“ И милиция появилась. Всех участников этого инцидента задержали и препроводили в ближайшее отделение милиции. Дело кончилось лишь установлением личности задержанных, которых после этого сразу же отпустили».
А бывало – наоборот: не только не узнавали, но даже и не знали, кто это такой. Так, вызванная на дом врач местной поликлиники, молодая женщина, несколько раз назвала его «гражданином Казановичем». «Не Казанович, а Каганович!» – взорвался он. И добавил: «Когда-то мою фамилию хорошо знал весь Советский Союз».
Со своими «товарищами по несчастью», членами «антипартийной группы», Каганович отношений практически не поддерживал. Изредка общался с Молотовым, в основном по телефону. Иногда мог послать ему письмецо. Например, такое:
«Здравствуй, дорогой Вячеслав!
Горячо и сердечно поздравляю тебя с 68-й годовщиной Октябрьской революции!
Пишу из Кунцевской больницы, где я лежу уже четыре месяца по случаю перелома бедра правой ноги.
Врачи считают возможным перевод меня в ближайшее время на долечение в домашних условиях – в дачных условиях.
Я обратился в Совет министров с просьбой о предоставлении мне утепленной дачи, но… пока воз и ныне там.
Мои физические страдания усугубляются переживаниями партийного характера. 5-го августа я послал письмо в ЦК и лично т. Горбачеву, но ответа не получил, я даже усомнился, получили ли они его.
Я посылаю тебе копию этого письма. Не теряю надежды на выздоровление и возвращение в партию.
Желаю тебе здоровья и благополучия.
Твой старый товарищ и друг.
Лазарь. 7. XI. 1985 г.».
А с Маленковым Каганович вообще ни разу не встречался после 1957 года. Про него сказал, отвечая на вопрос Чуева:
«– Живет здесь, рядом со мной, в соседнем доме, ни разу не видел.
– И не звонит вам? Этого я не могу понять. Были в одной когорте.
– Разные люди.
– Вместе шли. Вас называли тогда „антипартийная группа Маленкова, Кагановича, Молотова“.
– Поэтому он, видимо, и не хочет. Боится, видимо, поэтому.
– Раньше не боялся, а теперь боится? Молотов говорил, что тоже его давно не видел.
– Он его один раз только видел».
Каганович всегда отличался крепким здоровьем. Он пережил свою жену, приемного сына и всех братьев.
Эдвард Радзинский, бесстрастный регистратор смертного часа важных исторических персон («Последняя ночь последнего царя», «Последний день Сталина»), не обошел своим вниманием и последнюю минуту жизни Лазаря Кагановича. Будто бы тот, отчаянно переживая за судьбу страны, смотрел по телевизору новости, и в какой-то момент его домработница вздрогнула от возгласа: «Это катастрофа!» Когда женщина обернулась, Каганович уже не дышал.
Он умер от сердечного приступа в возрасте 97 лет. Это произошло 25 июля 1991 года. До ГКЧП оставалось менее месяца, до распада Советского Союза менее полугода.
Заключение
В истории страны Каганович остался как жестокий и безжалостный сталинский подручный, на счету которого тысячи загубленных жизней. Даже услужливая советская (а затем и постсоветская, столь же чуткая к веяниям времени) историография ни разу не корректировала эту характеристику. В отличие от характеристики того же Сталина, пережившего множество конъюнктурных реинкарнаций, от «палача» до «эффективного менеджера».
Характерная черта административно-политической карьеры Кагановича – многочисленные переброски с одной должности на другую. Он руководил и партийный аппаратом, и железнодорожным транспортом, и разными отраслями промышленности, и правительственными комитетами, нередко занимаясь одновременно совершенно разными делами. В отличие от многих соратников Сталина, Каганович был, если так можно сказать, менее «специализирован». Видимо, этим и определялось его место в сталинской системе – он выступал как чрезвычайный уполномоченный на тех участках, которые считал нужным поручить ему вождь.
Справедливо ли черным маркером выделять Кагановича в ряду ближайших соратников Сталина, таких как Молотов, Ворошилов, Калинин? Разве каждый из них не служил беззаветно тирану, не соучаствовал в преступлениях? И не были разве по-своему жестоки и безжалостны – под стать времени – Орджоникидзе, Шахурин, Байбаков? Если были, то почему Каганович – «железный» нарком, а эти трое – нет? Все проявляли усердие. Все выполняли приказы. Но Каганович был «первым учеником». По определению Молотова – «двухсотпроцентным сталинцем». Самым рьяным, самым угодливым и самым цельным, без подозрительных «примесей». Он единственный из кремлевской челяди, кто не только за глаза, но и в глаза называл Сталина Хозяином. «Вообще без Хозяина очень тяжело… Но приходится, к сожалению, загромождать делами в большом количестве Хозяина и срывать ему отдых, в то время как словами не выскажешь, насколько ценно Его здоровье и бодрость для нас, так любящих Его, и для всей страны».
Превознося Сталина, Каганович не лицемерил. Он искренне преклонялся перед вождем и был фанатично предан ему. «Каганович выделялся даже среди 145 членов сталинского окружения своей исполнительностью и преданностью Сталину», – отмечала историк И.В. Павлова в рецензии на изданную переписку Кагановича со Сталиным. Из переписки видно, что Каганович почти по всем поддакивал вождю и не имел своего мнения. Он был «вторым изданием» Сталина, его неотличимым двойником. «В сталинском большевизме он наиболее близкая копия к оригиналу – к самому Сталину, – констатировал Авторханов. – Порою его и не отличишь от оригинала. Если бы в политике действовал биологический закон, то можно было бы сказать, что все члены Политбюро братья, а вот Каганович и Сталин – братья-близнецы».
