В Мартыновичах Каганович не только получил минимум знаний, но и расширил свой политический кругозор, «приобрел много нового в понимании отрицательных сторон существующего царского строя».
Однажды они с братом услышали громкое, какое-то особое, неукраинское пение. Оказалось, в деревню пригнали по этапу высланного в Мартыновичскую волость политического преступника. Его поселили в тот же дом, где квартировали Лазарь и Яша. Спал он вместе с ними на полу. Говорил мало. Понять, кто он – социал-демократ, эсер или анархист – братьям не удавалось, поскольку ссыльный был не шибко грамотен. Зато здорово пел революционные песни – «Варшавянку» и «Марсельезу». Через три недели он бежал, заронив в души братьев, как скажет потом один из них, «боевую, смелую искорку».
Тот учитель, что взялся учить Лазаря и Яшу, вскоре куда-то уехал, и его сменил другой, по фамилии Петрусевич. Он был более образованным, чем требовалось для двухклассной деревенской школы, особенно по истории, и помогал Лазарю сосредоточиться именно на этой науке. Он также помогал по литературе, особенно по украинской. Книг украинских писателей, в том числе Тараса Шевченко, в деревне не было, но Петрусевич их знал и рассказывал о них Лазарю. Когда тот поделился с ним своими планами продолжить учебу, он согласился и даже сказал, что по ряду предметов мальчик знает больше, чем требует программа четырехклассного городского училища, особенно по истории и литературе, и поэтому можно ускорить подготовку экзаменов на аттестат зрелости. Спустя годы Каганович напишет: «Учитель Петрусевич был первым представителем российско-украинской передовой революционно-демократической интеллигенции, которого я встретил в своей деревне Кабаны и который оставил в моей душе на всю жизнь самую лучшую память и чувство глубокого уважения и благодарности».
Двумя годами, проведенными за партой в Мартыновичах, собственно и закончилась учеба. Больше Лазарь нигде не учился. Обладавший колоссальным влиянием партийный вождь, могущественный нарком, один из руководителей страны на протяжении более тридцати лет имел два класса образования. Остальное добирал самообразованием, чего Каганович никогда и не скрывал.
Вскоре Петрусевич уехал. Начал и Лазарь готовиться к отъезду. В заветный Киев, поближе к университету.
Для отъезда в город надо было приодеться, обуться, да и не мешало иметь хоть какие-то деньги на случай, если сразу не найдется работы. «Родители мне ничего не могли дать на это, надо было самому заработать, – рассказывает Каганович. – Поскольку в нашей деревне пошли слухи, что вот появился „грамотей“ – сын Мошки Кагановича, к отцу обратились некоторые из села Ильинцы, что в четырех верстах от нашей деревни, чтобы я давал уроки их сыновьям по общеобразовательным предметам. Уговорились об оплате: за каждый урок по 1 рублю два раза в неделю. Для этого я должен был ходить пешком туда и обратно».
Он учительствовал недолго. К отцу обратился тот кузнец, с которым они с Яшей жили в Мартыновичах в одной квартире. Он переезжал на более выгодное для него место под самым Киевом, в Горностайпольский район, деревню Хочава. Там, кроме крестьян, были и помещики. От них можно было ожидать хорошего заработка. Поэтому кузнец и обратился к Кагановичу-отцу с предложением отдать сына в обучение кузнечному делу, с тем чтобы он одновременно учил его двоих сыновей общеобразовательным предметам, в особенности русскому языку. За это он обязался платить Лазарю три, а если дела пойдут хорошо, то и четыре рубля в месяц, причем на всем готовом, то есть с кормежкой. Кузнец совершал выгодную для себя сделку – он получал не только работника, но и «грамотея»-учителя для своих двух мальчиков, семи и десяти лет. Лазарь тоже не оставался внакладе. Он таким образом приобретал кузнечное ремесло, которое не даст пропасть. Кроме того, заработав учительством, можно было продолжить учебу.
Потом он напишет: «Из Кабанов я уезжал, чувствуя себя так, будто я уже давно вышел не только из детства, но и отрочества».
На пути в Киев
Лазарь уезжал из деревни с твердым ощущением, что уезжает «зовсим», навсегда, что Горностайполь для него лишь пересадочный пункт на пути в Киев. То же чувствовали и его родители.
Кузница находилась в Хочаве – небольшой деревне, в нескольких километрах от Горностайполя. Лазарь усердно овладевал всеми секретами кузнечного ремесла, вплоть до подковки лошадей. Приходилось выполнять обязанности молотобойца, горнового, возиться с древесным углем, заниматься отбором металла – делать все, что положено ученику кузнеца, разнорабочему.
«Хотя я здорово уставал от работы в кузнице, но я продолжал свое самообразование по предметам, – вспоминает Каганович. – Одновременно я также старался, чтобы мои два ученика получили максимум возможных знаний. Мой хозяин был этим очень доволен и в то же время выжимал из меня все соки в кузнице, хотя по личной натуре был неплохим человеком. Собравшись в Киев для закупки железа, он мне заявил: „В порядке премии за хорошую работу я тебя возьму с собой в Киев, там ты мне поможешь в расчетах с продавцами железа, чтобы меня не надули“. (Он сам был малограмотным.) Нечего и говорить, с какой радостью я воспринял эту поездку в город моей детской мечты Киев. Радостно я встретился с моим братом Михаилом, выражая свои восторги прибытием в Киев, излагая ему свои планы и перспективы, выношенные мною в деревне, об учебе по совместительству с физической работой. Я сказал, что больше в Хочаву не поеду и хочу остаться в Киеве».
