я им, что быть хорошим чекистом – это прежде всего быть большевиком, преданным линии партии, быть преданным ЦК партии. Ясно одно, что решением ЦК и тем, как оно было преподнесено, сделано огромное партийное дело».
Инъекция страха, полученная в 1930-е годы, еще долго заставляла людей держать языки за зубами. После 1956 года, знаменовавшего начало оттепели, языки развязались. Стали более или менее безопасными разговоры о Сталине. А разгром в 1957-м «антипартийной группировки», в которую входил Каганович, открыл народу простор для свободных высказываний и о «железном Лазаре». В октябре 1961 года Герой соцтруда, передовая ивановская ткачиха Юлия Вечерова с трибуны XXII съезда сказала о Кагановиче: «Его приезд в 1937 году в город Иваново коммунисты называют черным смерчем».
Чем же потряс Иваново Каганович? Рассказывает сотрудник Международного историко-просветительского центра «Мемориал» (ликвидирован по решению суда и внесен в список иноагентов) Сергей Филиппов:
«В Иваново Каганович прибыл вместе с первым зампредом Комиссии партийного контроля Матвеем Шкирятовым на пленум обкома, который проходил с 3 по 5 августа 1937 года. Прямо перед этим „черный смерч“ прошелся по Ярославлю и Смоленску, в которых силами Кагановича были уволены, а затем – арестованы ключевые областные партработники из числа „старых большевиков“. На их место были поставлены молодые кадры, готовые развернуть массовые репрессии как против бывшего начальства, так и в отношении партийцев среднего и низшего звена. Здесь, в Иваново перед Кагановичем стояла задача для начала снять все руководство области во главе с членом ЦК партии, первым секретарем обкома Иваном Носовым. Надо сказать, что в Иванове уже вовсю работала тройка УНКВД, куда входил и Носов. По указанию из Москвы предписывалось четырехмесячный срок репрессировать 2750 человек, из них по первой категории (расстрел) – 750. Носов старался изо всех сил соответствовать новому курсу партии, но время его и таких, как он, романтиков большевизма безвозвратно ушло. На смену приходило новое племя – как бы сейчас сказали, „технократов“».
Как снимали Носова, красочно описано в документальной повести «Вопросов больше нет». Ее автор – Аркадий Васильев, сын арестованного секретаря Ивановского горкома партии. Главный персонаж повести – чудом уцелевший в 1930-е годы аппаратчик вспоминает:
«Первым на сцену вышел человек с бородой. Я до этого видел его только на портретах. Он тогда в большой силе был – и нарком, и секретарь Центрального Комитета, один чуть ли не в семи лицах. В зале тишина. Нарком нахмурился, видно, не понравилось, как его встретили, привык к триумфу. Кто-то догадливый спохватился, захлопал. Поддержали, и всё пошло, как надо… И только тут узнал пленум о повестке дня. Первое – о состоянии агитационно-пропагандистской работы в связи с предстоящей уборкой урожая и второе – оргвопросы… По поводу агитационно-пропагандистской работы… на трибуну выпустили заведующего областным земельным управлением Костюкова…
Костюков поднял глаза от тезисов, и мне жутко стало – такие они были стеклянные, как у мертвеца…
Костюков все же собрался с силами, и мы услышали:
– Два дня назад мы с председателем облисполкома товарищем Казаковым посетили колхоз имени Будённого…
Нарком избоченился весь и странно как-то, не то с удивлением, не то с насмешкой спросил докладчика:
– С кем? С кем вы посетили колхоз?
– С товарищем Казаковым…
Нарком все тем же непонятным тоном продолжает:
– Следовательно, я вас так понимаю, вы считаете Казакова товарищем? Отвечайте!
Костюков побелел и залепетал…
– Конечно… Если так… Почему бы и не считать…
Нарком посмотрел на наручные часы, потом за кулисы глянул, и к нему тотчас подскочил какой-то человек, не из наших. Нарком выслушал секундный доклад и объявил…
– Враг народа Казаков арестован двадцать минут тому назад…
И случилось, если по нынешним временам измерять, совершенно невероятное: кто-то из сидящих в президиуме зааплодировал. Сначала робко подхватили, затем энергичнее. Чей-то бас крикнул:
– Нашему славному НКВД – ура!..
Костюков совсем раскис и, промямлив еще несколько слов, сошел с трибуны, под стук собственных каблуков. Больше его никто не видел – ушел за кулисы и навсегда.
Нарком снова на часы посмотрел и всё тем же своим непонятным тоном обратился к секретарю по пропаганде:
– Может, ты неудачного докладчика дополнишь? Секретарь вышел на трибуну белый-белый, откашлялся для порядка и сравнительно бойко начал:
– Состояние агитационно-пропагандистской работы на селе не может не вызывать у нас законной тревоги… Правда, товарищ Костюков не отметил…
При этих словах нарком вновь избоченился и ехидно спросил:
– Костюков вам товарищ? Странно, очень странно… – Снова взгляд на часы и – как обухом по голове:
– Пособник врага народа Казакова последыш Костюков арестован пять минут назад…
Все бюро обкома, весь президиум облисполкома минут за сорок подмели под метёлку».
«На пленуме Носов был смещен, а на его место поставлен Василий Симочкин, работавший до этого в Москве секретарем Краснопресненского райкома партии. Носова в этом же месяце арестуют и в ноябре 1937 расстреляют как „вредителя“.