Степан спросил-?
— Ты живешь весело?
Она не ожидала этого вопроса. И не сразу нашлась, что ответить. Весело ли она живет? Веселее некуда! День и ночь копается в своей душе, день и ночь думает: а дальше что? Что далыпе-то будет? Всю жизнь вот так маяться: ни настоящего чувства, ни большой любви, ни хорошей радости… Будто и прожила не так уж мало, а вспомнить-то, кроме Марка, и нечего…
— Почему ты молчишь, однако? — спросил Степан. — Быть такой красивой, как ты, плохо ли?
— Эх, Степа, Степа, — вздохнула Марина, — ничего-то ты не знаешь. Хороший ты, видно, человек, вот и думаешь, что все кругом хорошо. Скажи, думаешь, что я хорошая?
— Думаю, — просто ответил Степан. — Славная ты.
— Что ж, спасибо тебе, — тихо проговорила Марина.
— Не надо спасибо, — сказал Степан. — Пускай тебе всегда хорошо будет…
Он зажег потухшую трубку, сунул озябшие руки в рукава кухлянки и словно застыл, снова думая о своем. И Марина вдруг почувствовала к нему невольную жалость. Простую бабью жалость. Она видела в его глазах горечь, с которой была давно знакома. Но в том, что она носит в себе эту горечь, никто, кроме нее, не виноват. А Степан… Ей неожиданно захотелось хоть на время увести его от одиночества. И уйти от такого же одиночества самой: никто не поймет другого, как тот, кто бедует сам.
Марина встала, с минуту что-то обдумывала, потом сказала:
— Слушай, Степа, пойдем ко мне, я тебя чаем угощу? Настоящим, домашним… Я ведь рядышком здесь живу, пойдем, а?
Степан с готовностью согласился:
— Пойдем, пожалуй…
На столе у Марины скатерть такой белизны, точно ее кто посыпал первым снегом. И покрывало на кровати такое же белое, и наволочки на подушках, а пол в комнате так натерт, что Степану страшно ступить ногой. Остановившись у порога, он сказал:
— Сниму унты, однако.
Он немножко растерялся и не знал, что делать. Степан уже и забыл, когда ему в последний раз приходилось бывать в такой обстановке. В доме у Райтынэ тоже было хорошо. Но не так. Не так уютно. Здесь все подругому. Хорошая, видать, хозяйка Марина Санина.
Марина сбросила с себя шубку, подошла к Степану и сама расстегнула пуговицы на его кухлянке. Он совсем смутился, а Марина смеялась:
— Не будь дикаренком, Степа. Ну, чего ты такой? Стесняешься?
— Стесняюсь маленько, — признался Степан. — Тебя стесняюсь, всего стесняюсь. Унты все же сниму, однако. Зачем пол следить…
Марина усадила его за стол, сказала:
— Сейчас чаю вскипячу, будем чаевничать. Ты пирог сладкий любишь?
Он кивнул:
— Люблю.
— А варенье какое хочешь? Есть брусничное, малиновое, смородиновое.
— Все варенья люблю, — ответил Степан и подумал: «Может, не так надо отвечать? Наверно, надо сказать: „Спасибо, ничего не хочу…“»
— Ты чай крепкий любишь? — спросила Марина.
Теперь он ответил:
— Спасибо, ничего не хочу.
Она посмотрела на него с удивлением:
— Как ничего не хочешь? И чай не будешь?
— Чай буду, однако. Спасибо.
Марина вдруг подошла к нему, шутливо взъерошила его волосы, засмеялась:
— Знаешь что, Степа, раз ты пришел ко мне в гости, давай гостевать по-настоящему. Согласен? Ну и хорошо.
Она принесла два небольших фужера, бутылку портвейна, нарезанную семгу, поставила на стол холодную свинину, хлеб.
Степан сидел точно истукан: пусть Марина ничего дурного о нем не подумает. Он ведь гость, а гость всегда должен уважать хозяина или хозяйку. В тундре это большой закон.
Марина налила фужеры, сказала:
— Давай выпьем, Степан. Без тостов, просто так. Просто по-дружески.
— Давай.
Она выпила половину. Степан — до конца. И через минуту-две почувствовал себя проще. Исчезла скованность, которая до этого мешала Степану держать себя обыкновенно. Подвинув к нему семгу, Марина спросила:
— Ты часто пьешь, Степа?
— Совсем не часто, — ответил Ваненга. — Редко-редко. Не так, как Илья Беседин.
Сказал — и сразу пожалел об этом. Илья Беседин — друг Марины. Зачем говорить о нем нехорошее? Нечестно так. Марина может обидеться. Уй, как плохо получилось!
Но Марина не обиделась. Смотрела на простое, открытое лицо Степана и думала: «Порядочная же, наверно, дрянь эта Райтынэ, если бросила такого человека! Он же мухи не обидит, с ним вон как просто, будто с самым хорошим другом. И тяжело ему, это видно сразу. Словно остался один на всем белом свете…»
Она думала сейчас о Райтынэ, а сама словно стояла рядом с ней. И спрашивала себя: «А ты? Ты не такая?..»
Марина взглянула на Ваненгу. А что, если он прочитает ее мысли? Как он тогда посмотрит на нее?..
Она быстро налила в его фужер вина, сказала:
— Давай еще выпьем, Степа.
Он взял фужер, улыбнулся.
— Давай еще выпьем. Спасибо тебе.
И залпом выпил. Ему было хорошо сейчас. Очень хорошо. И грустно и радостно. Не было Райтынэ, она ушла с Вынуканом, решила, что Вынукан лучше. А вот красивая русская девушка Марина позвала его к себе, и ему очень славно с ней. Уй, как славно!..
