— А я-то думал, что ты умнее, Беседин. Знал, конечно: тяжелый человек, мусора много, но что дурак — не думал.
Марк подошел к люку, легко подтянулся на руках и выбрался на палубу. По сходням на берег спускались Димка Баклан и Костя Байкин. Костя, взглянув на Марка, сказал:
— Чего взъерошенный такой? Опять с Ильей поцапались?
— С ним нельзя не цапаться, Байкин. Хотя это до черта надоело. То одно, то другое…
Они пришли в столовую, сели за столик. Через дветри минуты появился и Беседин. Димка Баклан, увидев его в дверях, крикнул:
— Есть свободное место, бригадир!
Илья медленно прошел мимо, даже не удостоив их взглядом. Димка заметил:
— Вот тип!
Беседин услышал и резко обернулся:
— Это ты про кого? Кто тип?
— Про тебя, — сказал Димка.
Илья сел, положил на стол руки, сцепил пальцы, тяжело посмотрел на Димку, потом на Байкина.
— Раньше я никогда не слыхал, чтобы вы вот так развязно трепали языками. Раньше я слыхал совсем другое.
— Время меняет людей, говорят философы, — заметил Костя. — Оно обходит стороной только того, кто дальше своего носа ничего не видит.
— Ты-то сам далеко видишь? — угрюмо спросил Беседин.
— С тобой трудно, Илья, — проговорил Костя. — Особенно последнее время. На всех шипишь, всех подозреваешь, что тебе хотят как-то напакостить.
— Кому со мной трудно? Тебе и Талалину?
— Всем!
Это сказал Димка. И в упор досмотрел на Беседина.
— Всем трудно, кроме, может, Харитона. Забыли, когда по-настоящему смеялись. Давишь ты, как пресс…
— Как пресс, — повторил Илья. — Здорово! — Он с минуту помолчал, разглядывая свои руки. И вдруг спросил: — Сколько ты получил за прошлый месяц, Баклан? По сколько вышло на брата?
Димка сказал:
— При чем тут это?
— А при том! Я смотрел ведомости других. Сто, от силы сто двадцать. Даже у крановщиков. А мы — по сто семьдесят! Так вот скажи: когда расписывался за сто семьдесят, тягостно не было? Чего молчишь?
Димка поморщился:
— Молчу потому, что нечего сказать, Илья. Ты не выучил ни одной новой песни. Не человек, а старая пластинка… Начисто заигранная…
Марк услышал, как Беседин хрустнул пальцами. «Сейчас грохнет кулаком по столу, — подумал он, — или уйдет».
Беседин встал.
— Лучше петь старые песни, но свои.
Он все-таки умел держать себя в руках, когда хотел. В такую минуту им можно было даже любоваться: внутреннее волнение, которое он испытывал, проявлялось только в глазах, сразу ставших темными и жесткими.
Губы улыбались, однако за улыбкой скрывалось чуть ли не бешенство. Это угадывалось по тому, как слегка вздрагивали намечающиеся морщинки вдоль носа.
— Ты понял, Баклан? Лучше петь старые песни, но свои! — повторил Илья. — А вы стали петь с чужого голоса. Вот с его голоса! — Он небрежно кивнул в сторону Марка. — Подражаете, как краснозадые павианы.
Он ушел, забыв даже поесть. Глядя ему вслед, Марк испытывал что-то похожее на чувство жалости, подумал: «Мечется, мечется, даже постарел от этого… Бывают же такие люди!»
Беседин был уверен: уж он-то знает психологию своего брата — рабочего человека. Поглядеть на Смайдова — смех один: ковыряется в морали и думает, что отыскивает ключики. Не там ищет! Илья в этом не сомневался. И Марк Талалин ему не поможет.
У Беседина был свой метод, проверенный на практике. Сколько раз, бывало, когда он начинал чувствовать, что авторитет его колеблется, Илья прибегал к этому методу, и всегда все кончалось благополучно. Надо только вовремя правильно оценить обстановку — и тогда…
Сейчас в воздухе снова запахло грозой: не только Костя Байкин и Димка Баклан идут в кильватер Марку, но и Андреич, и Думин, и даже Харитон начинают крутить носами, выражать недовольство. От жиру, конечно. Привыкли загребать деньгу. И воображают, что так всегда и будет и что никакой заслуги бригадира тут нет. Напомнить, что ли? Беседин знал, как напомнить…
Войдя в кабинет начальника цеха и поздоровавшись, Беседин устало опустился на диван. Борисов что-то подсчитывал на счетах и рукой показал: подожди, мол, сейчас закончу.
Беседин не мешал. Молча сидел, откинувшись на спинку, полузакрыв глаза и перебирая пальцами. Наконец Василий Ильич отодвинул от себя счеты, спросил:
— Что невеселый, Илья Семенович?
Беседин вздохнул.
— Веселого мало, Василий Ильич. Пришел к вам с просьбой: отпустите на десяток дней без содержания, к матери в деревню съездить хочу. Пишет, что заболела, а она там у меня одна. Присмотреть бы надо.
Борисов поморщился.
— Не время. Сам знаешь, сколько сейчас работы. Два танкера вчера в доки стали, зимовали где-то у Франца-Иосифа. Сейнер в третьем доке — тоже срочно. Я твою бригаду на аврал хотел бросить. А без тебя какой же аврал?
— Вот так надо, Василий Ильич! — Илья провел по горлу. — Приеду — наверстаю. Да и авралить как-то не очень… Понимаете, сварщики жаловаться начинают: устали, дескать, передышку бы надо.
