По запросу НКВД Каганович санкционировал аресты руководящих работников и специалистов угольной, нефтяной, энергетической промышленности. Подписывал списки «вредителей», включая в них по нескольку десятков человек. В один день, 31 мая 1938 года, Каганович направил Ежову четыре таких списка на 116 человек. Им были подвергнуты разгрому руководство Главных управлений алюминиевой промышленности (Главалюминий), резинотехнической промышленности (Главрезина) и других главных управлений Наркомтяжпрома. По его представлению был арестован весь управленческий аппарат Главстанкопрома, все директора предприятий (кроме двух) и почти абсолютное большинство инженерно-технических специалистов отрасли. Всего же Каганович санкционировал арест, по неполным данным, более 800 работников тяжелой промышленности.
Возглавляя одновременно НКПС и Наркомтяж, Каганович там и тут с одинаковой страстью занимался корчеванием «вредителей». Это было действительно «тяжелое совместительство». Но он справлялся.
В 1939 году совместительство еще больше «потяжелело»: Каганович, не теряя двух имевшихся «нагрузок», приобрел третью – был назначен наркомом топливной промышленности. Здесь тоже хватало «вредителей». Провалы и неудачи, срыв амбициозных, но нереальных планов по росту добычи нефти требовали объяснения.
Осенью 1939-го произошла реорганизация управления топливной промышленностью: вместо единого наркомата были образованы Наркомат нефтяной промышленности и Наркомат угольной промышленности. Первый из них возглавил Каганович.
К «нефтянке» Каганович приобщился за год до того, как официально возглавил отрасль. Это произошло 19 февраля 1938-го, в Баку, на Всесоюзном совещании нефтяников.
Газетный отчет о совещании и речь Кагановича на нем – столь же выразительный, сколь и типичный документ сталинской эпохи.
«Появление товарища Кагановича в президиуме делегаты совещания встречают бурными и продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию. Со всех концов зала несутся возгласы: „Да здравствует товарищ Каганович! Ура!“» Нарком выходит на трибуну: «Наше совещание имеет очень большое значение не только для текущей жизни нефтяной промышленности, не только для текущего выполнения плана, но и для судеб дальнейшего развития нефтяной промышленности на длительный период <…> Мы собрали совещание в Баку, а не в Москве. <…> Баку остается не только самым крупным, но и самым культурным центром нашей нефтяной промышленности… Здесь центр опыта, накопленного десятками лет. Кроме того, Баку и его партийная большевистская организация имеют свои замечательные традиции. Это крупнейший революционный центр нашей страны… это крепость большевизма <…>. Ее создавал, укреплял, закалял лучший, величайший человек мира, руководитель и учитель пролетариата нашей страны и всего мира <…> товарищ Сталин».
Участники совещания ловят каждое слово наркома: «Вот мы ездили… сделали общий обзор территории Баку, его промыслов, в некоторых трестах были непосредственно, потом посетим и другие. Здесь, пожалуй, больше новых скважин, чем старых. То, что делает Ленинский район в старых местах, – он превращает старые места в новые».
С изумлением, но стараясь не выдать себя ни единым мускулом лица, нефтяники выслушивают такое откровение Кагановича: «Я вам скажу, что нефтяное дело на меня произвело такое впечатление… я бы сказал, что труд не тяжелый, приятный… У вас все время на воздухе, вы должны быть самыми здоровыми людьми».
Нефтяники благоговейно внимают, и нарком переходит к отеческим наставлениям: «Первым и решающим вопросом является скважина, как основной источник нефти… Это есть государственное добро, в нее вложили кровные рабочие и колхозные копейки… Любите эту скважину, она вас кормит, она кормит государство, это наша дойная корова и сколько бы она молока ни давала – много ли, мало ли, она наша, она нам молоко дает, она нам нефть дает, и мы ее любить должны, а не преступно, легкомысленно к скважине относиться».
Нарком говорит и о кадрах, которые решают все: «Кадры нужно немножко перераспределить. Я считаю, что в Баку кадров много, и есть замечательные люди. Я не собираюсь паники нагонять на вас, бакинцы, не собираюсь производить черный передел… вы можете сидеть уверенно, но частично мы должны будем инженеров и техников послать в новые районы».
Не избегает докладчик и самой жгучей темы: «Конечно, 1937 год не случайный, его готовили вредители… Но им не удалось подорвать нас в такой мере, как они хотели… Несмотря на злостные действия врагов, которые сидели в нефтяной промышленности, сила массы нефтяников, сила рабочего класса, сила низовых и средних командиров оказалась крепче».