— Ты все время помнишь свою Райтынэ? — спросила Марина. — Все время думаешь о ней?
— Все время помнил, — ответил Степан.
— А сейчас?
— Сейчас маленько меньше… А может, и не меньше, не знаю, однако.
Странное дело: всего полчаса назад, глядя на Степана, Марина не видела в нем ничего такого, что бросилось бы ей в глаза. Обыкновенное, даже простоватое лицо, чуть удлиненные, как у всех ненцев, глаза, невысокий лоб, слегка прочерченный у переносья морщиной. Пройдет такой парень мимо — и не заметишь. Таких много. Сейчас же она неожиданно увидела его совсем другим.
— Вон ты какой, Степа, — проговорила Марина задумчиво.
— Какой? — Голос у него был глухой, хрипловатый. — Скажи, Мария.
— Чистый… Как он…
Степан, кажется, не слышал ее слов. С прежней грустью смотрел он в ее глаза, в которых точно синело небо тундры. Большое, очень большое небо, затянутое морозной мглой. Оно качается над головой — и голова идет кругом. От этого трудно стоять на ногах, того гляди, упадешь на снег. Упадешь — и не встанешь. Так и будешь лежать и стынуть от холода, пока кто-нибудь не придет. Хорошо, если придет Райтынэ. Тогда сразу станет тепло, потому что с ней всегда тепло. Райтынэ скажет: «Обними меня. Крепко обними, однако!» И он обнимет. А Райтынэ откинет голову назад, чтобы он мог видеть и ее губы, и ее глаза, в которых лежит большая, как мир, тундра.
Женским чутьем Марина угадала все. И, помимо своей воли, испытала острую зависть к чужому счастью. К счастью той Райтынэ, которую Ваненга никогда не забудет.
Она спросила:
— Ты сейчас видел ее?
Степан, конечно, понял, о ком она говорит. И честно ответил:
— Да, ее.
И подумал, что обидел Марину. Нехорошо получилось. Шибко нехорошо. Марина позвала его в гости, как доброго друга, а он ушел от нее в тундру. Убежал. Разве так можно?.. Зачем именно теперь пришла к нему Райтынэ? Сказать бы ей: «Уходи. У тебя есть Вынукан. И никогда больше не приходи из тундры!» Но он не мог прогнать ее. И сам не мог от нее уйти… Вот, однако, как плохо устроена жизнь. Так плохо, что хуже и некуда…
Степан тихонько позвал:
— Мария!
Она и не шевельнулась. Ему показалось, что она плачет. Степан осторожно коснулся ее руки, опять позвал:
— Мария…
Она наконец отняла руки от лица, посмотрела на Степана. В ее взгляде не было ни осуждения, ни неприязни к нему. И все же Ваненга сказал:
— Я не хотел тебя обидеть, однако. Само так получилось.
Марина улыбнулась.
— Ты тут ни при чем, Степа. И не надо больше об этом. Расскажи лучше, как живешь… Как дела идут?
Степан оживился.
— Хорошо дела идут. Работу шибко люблю. Думаю вот только: плохо будет, если Саня в море уйдет. Привык к нему, к Сане-то.
— Может, не уйдет?
— Уйдет. Он такой. — Степан с минуту помолчал, потом сказал: — А у него на душе тоже плохо. Давно любит Люду Хрисанову, а все не вместе. Почему так — не понимаю. Ты ее знаешь?
— Плохо знаю, — ответила Марина. — Больше понаслышке.
Неожиданно для самого себя Ваненга проговорил:
— Скоро Беседин прилетит со Шпицбергена. Совсем скоро.
Марина быстро спросила:
— А ты откуда знаешь?
Степан ничего точно не знал, но решил соврать: ей веселее станет. Илья ведь друг ее.
— Там, на Шпицбергене-то, товарищ мой, — ответил Ваненга. — Радиограмму прислал. Пишет: еще немножко — и прилетим. Вот как… Он врать не станет, товарищ мой. Шибко хороший он человек, Марк Талалин… Правду всегда говорит.
Марина встала и, подойдя к Степану, обеими руками схватила его за плечи:
— Как ты сказал? Как ты сказал?
Ваненга опешил. Он не мог понять, почему Марина придала такое значение его словам. Ведь ничего особенного он не сказал.
— Я правду говорю. — Он растерянно улыбнулся, глядя на Марину. — Скоро прилетят. Совсем скоро.
— Ты как назвал своего товарища? Марк Талалин? Откуда ты знаешь его? Откуда тебе известно, что он на Шпицбергене? Кто тебе об этом сказал? Да не молчи же ты, не молчи, слышишь?
— Я не молчу, однако. — Степан уже не улыбался, он смотрел на Марину все с большим удивлением. — Давно знаю Марка Талалина. Вместе живем. Саня живет, Марк Талалин живет, я живу. Одна у нас комната. Когда улетел Марк, провожали его. И я провожал, и Саня провожал. А тебе почему знаком Марк?
— Мне?
Марина не сразу нашлась, что ответить. Не рассказывать же Степану обо всем, что было. Зачем? Былое быльем поросло, его не воротишь. Думала, Марк уехал в тот же день, а он, оказывается, был все время рядом. Может, не раз проходил мимо ее дома, может, даже видел ее, но не подошел, не окликнул. И не подойдет теперь никогда и никогда теперь не окликнет: чужими они стали, такими чужими, будто и не было ничего в прошлом. Вот уж правду люди говорят: враги могут помириться — друзьями стать, любовь разладится — словно чашка разобьется: сколько ни склеивай, ничто в ней не удержишь.