Борисов посмотрел на бригадира.
— Устали, говоришь?
— Я-то не устал, а они… Разговорчики о нарушении законов и так далее. В обком союза хотят писать — заставляют-де работать сверхурочно.
Борисов помолчал, подумал. Потом протянул Беседину открытую пачку папирос, предложил:
— Кури, Илья Семенович. — И тут же спросил: — Мать тяжело заболела? Может, все-таки обойдется без тебя?
— Нет, Василий Ильич, ехать надо срочно. А насчет двух танкеров не стоит беспокоиться. Вернусь — в два счета сделаем. Ребята за это время маленько отдохнут, сил наберутся. Их пока в затон можно. Все равно ведь рано или поздно придется туда посылать…
Илья выжидающе посмотрел на Борисова: согласится, нет?
Еще полгода назад Борисов получил от начальника порта письмо, в котором тот просил отремонтировать старую баржу, стоявшую в затоне. Беседин знал об этом письме: Борисов не раз заводил с Ильей разговор о барже, но бригадир под разными предлогами оттягивал выполнение задания порта. Ждал нужного момента. И вот такой нужный момент наступил.
Борисов спросил:
— Ты осматривал посудину?
— Осматривал. И скажу вам прямо, Василий Ильич: тянуть дальше нельзя. Баржу надо срочно латать, иначе пропадет…
Илья действительно ходил в затон смотреть на баржу. Правда, там, в затоне, он случайно услыхал, что ее собираются списывать, но об этом предпочел умолчать. Мало ли что болтают?! Наряд-то на работу есть, а остальное не его дело. Лучше бы Борисов не артачился.
— Бригада не будет роптать? — спросил Борисов. — Корыто ведь, на нем не заработаешь.
— Всякий труд облагораживает человека, Василий Ильич…
Илья улыбнулся. Не мог не улыбнуться. Баржа в затоне обросла ракушками, проржавела. Ее латать — все равно что штопать старый чулок: возни много, а вознаграждение… Да, подработают братцы сварщики, Андреичу на перманент не хватит.
Он поднялся с дивана, положил на стол заявление. И когда Борисов размашисто начертил резолюцию, Илья прочувственно сказал:
— От души благодарю, Василий Ильич.
Харитон неистовствовал. Бросался то к одному сварщику, то к другому, кричал:
— Допрыгались? Докритиковались? Третий день висим на корыте, а где выработка? Полтора-два рублика в день на нос — это что? Нищий на улице больше выпросит, чем мы заработаем!
Костя Байкин с философским спокойствием сказал:
— Слушай, Харитон, зачем ты тратишь нервы? Дай я тебе пару синяков поставлю под глазами — и иди на угол, протягивай руку…
— Плевать я на твое зубоскальство хотел! — завопил Харитон. — Плевать, слышишь! Я — квалифицированный сварщик, вот кто я! И хочу получать как квалифицированный сварщик. Был бы тут Илья Семеныч — он враз поломал бы эту лавочку. Борисов, гад, издевается над нами. А при Беседине не посмел бы. Беседин бы ему мозги вправил…
Думин и Андреич тоже роптали. Андреич, поминутно заправляя рыжий чуб под берет, говорил:
— Харитон в основном прав. Не первый раз так получается: стоит Беседину куда-нибудь уехать — нас на самую дрянную работу. Беседин возвращается — все в порядке. Боится Борисов Беседина, вот что. А без него черт знает что делает. Люську Хрисанову с ее фрейлинами на шведа послал. Там, конечно, порядок будет. А мы…
— А мы до возвращения бригадира корыто шпаклевать будем, — поддержал Думин. — Ракушку к ракушке приваривать, точно другого дела нету…
Марк спросил:
— Все это не наводит вас на какие-нибудь психологические размышления?
— Наводит, — язвительно заметил Харитон. — Когда Илья Семеныч с нами, некоторые типы поднимают хвост: «Обойдемся небось и без него. Подумаешь, Беседин! Сами с усами…» А теперь скулим.
— Глубокомысленное заключение, — усмехнулся Марк. — За такой анализ фактов тебе надо присвоить степень доктора философских наук. Не возражаете, товарищи?
Никто не ответил, и Марк почувствовал, что и Думин, и Андреич согласны с Езерским. Больше того, Марк был уверен: вину за то, что Беседин перед своим отъездом не захотел договориться с Борисовым о дальнейшей работе бригады, сварщики взвалили на него.
…В перерыве Марк подошел к Косте Байкину, развернувшему свой завтрак на листе стали, сел рядом. Костя предложил, указывая на консервы и холодную свинину:
— Угощайся.
— Спасибо, — Марк взял кусок хлеба и положил на него мясо. — Костя, не кажется тебе, что ребята смотрят на меня косо?
— Кажется, — ответил Костя, поддевая ножом кусок рыбы из консервной банки.
— А за что?
— Думают так: если бы не ты — Илья устроил бы перед отъездом хорошую работенку. Того же шведа с помятой кормой.
— Но вы ведь сами говорите, что это вошло в систему: как только Илья уезжает, Борисов сует вас черт знает куда. Говорите или нет?
— Говорим.
— Так при чем же тут я?
Байкин взял бумажную салфетку, не спеша вытер рот и руки, посмотрел на Марка.
— Я не знаю, Марк, что ты имеешь в виду. Ты думаешь: Беседин уехал неспроста и совсем не случайно подсунули нам это корыто… Ну?