— Нет, все роли в сериале сыграют наши соотечественники.
— И кота — соотечественник?..
— На роль кота будем пробовать дрессированного тигра из саратовского зоопарка.
«Хорошо», — одобрил Федор Ильич.
Не тигра одобрил, а факт сериала. Когда-то, давным-давно, он собирался прочесть роман «Мастер и Маргарита». Но так и не собрался. А теперь и не нужно — скоро будет сериал.
В телевизоре перешли к международным новостям, По экрану поплыли пальмы.
— Продолжается Каннский фестиваль, — бодро рапортовал диктор. — Сегодня свой фильм представляет известный французский режиссер Жан Рошфор. Главную роль в нем исполнил популярный российский актер Олег Белов. По словам режиссера, действие картины происходит в России. Она посвящена сложной эпохе девяностых, когда интересы личности и государства разошлись настолько, что, казалось, вместе, как сказал поэт, им не сойтись. Но…
Белова в этот вечер творческая группа поймать не смогла, а потому просто транслировала проход по красной дорожке.
По дорожке шли Рогов и Плахов. Игорь был сосредоточенный, а Василий, напротив, очень довольный.
Федору Ильичу даже показалось, что Васька ему подмигнул с экрана.
— Мать! Беги сюда! — вскрикнул Васькин тесть.
— Чего стряслось-то?.. — вбежала в комнату взволнованная теща.
— Там… Там наш Васька. Во фраке… С бабочкой, — Федор Ильич тыкал пальцем в телевизор.
Но репортаж из Канн уже закончился. Начался репортаж с выставки авангардистов. Вместо Василия теща увидела на экране портрет женщины с тремя глазами и двумя ушами. Из головы у нее росло дерево типа дуб.
— И с сачком… — съязвила теща. — Додегустировался, что бабочки в голове…
— Да при чем здесь сачок?! — возмутился Федор Ильич. — По лестнице, говорю, шел… Во фраке… Клянусь!
— Во фраке?!
— Во фраке… С бабочкой. Игореха Плахов рядом с ним.
— И этот во фраке?
— И этот! — гордо подтвердил Федор Ильич.
Теща выключила телевизор.
— Все. Иди спать… Полегчает.
Федор Ильич подчинился. Вставая, буркнул:
— А наш Васька-то мог бы кота сыграть…
— Тьфу! — плюнула теща.
«Может, и впрямь привиделось, — рассуждал тесть, засыпая. — Как же может Васька во фраке?.. Корень, интересно, нашел, нет? И подмигнул с экрана. С экрана же не подмигивают…»
«Мы строим церкви! Детские дома! На моей родине, наконец-то…» — вещал на экране герой Олега Белова.
Троицкий поморщился. Выходило как-то неубедительно. Жаловаться, конечно, не на кого. Сам принял фильм. Тогда показалось, что ничего, хорошо даже. А сейчас — чего-то не то… Или настроение такое. Или голова болит. И ведь все правда: и про церкви, и про детские дома. А неубедительно. Актер, что ли, плохой?
Белов, подлец, на премьеру не пришел. «Испугался, что придушу, сука…»
— Шеф, таблеточки… — деликатно шепнул Дима. — То есть, извините, таблетки…
«А ведь все только начиналось! — страдал Егоров. — И ничего еще толком не началось. Не подержал, как следует, за коленку, не поцеловал. Не рассказал, как в девяносто втором году Дэвид Линч сымитировал пожар в гостинице, чтобы привлечь внимание к своему фильму „Твин Пикс: огонь, иди со мной“. Не… Сплошные „не“»!
Егоров поискал Кристину в нарядной толпе на набережной Круазетт, но не нашел, да и понимал, что смысла в этом никакого. Ну найдет он ее, ну и что? В лучшем случае даст она ему пощечину. Или даст понять, что презирает его. А больше ничего интересного не даст.
Домой идти не хотелось. Выслушивать россказни Плахова и Рогова о посещении премьеры?! Описались поди от счастья, олухи царя небесного. И где они достали билеты, мерзавцы?! Если у них были свои ходы, по любым понятиям требовалось перво-наперво обеспечить билетами старшего группы!
«Напьюсь! — решил Егоров. — На фестивале я или не на фестивале?».
Наперсток виски в ближайшем кафе стоил десять евро.
«Однако!» — подумал Егоров и пить не стал. Пошел в ночную лавчонку, которую давно приметил, и купил у араба за ту же десятку бутылку в двести граммов. Тоже не слишком много, но все же… Больше в пять раз.
Пошел на пляж, сел на прохладный песок. Вечерами дул северный ветер, у воды становилось не то что холодно, но чуть-чуть свежо. С виски — сочетание идеальное.
Залив был полон огней, но чуть в стороне, дальше начиналась бескрайняя темнота. Открытое море.
«Люди затеряны в жизни, — с горечью рассуждал Егоров. — Как эти… Как острова в океане. Что такое вот эта пляжная песчинка (в ботинки Егорову понабилось песка) в сравнении с человеком?.. Ничто. Тьфу!.. А что такое человек в сравнении с бесконечным океаном? Такая же бессмысленная песчинка. Человек всю жизнь совершает ошибки. Вот я делил командировочные — и совершил ошибку. Можно было оставить Рогову и Плахову чуть поменьше…»
У кромки воды появилась женская фигура. Она бежала вдоль берега, махала руками. Егоров узнал Кристину. Едва не зарылся в песок. С его комплекцией сделать это было сложновато, но, по счастью, луна была закрыта тучами, и Кристина не заметила Сергея Аркадьевича.
