— А мы их видели, когда шли сюда. Медведи как медведи. У каждого по одной голове, по четыре лапы…
Магира засмеялась, а Зифа как бы невзначай сказала:
— После скачек мы все собираемся на вершине Девичьей горы. Потанцуем, поиграем. Приходите.
— Может быть, и приду. — Буран, взглянув через головы девушек, воскликнул: — Смотрите, новая партия бегунов пошла! Интересно, кто победит…
Казалось, он настойчиво избегал всего, что привлекало внимание девушек. Отвернувшись, Зифа грустно сказала подруге:
— Неинтересный сегодня праздник. Хоть домой уходи!
— Что ты! — удивилась подружка. — Ты только подумай, что ты говоришь!
— Пожалуй, я так и сделаю.
— Куда ты, Зифа? Остановись!
Да разве ее остановишь!
Буран не придал значения разговору с девушками. Он совсем позабыл о них, когда началась башкирская борьба. До того ли, когда решается честь аула!
Все, кто собирался принять участие в схватке, расселись вокруг поляны. Среди них были старики и молодые, знатные борцы и те, кто впервые решил испытать свои силы.
Буран увидел Аллаярова, старика лет шестидесяти, заядлого борца, который не пропускал ни одного сабантуя. На его памяти этот щуплый на первый взгляд старик укладывал подряд до десяти силачей. Среди карасяевцев, сидевших в кругу, Буран заметил Галляма и Давлета. Не удержались-таки!
Бросился в глаза широкоплечий, тугогрудый парень в тюбетейке. Болельщики с нескрываемым восхищением посматривали на него. Загорелая шея («бычья», — подумал Буран), тяжелая челюсть, крупные черты лица.
— Откуда он? — спросил Буран.
Кто-то ответил:
— Лесоруб из Авзяна.
На арену вышли два борца, судья подал им по полотенцу. Они обтерли пот, потом сблизились, забросили скрученные полотенца за спину друг другу, каждый из них положил голову на плечи противника. Теперь надо приподнять его и, покружив, бросить на землю, при этом разрешается делать подножку.
Прошло несколько схваток, менялись победители, уже вышли из соревнования Галлям и Аллаяров, а лесоруб все еще выжидал.
Круг борцов все уменьшался. К радости карасяевцев, вот уже пять схваток держался на арене Давлет.
— Следующая пара! — возвестил судья. — Сулейман Акназаров и тот же Давлет!
Лесоруб из Авзяна неуклюже поднялся и медвежьей походкой вышел на середину круга. Буран невольно сравнил их. Ростом они одинаковы, но силой, наверно, приезжий богаче: Давлет вел шестую схватку, а лесоруб берег силы.
В первые же минуты лесоруб, прижав противника к груди, приподнял его и с ловкостью, неожиданной для его грузной фигуры, бросил Давлета на землю.
Карасяевцы ахнули, самолюбивый Ясави побледнел. Не было еще случая, чтобы карасяевцы на своем сабантуе упустили победу. Но на этот раз, видно, не удастся сохранить славу.
— Срам на всю округу! — в ярости закричал Ясави.
— Силачи, выручайте честь Карасяя, — взмолился подвыпивший Галлям.
Пока карасяевцы шумели и горевали, лесоруб расправлялся со своими противниками.
— Сулейман Акназаров вышел победителем, — наконец провозгласил судья. — Желающих бороться больше нет… Двое отказались померяться с ним силой… Объявляю…
— Нет, не все отказались.
Услышав этот вызов, все с любопытством оглянулись. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Буран вышел на арену. Ведь он совсем не собирался бороться, его не взволновала мольба Галляма и оскорбленное самолюбие Ясави.
— Следующая пара, — возвестил судья, — Буран Авельбаев и тот же Сулейман!
Лесоруб с любопытством взглянул на соперника, нетерпеливым движением вытер бронзовое тело.
Буран возле него выглядел сухопарым: он был тоньше и чуть выше. Но все знали: рост не помогает, а мешает в борьбе.
— Будь осторожен, Буран! — предупредил Ясави.
— Он кружит в левую сторону! — крикнул кто-то из болельщиков.
Когда Буран, положив голову на плечо соперника, встал в исходном положении, Сулейман с издевкой прохрипел ему на ухо:
— Хамит шлет тебе привет. Помнишь такого парня? Он теперь в нашем леспромхозе.
Бурану вдруг показалось, что перед ним стоит сам Хамит. Ненависть, охватившая его, ускорила события. Резким толчком он оторвал отчаянно сопротивлявшегося противника от земли и, повертев его вокруг себя, бросил наземь. К его удивлению и огорчению, лесоруб остался стоять на ногах.
— Не вышло! — лесоруб самодовольно усмехнулся.
Кругом засмеялись.
Смеялись еще не раз. Что делалось вокруг! Люди кричали, свистели, а судья старался перекричать всех.
— Держись, карасяевец! — прошипел Сулейман.
Буран почувствовал, как ноги его оторвались от земли и, словно он вертелся на карусели, слились все лица людей. Промелькнуло в голове: «Во что бы то ни стало надо избежать броска!» Резким движением Буран уперся в грудь противника и выскользнул из его могучих объятий. Сулейман, не ожидавший этого, сумрачно оглядел соперника.
После того как в третий раз борцы забросили скрученные полотенца за спину друг другу, толпа притихла. Было слышно, как вдали завывает курай.
