— Снеси быстренько письмецо клерку, вот адрес, пусть изобразит и сегодня же отправит оказией на почту. — Лицо командира стало благодушным. — Помнишь Ивана Михайловича Симонова? Ну так это ему весточка.
…Яркое июльское солнце освещало заполненную до предела большую аудиторию Казанского университета.
На кафедру поднялся худощавый молодой человек с задорным хохолком и лукавой улыбкой, профессор и кавалер Иван Михайлович Симонов.
— Три года я не был участником подобного торжества, — твердо начал он свой знаменитый доклад, — и в сие время, в продолжение с лишком двух лет, суждено мне было разделять труды и опасности одного из знаменитейших путешествий около обитаемого нами земного шара.
Перечисляя участников, дошел до командира:
— Прежде он командовал кораблем, принадлежащим Американской компании, «Суворовым» во время кругосветного плавания в Ситху. Ныне капитан второго ранга, под начальством коего фрегат «Крейсер» идет к северо-западным берегам Америки. Мореходец известный. Успехи сих экспедиций тем более должны быть для вас приятны, соотечественники, что все офицеры и чиновники, их составляющие, были русские.
Симонов остановился, оглядел притихшую аудиторию.
Заседание продолжалось почти четыре часа с перерывом. Несмотря на жару, никто не покинул зал.
В заключение Симонов сказал:
— Открытия наши тем более важны, что они суть самые южнейшие из всех доныне известных земель на земном шаре. Вероятно, они долго таковыми останутся, и можно решительно сказать, что южнее их никогда открыты не будут, ибо нет средства углубляться во льды далее.
Заканчивались последние приготовления к вояжу. Оставались считанные дни до отправления. «Крейсер» и «Ладога» вытянулись на рейд.
Прибыл командир порта. Прошелся по верхней палубе. Всюду сновали матросы. Перетаскивали и укладывали снасти, шкиперское имущество, провизию. Тут и там подкрашивали каюты, лакировали фальшборт, балкон и перила, смолили ванты.
В каюте объявил вдруг командиру:
— Завтра к вам пожалует государь с огромной свитой. Распорядитесь, чтобы в палубах прибрались.
Лазарев любил порядок, но развел руками.
— Порядок наведем, но сами видите, все забито, каюты и салон переполнены. Постараемся.
Александра I сопровождали цесаревич Николай Павлович, посланники, десяток адъютантов, камергеры, сановники, обычная во все времена околопрестольная камарилья.
Ровно год не видел Лазарев царя. Внешне он мало изменился. Та же притворно-ласковая улыбка, несколько слащавая любезность и наигранная любознательность.
Сначала Лазарев провел всю свиту по верхней палубе. Здесь царил полный порядок, снасти аккуратно уложены, паруса подвязаны на загляденье, все на своем штатном месте, медяшка горела на солнце, палуба отдавала белизной.
— Недурно, — удивился Александр и похвалился посланникам. — Такой корабль лестно иметь и в английском флоте.
На батарейной палубе Лазарев не без гордости показал свою конструкцию новых станков для карронад, устройства для хранения пороха.
— И что же это дает? — спросил цесаревич Николай Павлович.
— Извольте, ваше высочество. Вместо четырех-пяти канониров карронадою легко управляются трое, и порох надежно укрыт и всегда сухой.
Николай Павлович остался доволен ответом командира.
Александр поманил начальника Морского штаба Моллера:
— Надобно сии новшества проверить и при хорошем опыте на всех кораблях завести.
Понравился Александру и образцовый порядок в шкиперской кладовой.
Лазарев пригласил императора в свою каюту, снять пробу обеда.
Едва Александр с цесаревичем и посланниками скрылся в каюте, свита, кто помоложе — молодые адъютанты, камер-юнкеры, секретари посольств, — начали куражиться. Носились по палубе, лезли на ванты, садились на кнехты — и поплатились. Все недавно выкрашенное, просмоленное, отлакированное отпечаталось на ладонях, сюртуках, мундирах и белейших лосинах.
Корабельные щи, принесенные коком, пришлись по вкусу, восхитили Александра.
— Прекрасные щи, — сказал он, приложив салфетку к губам, — жаль, за границей не приготовишь, где такую капусту сыщешь.
— Смею доложить, ваше величество, — пояснил Лазарев, — у нас заготовлено квашеной капусты впрок на три года.
Александр округлил глаза.
Императору прием явно пришелся по нраву. На юте перед сходом он сказал Лазареву:
— Изволь, командир, сегодня у меня на обеде присутствовать.
Монаршее приглашение считалось высшим благоволением к персоне.
Спустя час Лазарев готовился сойти на катер, в каюту постучался вахтенный мичман.
— Пристала рыбацкая лодка с двумя дамами. Страсть как просят пустить их на фрегат.
Не будучи ханжой, он всегда пресекал женские шалости, тем более на корабле.
Недоумевая, Лазарев вышел на шканцы. У трапа покачивалась парусная лодка с двумя нарядными дамами. Лазарев спустился на нижнюю площадку. Дамы оказались фрейлинами императрицы. Они затараторили, перебивая друг друга. За обедом все мужчины только и будут разговаривать о визите на фрегат.