Был ли Каганович, несмотря на грубость и репрессивные методы управления, талантливым организатором? Убедительных подтверждений тому историей не предъявлено. Ни в каком деле он досконально не разбирался, ни в чем не был специалистом и знатоком. Где не хватало умения и опыта, там добирал демагогией и угрозами.
Его – боялись. Но и он – боялся.
Он смертельно боялся Сталина. Тот мог его снять – и снимал – с должности, мог отправить в ГУЛАГ, расстрелять.
Входя в ближний сталинский круг, он боялся других людей этого круга. Они могли строить – и строили – козни.
Имея два класса образования и не будучи докой ни в чем, он боялся тех, кто обладал конкретными знаниями, навыками, опытом. Они могли увидеть – и видели – его некомпетентность и управленческую беспомощность.
Он боялся своей обслуги – секретарей, адъютантов, охранников, водителей, поваров, домработниц, портных. Они могли быть – и были – осведомителями Лубянки.
Он боялся партийных чисток, «судов чести», персональных дел. Они могли его лишить – и лишили – партбилета.
Словом, генерируя страх, Каганович и сам всю свою долгую жизнь, вплоть до смертного часа, был подвержен страху. Возможно, именно здесь следует искать разгадку его политической и человеческой судьбы.
Имеются свидетельства, будто бы Каганович поначалу переживал, что ему приходится уничтожать своих ближайших соратников по партии. Он, например, близко к сердцу воспринял самоубийство заведующего агитмассовым отделом МК и МГК ВКП(б) Вениамина Фурера, с которым вместе работал на Украине и в Москве. В прощальной записке Фурер написал: «Когда при все новых и новых разоблачениях в измене людей, которые дышали с нами вместе одним воздухом, я слышу печальные возгласы товарищей – „больше никому нельзя верить“ – я содрогаюсь. <…> Товарищи! Я знаю, вы осудите мой поступок, но я прошу вас, как чутких большевистских руководителей, подумать, до чего может довести мысль о потере доверия». Когда письмо показали Кагановичу, тот, по словам Хрущева, был потрясен: «Он плакал, просто рыдал, читая. Прочел и долго не мог успокоиться». Но на пленуме ЦК 4 декабря 1936 года Сталин неодобрительно высказался о самоубийствах членов ВКП(б), расценив петлю или пулю в лоб как «средство воздействия на партию». Вождь уделил место в своей речи и письму Фурера: «Какое письмо он оставил тоже после самоубийства, прочтя его, можно прямо прослезиться… А человек мало-мальски политически опытный поймет, что здесь дело не так». После этого Каганович никогда не упоминал о Фурере. «Видимо, просто боялся, – пишет Хрущев, – что я мог проговориться Сталину, как он плакал».
Каганович завершил свои дни, ни в чем не разуверившись и ни в чем не раскаявшись.
«Погибло много невинных людей, и никто это не будет оправдывать. Но были на самом деле диверсии, искусственно создавались заторы на железных дорогах – это все было! Вредительство было», – даже спустя полвека, беседуя с благодарно ему внимавшим Феликсом Чуевым, «железный Лазарь» не сделал ни шагу назад. О своей роли в Большом терроре сказал просто и без тени сожаления: «Приходилось утверждать смертные приговоры, вынесенные судом. Все подписывали. А как не подпишешь, когда по всем материалам следствия и суда этот человек – агент или враг?»
Так и ушел, не выдавив из себя хотя бы показную, лицемерную, приличествующую новому времени слезу раскаяния. Кажется, он боялся, что кто-то из сумрачных обитателей Кремлевской стены по-соседски проговорится Сталину, как Каганович плакал.
Приложения
Приложение 1
5 сентября 1935 года
Дорогой товарищ Сталин!
Сообщаю кратко об НКПСовских делах. Главная работа идет сейчас вокруг проведения в жизнь приказа «О паровозном хозяйстве и о графиках движения». На днях я заслушал по селектору доклады начальников дорог и даже некоторых начальников депо. Видно, что стоячее болото разворошилось: командиры вынуждены подтягиваться, потому что на них жмут машинисты и кондуктора.
На Донецкой дороге уже вместо 184 км пробега паровоза в сутки часть паровозов бегает уже 212–220 км. Машинисты на паровозе от Лимана до Ясиноватой 102 км пробегают за свои 8 часов туда и обратно. Эти машинисты и кондуктора выступили и заявили, что впервые они заказывают дома обед к определенному часу и обедают вместе с семьей. Один машинист заявил: «Впервые я себя почувствовал организованным человеком», и когда он пришел домой через 8 часов, то жена начала его допрашивать, не отменили ли поезд, и никак не верила, что он успел уже съездить. Левченко уже охладил и поставил в резерв 100 паровозов. Однако трудности большие, и прежде всего в деле составления графиков так, чтобы паровозы не простаивали. На днях я имел совещание с низовыми графистами, и выяснилось, что они предоставлены сами себе. Никто ими не руководит, а то, что они составляют, утверждают механически, даже не читая. Сейчас мы меняем круто это положение – график каждой дороги будет рассматриваться нами в НКПСе, и до 15 сентября утвердим новые графики.