Лесоруб насторожился и никак не давал себя поднять. Зрители видели, что оба борца устали; движения их сделались вялыми, чаще вырывалось полотенце из рук.
— Скоро вернется твой дружок Хамит… — шепнул лесоруб. — А пока что ему передать?
Бурана подзадоривали, как мальчишку! Лесоруб был уверен в себе и потешался над ним. А ну, посмотрим!
Буран улучил минуту, когда противник чуть ослабил нажим, и, рывком подняв его на грудь, повернулся направо, один раз, два раза, и вдруг неожиданно для всех быстро начал кружить в обратную сторону, как это делал сам Сулейман. Буран ощутил, как забеспокоился лесоруб. Что, не ожидал? Получай же!
Грузное тело борца откатилось в сторону, под ноги зрителей. Но в следующее мгновенье лесоруб, вскочив, бросился на Бурана. Этого никто не ожидал. Свирепый борец сгреб карасяевца и отбросил его в сторону.
— Не по правилам! — закричали кругом.
— Не зачет!
— Харамнаша![12] — загалдели люди, и громче всех Галлям. Вперед выбежал судья и, желая успокоить толпу, поднял руку и торжественно провозгласил:
— Приз присуждается Бурану Авельбаеву!
— Правильно! Ура! Хайбат!
Судья продолжал выкрикивать:
— Победитель получает пару сапог, девять полотенец, триста яиц и часы…
Буран стоял среди односельчан, не умея скрыть растерянности и радости. Он сам не верил, что победил.
Яйца он роздал мальчишкам, полотенца бросил девушкам, сапоги протянул Давлету, а часы оставил себе.
— А почему мне сапоги? — удивился Давлет.
— Мы ведь оба боролись с ним, — засмеялся Буран.
Он знал: о его подвиге будут рассказывать все, кто был на сабантуе… Может быть, эта весть дойдет и до Камили?
Он всматривался в лица девушек и женщин, но так и не встретил ту, которую мечтал увидеть и с которой боялся встретиться.
Хайдар увел его на Девичью гору, Буран не сопротивлялся. В сердце пел соловей. Нет, не соловей, а все лесные птицы вместе — ведь соловей, как ни хорошо он поет, знает только одну песню…
В яркий и веселый майский полдень, когда все обитатели Карасяя, многочисленные гости из соседних деревень, приезжие из города и парни с гор праздновали сабантуй — праздник плуга, по узкой тропе меж зеленеющих всходов торопливо шла девушка. Она держала путь в Карасяй, с каждым шагом отдаляясь от гула празднества. На ней были короткое белое платье в синюю крапинку, голубой с кружевами фартук (такова уж здесь мода!) и остроносые сапожки на высоких каблуках.
По пыльной дороге шли и ехали карасяевцы и гости, опоздавшие на праздник. При встрече с ними девушка улыбалась, отвечая на приветствия легким кивком головы. Не было, пожалуй, человека, который не бросил бы на нее взгляда, не спросил бы о чем-нибудь. Женщины еще издали приветливо махали руками и кричали:
— Ты платок надела бы на голову, милая! Жарко, как в печке!
— Почему так рано возвращаешься, милая Зифа? Не понравился тебе праздник?
— Что-то голова разболелась, — коротко ответила Зифа, торопясь уйти, чтобы избавиться от дальнейших расспросов. Не могла же она рассказать им о том, что Буран пренебрег ею. До сих пор еще пылали щеки от стыда. Она боялась смотреть людям в глаза. Вдруг узнают, что произошло там, на празднике? И все-таки Зифа не могла ругать Бурана. Она укоряла только себя за безрассудство, за бесстыдство, за глупость, за любовь к Бурану.
Мужчины, здороваясь с девушкой, ласково шутили, все они большие охотники до шуток… Внимание красавицы каждому лестно — и совсем юному, как весенний цветок, и дряхлому, как старая мечеть. Правда, надо отдать им должное: если бы она захотела, то любой с радостью подвез бы ее до самого аула.
На развилке дорог она встретила Закира. Как занятой человек, он всегда опаздывал. Увидев Зифу, он остановил свою гнедую кобылу.
— Не ошиблась ли, девушка, направлением? — любезно спросил он.
— Нет, Закир-бабай.
— Тогда почему убежала с праздника?
Зифа смущенно пояснила:
— Нездоровится мне что-то.
— Пойди отдохни и возвращайся. Если бы я не был в седле, то подвез бы тебя до самого крыльца.
— Зачем? Я и сама дойду!
Закир ударил каблуками по бокам гнедой, и она рванулась вперед, подняв облако пыли.
— Нет, наши парни не умеют ценить красоту, — бормотал он. — Будь мне двадцать лет, разве я позволил бы ей уйти с праздника? Эх, парни, парни!
Дойдя до говорливого ручейка, Зифа опустилась на землю. Вот и сиди здесь, вместо того чтобы повеселиться! Помимо ее воли из глаз брызнули слезы.
Но в таком возрасте печаль не бывает продолжительной. Взглянув на головастые ракиты, распустившиеся над ручьем, она перестала всхлипывать. Ей вдруг показалось, что ракиты с укоризной покачивали вершинами, как будто говорили: «Слабая и смешная ты, Зифа!»
Она закинула на спину косы и подняла к небу заплаканные глаза. Тихо шелестели серебристые листья ракит, весело журчал неугомонный ручеек, вразнобой, точно желая перекричать друг друга, звенели кузнечики, а с места празднества доносился далекий и неясный гул.