Да она и не смотрела по сторонам. Неслась и кричала:
— Фена нет! Билета нет! Обманули!
— Сумасшедшая… — пробормотал Егоров. — Хорошо что мы… расстались.
Виски кончилось. Кристина скрылась за Дворцом. Луна выползла из-за туч. С набережной доносилась музыка. «На дискотеку, что ли, сходить? Чего билетам пропадать?» В суете он расслышал от Анри, только что дискотека — немножко необычная.
У входа в дискотеку толпились только парни — ни одной девушки, если не считать женщины-охранницы. Егоров это заметил, но значения поначалу не придал. Появление Егорова у публики, столпившейся у входа, вызвало искренний интерес. Все разом замолчали и уставились на громоздкого дядьку, который, несмотря на короткую стрижку, казался очень взъерошенным.
Сергей Аркадьевич решил продать второй билет по номиналу (разглядел в углу маленьким шрифтом — 15 евро). Деньги сгодятся. Вертлявый рыжеволосый юноша в оранжевой жилетке, тыча длинным пальцем в жилет, вдруг приобнял Егорова за талию, прижался весь прямо к нему и стал что-то быстро ворковать по-своему. Егоров оторопел. Дернулся, вырываясь из объятий рыжего, но субтильный хлопец прилип к нему крепко.
— Э, ты чё? — возмутился Егоров. — Отцепился быстро, кому сказал! Это чё он? Чё он говорит-то…
В толпе засмеялись.
— Чё гогочете-то? — взревел Егоров (по-русски, разумеется) и сжал кулаки.
Русскоязычной оказалась охранница. Соизволила помочь соотечественнику:
— Он говорит, что денег у него нет, зато темперамент у него горячий, а страсть его нежна…
Егорова словно оглоблей по голове стукнули. Челюсть, отваливаясь как ковш экскаватора, аж скрипнула от возмущения.
— Но я вам не советую, — доверительно добавила землячка. — Это известный «динамщик».
Стряхнув, как муху, слюнявого рыжего, кое-как справившись с чувствами, вспомнив задним числом не дошедшие сразу до сознания слова Анри, Егоров с помощью охранницы пристроил билеты за полцены (два за пятнадцать) и двинул вспять.
На душе у него было черно.
Он то ненавидел всех (клятых киношников, араба с билетами, предательницу Кристину, особенно Рогова с Плаховым, даже за что-то Шалашова с юным Колей, встреченных близ дискотеки), то начинал жалеть себя (как несправедлив мир!), то вспоминал несбывшиеся лирические мечты.
«А ведь я бы мог расстегивать сейчас молнию на ее платье… Гладить полные бедра….»
Жюль Дега расстегнул молнию на платье Сусанны, начал ласкать ее костлявые бедра…
— Жюль, не томи, мон амур, — зарычала Сусанна, — я вся истомилась. Мы не делали этого уже десять дней. Тебе хорошо, ты пялишь свою жену каждую ночь, а каково мне?!
Сусанна отвесила Жюлю увесистую пощечину и тут же впилась в его губы в страстном поцелуе.
— М-м… Р-р-р… — распалялся Жюль. Оторвавшись от поцелуя, он стал оправдываться: — Но ты же знаешь, моя похотливая птичка, что у меня были ночные дежурства. И нам с тобой было просто негде, просто не было места!..
— Ты все врешь, мерзавец! Ты просто не хотел меня, вонючий самец…
Беседуя так, они быстро раздели друг друга. Платье и белье Сусанны, брюки, жилет и пистолет Жюля — все полетело на пол.
Жюль не врал: вот уже неделю все четыре доступные ему конспиративные квартиры в Каннах были глухо заняты. На балконах всех четырех торчали огромные кактусы. Прямо кактусовый лес какой-то. И вот лишь сегодня…
И в тот самый момент, когда Сусанна бросила болтать (что случалась с ней крайне редко) и уже только стонала, послышался тревожный скрежет. Будто кто-то вращал ключ в замочной скважине. Жюль влепил Сусанне затрещину, чтобы перестала стонать. Так и есть: ключ в замке.
Жюль прошептал:
— Странно! Полицейские не могут сюда прийти… — Его аналитический ум тут же сделал единственно возможный вывод: — Значит, воры! Подожди, моя страстная рыбка…
Он неслышно встал.
— Вломи им скорее и возвращайся, грязный хрен! — напутствовала его девушка.
Войдя в комнату, Сергей Аркадьевич Егоров мгновенно почувствовал, что ко лбу ему уже успели приставить ствол пистолета. Ну и денек.
— Стоять, придурок! Руки за голову! — рычал Жюль.
Рычал он по-французски, но Егоров понял, о чем речь. Руки поднял.
— Жюль, убей его и иди ко мне, — закричала Сусанна. — Я больше не могу!..
Напевая веселую песенку, Вазген вышел из своего ателье с тряпкой в руках. Будто бы окна протереть. То есть окна тоже нужно было протереть: Вазген любил чистоту. Любил, когда внутри ателье много солнца, — тогда душа сама петь начинает!..
Но была еще одна цель: проверить, по-прежнему ли пасется снаружи приставленный к операм бычок от Троицкого.
Да, пасется. Другой, не с такой дауновской физиономией, как вчера, но явно из той же компании. И тоже явно не Спиноза. Обнаружить его нетрудно — торчит за углом, за двумя довольно чахлыми для этих мест пальмами.
На здешнем перекрестке наблюдателю укрыться особо негде. Неблагодарная у парня задача. То-то у него рожа такая кислая…