— Как же нам, господин капитан, поддерживать свое реноме, — щебетали фрейлины, помахивая веерами, — войдите в наше положение. Нам хотя бы ступить на ваш славный ковчег. Столько о нем похвал мы наслышались сегодня…
Лазарев, досадуя в душе, подал фрейлинам руку, помог подняться по трапу.
— Вызовите Вишневского, пускай проведет дам по шкафуту, — приказал он вахтенному. — Через четверть часа подать катер к трапу, я вместе с дамами пойду в Ораниенбаум.
Вторые сутки не утихал жестокий шторм. Ураганный ветер с Атлантики прижимал «Крейсер» к подветренному скалистому французскому берегу. Полтора месяца назад покинул фрегат Кронштадтский рейд. Противные ветры, шквалы, туманы преследовали его на всех переходах. Дни и ночи вышагивал на шканцах командир…
До мрачных скал оставалась сотня саженей.
— Фок и грот ставить! — раздался чуть охрипший, но твердый голос командира. — Двойные рифы брать! Триселя изготовить!
Казалось, корабль еще больше должен увалиться к берегу, приближаясь к смертельным камням. Но Лазарев каким-то особым чутьем предугадывал малейшую перемену ветра, а главное, ощущал отзыв на эту перемену корабля, чувствуя себя с ним единым организмом. И в самом деле, на новом галсе фрегат медленно, но все-таки начал выбираться на ветер…
— Егорка! — крикнул вниз Лазарев. Из люка высунулась взлохмаченная голова вестового. Все эти дни он круглые сутки держал наготове самовар. Каждые полтора-два часа выносил командиру чай в подстаканнике, то с ромом, то с лимоном.
— Давай с ромом!
На третьи сутки, уловив благоприятный момент, Лазарев вывел-таки корабль в открытое море и там, лавируя, переждал шторм.
Едва «Крейсер» стал на якорь на Портсмутском рейде, командир приказал всем отдыхать. Командиры и матросы, не успев допить чай, не раздеваясь, повалились на койки и заснули мертвым сном.
На вахту заступил Нахимов. Увидев командира, он поразился — двое суток тот ни на мгновение не покидал шканцы, а теперь опять на палубе и улыбается, смотрит благодушно на молодого мичмана. Медленно прохаживаясь на шканцах, делился с Нахимовым перипетиями минувшего испытания.
— В сие время, имея под ветром берег совсем рядом, можно было нести все паруса только благодаря превосходным качествам «Крейсера», — он остановился, всматриваясь в проступающие из тумана берега бухты и обступившие их улицы порта, — ни один фрегат с не уменьшенным против обыкновенного положения рангоутом не вынес бы того. Несомненно, успех сей лавировки сноровкой команды достигнут.
«Крейсер» первым пробил три склянки, и тотчас вдогонку десятки судов на рейде отозвались нестройным перезвоном разноголосых колоколов.
— Всякий офицер, матрос ли обязан свой маневр вмиг понять и искусно свершить. В том порука успеха общего, однако сие достигается не вдруг, а каждодневным неустанным трудом.
Для Павла Нахимова наступила многолетняя пора приобщения к великому искусству мореплавания, воспитания самоотверженного служения родине…
Три дня спустя на рейде показалась отставшая «Ладога». Штормовые испытания не прошли бесследно для кораблей. Часть рангоута надо было заменить, обновить такелаж и паруса, отремонтировать помпы. К тому же металлические поделки в такелаже обоих кораблей оказались ненадежными. Восемь железных гаков лопнуло на различных талях, а разлетевшиеся осколки гака при подъеме шлюпки смертельно ранили квартирмейстера Ульяна Денисова.
Лазарев уехал в Лондон договориться с адмиралтейством о ремонте и взял с собой Завалишина.
В Лондоне Завалишин решился тайком, не медля более, хотя бы пришлось пожертвовать всеми выгодами похода, обратиться к царю с письмом. Еще в Петербурге вместе с помощником директора Морского корпуса В. М. Головниным не раз размышлял он о недостатках государственного механизма России и строил проекты, хотел даже идти в Зимний дворец и обратиться с некоторыми предложениями к Александру I.
Вместе с Завалишиным в гостинице устроился и Нахимов, приехавший в Лондон по делам.
— Никак, послание сочиняешь о государственном правлении, — пошутил Нахимов, проснувшись ночью от света ярко горевшей свечи.
Завалишин загадочно улыбнулся, промолчал.
Утром с почтой в Верону на имя царя отправилось письмо Завалишина. Он излагал свои взгляды на государственное устройство и просил личной аудиенции…
Недели в Лондоне пролетели в хлопотах и заботах о снаряжении. Корабли уже приготовили к выходу в море, но жестокие осенние штормы и противные ветры задержали выход. С тайной надеждой каждый день ожидал Завалишин почту, но ответа так и не дождался.
Только в конце ноября ветер наконец переменился на норд-остовый и отряд вышел в море. Пополнив по пути запасы продовольствия и воды на острове Тенериф, экспедиция направилась к тропикам.
В кают-компании командир объявил, что впредь Кадьян вахту стоять не будет. Оставшись наедине, Завалишин поделился с Нахимовым: