— Руби тали!
Шлюпка полетела вниз и с ходу отвалила от борта. Матрос на салинге красным флагом отмахивал в сторону кормы, где едва-едва виднелась голова упавшего за борт.
— Стало быть, — докладывал боцман Лазареву, — канонир Давыдка Егоров на левых фор-русленях юнферс раскручивал, видать, волной сшибло, а может, поскользнулся.
Тем временем шлюпка, скрываясь за огромными волнами, еле виднелась. Лазарев неотрывно всматривался за корму в бушующий океан, временами вскидывал голову вверх. Два матроса и унтер-офицера на раскачивающихся салингах до боли в глазах следили за горизонтом. Прошел час, другой. Шлюпка давно исчезла в гребнях волн. Сумеречная мгла исподволь опускалась над бушующим океаном.
— Шлюпка по корме! — наконец закричал от радости унтер-офицер на грот-салинге. Егорова в шлюпке не было.
Гигантские волны зыби и крепкий порывистый ветер сильно раскачивали фрегат. Сквозь плотно прикрытые порты орудий заливалась вода на батарейную палубу. Подойти на такой волне к борту — значит наверняка погубить не только шлюпку, но и гребцов. Лазарев приказал спустить за борт матросские койки, чтобы смягчить удар, и выбросить матросам концы, на случай если шлюпка разобьется. Заложили тали и, выждав мгновение, когда фрегат начал наклоняться в сторону шлюпки, быстро их выбрали. Едва успели поднять шлюпку вровень с палубой, набежавшая волна ударила ее о борт и разнесла в щепки. Матросы успели схватиться за концы, и их вытянули на палубу. Огорченные, насквозь промокшие, стояли они, поеживаясь, перед командиром. Нахимов виновато развел руками. Но взволнованный Лазарев положил ему руку на плечо.
— Молодцы, братцы, ради жизни товарища себя не пожалели, токмо русачки способны на такое!
По приходе в Сан-Франциско он отметил благородство и мужество своих подчиненных и сообщил в Адмиралтейств-коллегию: «Сию готовность г. Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почитаю представить на благорассмотрение г.г. членов государственной Адмиралтейств-коллегии и льщу себя надеждою, что такой подвиг не найдется недостойным внимания правосудного моего начальства».
На Сан-Францисском рейде «Крейсер» стал на якорь рядом с «Аполлоном» и торговыми судами Русской компании.
Притомленные нелегким переходом из Ситхи, вышли на шканцы офицеры. Несмотря на позднюю осень, теплый береговой ветер приятно ласкал лицо.
С некоторым волнением всматривался Лазарев в живописные берега обширного залива.
Девять лет назад покинул он эту бухту…
К борту подошла шлюпка с «Аполлона». По-приятельски встретил Хрущева командир. В кают-компании, за чаем, делились новостями.
— Нынче в Калифорнии перемен немало, инсургенты верх одержали. Там нынче правителем бывший комендант Сан-Франциско Луис Аруэлло. Видимо, Мексика бесповоротно от королевства Испанского отпала[74].
Лазарев вдруг вспомнил сестру коменданта, стройную женщину в черном, нареченную Резанова.
— А что, все семейство коменданта отсюда уехало?
— Наверное, — ответил Хрущев, — но точно сказать не могу. Знаю только, что они в Монтерее. А ты знавал их, Михаил Петрович?
— Накоротке несколько раз встречались, десяток лет назад, — задумчиво ответил Лазарев, а Хрущев, так и не поняв, проговорил:
— Власти здесь, в президии Святого Франциска, переменяются теперь весьма часто, солдаты без жалованья который месяц…
Спустя несколько часов на рейд пришла «Ладога».
Лазарев с братом нанесли визит коменданту. Многое здесь изменилось. Полуразвалившиеся каменные сараи окружали небольшую площадь крепости. Часовые в ободранной одежде молча, равнодушным взглядом провожали прибывших офицеров.
Новый комендант Аризио после обмена любезностями и краткой беседы предложил отдохнуть офицерам, посетить миссию Святого Франциска, а лошадей для прогулки он обеспечит.
— Пожалуй, — согласился Лазарев и вдруг спросил: — Как поживает семейство дона Аруэлло?
Комендант оживился:
— Вы знали старого коменданта? Они давно переехали в Санта-Барбару. Его сын дон Луис нынче стал правителем Калифорнии, живет в Монтерее.
— А его дочь?
У коменданта сверкнули глаза.
— Так вы знакомы с Кончитой?
— Мельком, десять лет тому назад.
— О, она живет с родителями. У нее добрая душа и отзывчивое сердце на чужие страдания. Все такая же красавица, но отвергает всех кавалеров. До сих пор ждет своего нареченного из России. И не верит никаким слухам…
Лазарев задумался, помолчал, а потом вспомнил свой визит к монахам с Унковским, и захотелось посмотреть, что там изменилось.
Вместе с братом, Завалишиным и еще тремя офицерами на лошадях направились они за семь верст к святым отцам.
За эти годы монастырь разросся. Над внушительными каменными стенами поднимались купола новой церкви. Однако нравы в миссии остались прежние. Прихожан в монастырь поставляли прежним порядком солдаты. Кочующих индейцев попросту отлавливали арканами и приводили сюда. Жили они семьями в таких же каменных хлевах, разделенных на маленькие стойла, как и раньше, без потолка и пола. Завалишину все было в диковинку, он, не стесняясь, возмутился:
— В России у доброго хозяина скот в лучшем состоянии живет.
Подневольно, без какого-либо объяснения догматов религии, не обучив языку, приводили индейцев в католическую веру. Святые отцы взяли за правило строгое обхождение с обращенными в новую веру. Богослужения подкреплялись зачастую солдатскими пинками и ударами.
Андрей Лазарев не оставил без внимания нравы монастырской братии.
«…в остальное время без отдыха и очереди обрабатывая земли, удовлетворяют корыстолюбие их наставников, кои, утучнив леностью тело свое и насытив алчность, через несколько лет под предлогом болезней удаляются с пиастрами…»
Этот год в Калифорнии выдался неурожайным. Пшеницу пришлось скупать верст за тридцать — сорок в округе и доставлять на лошадях по узким тропинкам. Зерно перемалывали на ручных жерновах. С их помощью заготовили муку для всех кораблей.
Через две недели на «Крейсере» побывал правитель новоархангельской конторы Кирилл Хлебников. Он только что прибыл с оказией из Новоархангельска договориться с правителем Калифорнии о добыче бобовых в здешних местах. За десяток лет местные порядки он изучил досконально. В кают-компании слушали, не перебивая, его рассказ о прошлом и нынешнем состоянии Калифорнии.
— Почитай, десяток лет с лишком, на моей памяти, инсургенты мексиканские с испанским королем противоборствовали, покуда верх одержали.
— А что же американцы, чью сторону держали? — с любопытством спросил Завалишин.
— Поглядывали на сие, вроде бы ни при чем, дело не наше, — Хлебников ухмыльнулся, — однако себе на уме. Калифорния-то кусок лакомый, с испанскою короною за нее тягаться несподручно…
Хлебников вникал не только в торговые дела соседей, но и прекрасно знал внутренние дела на Американском континенте.
— Ежели бы нам, россиянам, в союз с Калифорнией вступить, благо соседи мы, рядом, — высказался Завалишин.
Эта мысль неоднократно возникала у него впоследствии. Он коротко сошелся с правителем Калифорнии, другими испанцами, горячо убеждал их вступить в союзные отношения с Россией…
Как-то вечером, в конце декабря, он постучался в каюту командира…
Полтора месяца прошло с той поры, когда «Ладога» доставила из Петропавловска ошеломляющее для всех офицеров известие: по высочайшему повелению мичману Дмитрию Завалишину предписывалось ближайшей оказией отправиться в Петербург для личной аудиенции к царю.
Больше других изумился и огорчился Нахимов:
— Как же так, брат? От сотоварища, соседа по каюте утаил…
Смущенный Завалишин, как мог, объяснил, что это его заветное, пошутил:
— А вдруг в кандалы бы тебя заковали?
Только с ним и с Лазаревым поделился Дмитрий сокровенными мыслями, изложенными в письме к царю.
Через две недели в Кронштадт отправлялись «Аполлон» и «Ладога», и ему надо было решить, как ехать в Петербург — морем или через Сибирь.
Лазарев настоятельно советовал ехать сушей. Шлюпы-то возвращались уже знакомым маршрутом.
— Вам, Дмитрий Иринархович, редкий случай выпадает ознакомиться с такой малоизученной, но важной для России стороной. Ничем вы не обременены в пути, лучшей возможности для путешествия не сыщешь, а кроме прочего, — командир лукаво улыбнулся, — прежде времени с вами расставаться огорчительно.
Действительно, Завалишин отменно исполнял корабельную должность, а главное, хорошо владел латинским и испанским языками, что немало значило в постоянных сношениях с францисканскими монахами и миссией в Калифорнии…
Прошли рождественские праздники, наступил новый, 1824 год. «Ладога» и «Аполлон» уходили в Россию. Накануне Лазарев пригласил к обеду офицеров шлюпа. Оживленно обменивались в кают-компании впечатлениями о Ситхе, Русской Америке, Калифорнии. Завалишин оказался за столом между Михаилом Кюхельбекером и Федором Вишневским. Сидевший напротив Нахимов пошутил:
— Тебя, Митя, враз атаковали «Аполлон» и «Ладога».
Разговор зашел о гостеприимстве испанцев. Моряки часто общались с ними. Раз в неделю Лазарев отправлял на берег часть команды с оркестром. Устраивались танцы, матросы лихо отплясывали с местными девушками.
— И представьте, господа, — заметил Кюхельбекер, — ни одной стычки на берегу, а все потому, что капитан Лазарев строжайше запретил потребление спиртного…
— Да и сами испанцы миролюбивы, чего не скажешь об американских пронырах, — ответил Завалишин, и разговор незаметно перешел на другую тему.
Все сошлись на том, что недостаточная помощь правительства русским промышленникам в Америке и политика заигрывания с Соединенными Штатами усугубляют их положение. Более того, американские дельцы возбуждают против них местные племена. Хрущев рассказал, что в прошлом году капитан американского брига «Чатам Стрейт» продавал здешним индейцам ружья по самой дешевой цене, а порох раздавал почти даром, призывая нападать на русские поселения. Но индейцы продолжали дружелюбно относиться к русским.