«Нефть нам нужна, – говорит в заключение Каганович, – горючее нам нужно, моторизация растет, – дело это гражданское, хозяйственное и оборонное. Перспективы для нефтяников гигантские, ну прямо захватывающие… Поэтому необходим откровенный разговор. Здесь собрались лучшие люди нефтяной промышленности. Нам нужно вскрыть недостатки… Мы не требуем самобичевания, нам не нужна истерическая самокритика, мы требуем честного правдивого рассказа того, что есть и в чем недостатки…»
В этом совещании участвовал начальник треста «Лениннефть» Николай Байбаков. Когда дошло до прений, он попросил слова. Спустя много лет вспоминал: «Я, как управляющий трестом, рассказал об опыте работы своего коллектива, о борьбе с обводнением скважин, внедрении новой техники, что значительно увеличило добычу нефти. Честно и прямо, не кривя душой, сказал я и о недостатках в работе, о недочетах, тормозящих развитие нашего треста. Чувствовалось, что зал слушает меня внимательно, понимающе и сочувственно. Слушал и нарком Л.М. Каганович, упершись заинтересованным взглядом в меня, порой что-то записывая на листе бумаги. Как потом я узнал, мое выступление понравилось ему прямотой поставленных вопросов, поэтому он и обратил на меня внимание. Через два месяца после совещания меня вызвал к себе М.Д. Багиров [первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана. – В. В.], угостил чаем и тут же без обиняков сообщил, что приказом наркома топливной промышленности Кагановича я назначен начальником недавно созданного объединения „Востокнефтедобыча“ в Куйбышеве».
Вскоре Каганович заберет Байбакова к себе в наркомат, назначив своим заместителем. Работа тесно свяжет их.
Воспоминания Байбакова о Кагановиче полны подробностей, которые мало что меняют в сложившемся по другим воспоминаниям портрете «железного наркома», однако они интересны.
Из всех, с кем ему приходилось работать, включая Сталина, никого Байбаков так не боялся, как Кагановича. Мы это знаем из ответа на вопрос, однажды заданный ему внучкой: «Дед, а кого ты больше всех боялся?»
«„Железный нарком“ был фигурой во всех смыслах внушительной, – рассказывает Байбаков. – Его известность, влияние и власть удивляли многих своей огромностью и могли приводить простых смертных в трепет и страх. Мы все знали, как близко он тогда стоял к Сталину. Нельзя сказать, что с фигурой такого государственного масштаба работать было легко и просто. Во времена тяжелейших физических перегрузок поражала его неистощимая работоспособность, но это было скорее всего проявление физической энергии и выносливости типичного руководителя силового стиля. Ему ничего не стоило грубо и часто ни за что обругать, обидеть и оскорбить подчиненного. А необузданная вспыльчивость зачастую вредила и делу. Мог он, толком не разобравшись, „под влиянием минуты“ подмахнуть приказ о снятии с должности лично ему не угодившего в чем-то, но дельного работника. Хозяйственным управленцам наркомата нередко приходилось менять толстые стекла на его письменном столе, потому что он разбивал их вдребезги, швыряя на стол трубку в бешеной ярости после какого-нибудь неприятного разговора. А иногда до того раскалялся, что грозил карами и тюрьмой за невыполнение его, наркомовских указаний. Я догадывался, что это не пустые угрозы, что он вполне способен выполнить и выполнял их. Люди из его „аппарата“ вдруг без всяких причин исчезали и больше нигде не появлялись. Доходило дело и до рукоприкладства.
Вспомнился мне один из таких случаев. На меня как на заместителя наркома возложили немалый груз определенных обязанностей; но приходилось еще каждый день вертеться в адском кругу неожиданно возникающих и всегда неотложных дел и обязанностей. Нужно было везде успеть, исправить недочеты, помочь и техникой, и людьми часто в авральном порядке. Вообще везде успеть, во всем суметь. Помню, по вине ответственных работников Наркомата путей сообщения была дважды подряд сорвана подача цистерн для вывоза нефти из Ишимбая, что привело к остановке промыслов. В этой тяжелой ситуации я вынужден был обратиться к Кагановичу, чтобы при его содействии выйти из почти безнадежного положения. Признаюсь, не без тревоги шел к нему, зная его вспыльчивость и буйный нрав.
– Лазарь Моисеевич, опять сорвали отправку нефти из Ишимбая, не подали цистерны, остановили промыслы.
Каганович вспыхнул и тяжело поднялся из-за стола. Сообщение мое было явно неприятнейшее.
– А ты разговаривал с Арутюновым? Ты там был? – резко спросил он.
– Я не был, но по телефону говорил. И с другими товарищами говорил. Но должных мер не приняли.
Глаза Кагановича гневно сверкнули. Чувствовалось, что он изнутри все больше накаляется.
– Черт бы вас побрал! – разъяренно закричал он, выходя из-за стола. – Это бюрократизм – говорить только по телефону! Надо съездить туда! Или вызвать сюда! Я что ли за всех вас должен работать?!
Голос звенел на предельных нотах, губы нервно дрожали, пальцы сжались в кулаки. В ярости нарком схватил меня за грудки – в этот момент он действительно был страшен и неуправляем – и с бешеной силой отбросил от себя. Я, скорее всего, упал бы, но успел ухватиться за край тяжелого стола.
– Немедленно поезжай в наркомат. И чтоб цистерны были!..
Тут же яростно схватил трубку и на чем свет стоит распек по телефону своего заместителя (по Наркомату путей сообщения) Арутюнова и со всего маху хватил трубкой о стол – брызнули осколки разбитого в очередной раз стекла.