Михаил был доволен, что Лазарь так быстро идейно созрел и культурно вырос, однако намерение брата обосноваться в Киеве не одобрил. Сказал, что Киев не лучшее место, где можно было бы работать и одновременно учиться, – там сейчас, как и во всей России, разгул безработицы, нищета, люди умирают от голода и холода. «Я вот, – сказал Михаил, – квалифицированный рабочий и то еле-еле держусь на работе, лазаю по старым крышам и ремонтирую протекающую железную кровлю. Это опаснее для жизни, чем делать новые крыши, которых теперь нет, потому что почти не строят новые сооружения. Все же я посоветуюсь с товарищами, может быть, что-нибудь придумаем. Я думаю, что их заинтересует такой „грамотей“, как ты».
Михаил познакомился с кузнецом, у которого Лазарь был в подмастерьях, и невзначай узнал, что тот закупает в Киеве солидную партию металлолома. Он попросил его поговорить с владельцем склада, где хранился этот металлолом: мол, нельзя ли Лазаря устроить туда на работу? Кузнец воспротивился: ваш брат учит моих детей и работает в моей кузнице – какой же мне резон с ним расставаться?
После долгих уговоров кузнец сдался, и по его просьбе владелец склада согласился принять Лазаря на работу.
«Пауки» и «мухи»
Мечта сбылась: он в Киеве! Правда, работа на складе – это не то, что хотелось, но в условиях повальной безработицы очень даже неплохо.
По воспоминаниям Кагановича, неподалеку от склада, на Нижнем Валу, был ночлежный дом. Он состоял из трех классов. Третий, самый дешевый, «представлял собой большое сараеобразное (переоборудованное из конюшни) строение в глубине двора, где люди спали на глиняном полу». Там жили по преимуществу люди, которых было принято называть «босяки», или же просто безработные, и которым первый и второй класс были не по карману. Каганович жил во втором классе.
«Должен сказать, что, несмотря на крайнюю непривлекательность, примитивность и неудобства моего жилья, как ни тяжко было жить в этом сыром полуподвале ночлежного дома с его нарами – нет худа без добра, – политически и психологически это принесло мне известную пользу: я вплотную, в ускоренном, так сказать, порядке узнал простой городской люд – рабочих, безработных со всеми их положительными и отрицательными сторонами. Я сблизился с лучшими из них как со своими классовыми собратьями. <…> Естественно, что открытые разговоры на политические темы в 1907 и 1908 годах трудно было вести, но отдельные, как бы случайные реплики подавались, особенно развязывались языки после выпивки. В 3-м классе среди люмпенов споры шли по разным темам, причем часто доходило до драк».
Каганович оказался в Киеве как нельзя более вовремя для будущего большевика. 1907 год был в Российской империи годом накопления социального динамита. «Столыпинская реакция». Введены военно-полевые суды для борьбы с террористами, революционерами и грабителями (приговор приводился в исполнение в течение 24 часов, сотни людей были казнены, тысячи оправлены в ссылки). Закрыты более 500 профсоюзов. Усилена цензура, запрещены ряд газет, журналов и книг. На Украине, в Галичине, разворачивается массовое забастовочное движение, охватившее почти 500 тысяч человек. Забастовщики отказываются собирать урожай на помещичьих землях, требуют повышения зарплаты, передачи земли крестьянам, введения всеобщего избирательного права в высший законодательный орган Австро-Венгрии – рейхстаг. Боязнь проникновения в Россию идей галицкого (украинского) сепаратизма заставит российское правительство в 1909 году принять решение о регулярном выделении средств на «помощь прикарпатским русским», а в 1911-м П.А. Столыпин отпустит единовременно 15 тысяч рублей на расходы по выборам в австрийский парламент, имея в виду помощь организациям «москвофильской» ориентации. Крестьяне приграничных с Россией уездов устраивают многотысячные митинги, угрожая захватом помещичьих имений. В ответ на это на границе с Россией выставляются три дополнительных корпуса австрийской армии.
Активные выступления населения в Приднепровской Украине продолжались до середины 1907 года. Между тем власти готовили контрнаступление, и 3 июня царь подписал манифест о роспуске II Думы. В этот же день глава правительства П.А. Столыпин отправил шифрованную телеграмму киевскому губернатору с требованием навести порядок в городе и губернии. Уже 4 июня в киевские тюрьмы было отправлено почти 100 человек, в Одессе арестовано около 70 активных участников революционных событий.
Откликом на репрессии стал «двойной бунт», вспыхнувший в Киеве в ночь на 5 июня. Восстали 41-й пехотный Селенгинский полк и 21-й саперный батальон. Ход событий хорошо описан в русском еженедельнике «Разведчик» (1907. № 869):