ьмет.
Последнее вырвалось из озорства. Ага Мамед все равно примет их на работу, ему нужны такие силачи.
Недели две назад отчим вместе с матерью и братьями переехал в соседний городок и устроился там на лесопильном заводе. Камиля одна осталась в ауле, хотя как будто ничего не связывало ее больше с Карасяем.
В любви она ошиблась. Не получилось у нее семьи, а думать о другой не хотелось. Кто поручится, что не будет новой ошибки?
Она спрашивала себя: неужели Буран по-прежнему приковывает ее сердце? У нее не было теперь прежнего, сильного чувства, любовь к Бурану чуть теплилась, казалось, одно-единственное дуновение холодного ветра — и огонек погаснет…
Так что же удерживало Камилю?
Ее место в библиотеке занял Кабир.
Когда ждешь ребенка, не ехать же за работой в чужие края. Может быть, поступить к нефтяникам? Жить по-старому, по-девичьи беспечно она не могла, а к замужним женщинам ее не тянуло. Время убивала работой. Ухаживала за огородом и за скотом. Ей теперь не на кого надеяться, она совсем одна.
Летнее утро, когда она встретилась с Бураном, не забывалось. Воспоминание о нем мелькало в сознании, как зарница, то освещая радостью одинокое существование, то гася эту радость. Легче перенести оскорбление от лютого врага, чем невнимание любимого человека. Она до сих пор не могла оправдать себя, каждый ее поступок — горький упрек самой себе.
Первую весть о возвращении Хамита принесла вдова Хадича, которая раньше других узнавала все новости. Выслушав ее, Камиля сказала равнодушно:
— Между нами все кончено. Какое мне дело до него?
В самом деле, ее не встревожило появление Хамита. Пусть себе приезжает, уезжает, как хочет.
Она не ждала его и поэтому, когда Хамит ввалился вечером, пожалела, что не предусмотрела этого. От него разило спиртным перегаром.
— Вот и я! Добрый вечер, женушка!
Хамит держался так, как будто вернулся после недолгой разлуки. То, что раньше можно было принять за шутку, теперь отдавало жестокостью. Она знала: за этой улыбающейся маской скрывается черное сердце.
— Зачем явился?
Хамит остановился посредине комнаты.
— Послушай меня, Камиля… Легче всего бросить человека, а вот помочь — никому неохота. Без тебя я вовсе пропаду.
На какой-то миг сердце пронзила жалость. Но тут же Камиля овладела собой. Стоило вспомнить оскорбления, которых не может простить ни одна женщина, как снова вернулась прежняя неприязнь.
— Уйди! Прошлого не вернешь.
По его лицу пробежала насмешливая улыбка.
— Не надейся, Буран тебя не возьмет. Уж я-то знаю этого парня!
Камиля побледнела. Она сама это сознавала. Хамит знал, куда вонзить жало, в самое больное место.
— Мне никто не нужен, я и одна проживу.
Он возразил:
— Я знаю тебя. Такая, как ты, не сможет прожить без мужчины.
— Уйди! — простонала Камиля.
— Ты гонишь меня из дому? Никогда такого еще не бывало в Карасяе и не будет. Тебя осудит весь аул!
Она глухо сказала:
— Пускай осуждают, а я не остановлюсь ни перед чем. Этот дом не твой, его поставил мой отец.
— Я сожгу его дотла! — пригрозил он, опускаясь на стул.
— Тогда я найду себе другой дом.
Хамит понял — угрозой ее не сломить. Если бы он был трезв, то не стал бы горячиться.
— Ты забыла все, что было хорошего между нами. Ведь любила же ты меня! — настаивал он.
Глаза ее потемнели.
— Не было у нас настоящей любви, я это поняла. Я сама себя обманывала. А теперь уходи!
В ответ Хамит расхохотался и, подойдя к нарам, разбросал подушки и одеяло.
— Я лягу на свое место.
В ярости заколотилось сердце. Камиля схватила топор и подняла его над головой:
— Не доводи до греха!
— Да ты что?!
Он отступил к двери.
Не то от усилия, с которым она подняла топор, не то от нервного возбуждения вдруг под сердцем зашевелился ребенок. В ее теле забилось второе сердце. Сын или дочь? Она прислушалась, точно ожидая ответа. Топор медленно опустился.
Хамит не понял, отчего произошла такая резкая перемена, отчего просветлело лицо Камили. Он подумал, что она сдалась. Подошел к ней, взял ее за плечи, повернул лицом к себе.
В глазах женщины была ненависть, острая, как лезвие бритвы. Хамит опустил руки, отступил под этим взглядом. Женщина сказала себе: «Нет, не надо мне его сына. Я не хочу второго Хамита. Я убью его».
Птица все больше и больше удивлял Бурана. Он знал, что бурильщик нуждается в квартире, что он ютится с семьей в маленькой и без того тесной избенке вдовы Хадичи. Однако, когда отстроили первый «казенный» дом, Птица отказался поселиться в нем.
— Есть люди, нуждающиеся больше меня, — сказал он.
И комнату передали его сменщику, второму бурильщику.
Буран спрашивал себя: как поступил бы он в подобном случае? И отвечал: «Я бы, наверно, не уступил свою комнату».
Этот человек, отпустив свою вахту, частенько оставался помогать второй смене. Буран заинтересовался: может быть, он подрабатывает, получает сверхурочные? Ведь у него семья. Ему сказали, что Птица остается по собственной воле и никогда за это не требует денег.
Что же это такое?
На этот вопрос Буран не мог ответить. Однажды Птица сам ответил за него. Он сказал опоздавшему на работу Хамиту, который недавно стал напарником Бурана:
— В тебе, я вижу, нет рабочего духа!
— А что такое рабочий дух? — нахально оскалил зубы Хамит. — Отличается он от солдатского духа или нет?
Птица от ярости чуть не задохнулся.
— Рабочий дух, — сказал он, — сделал революцию, он делает историю. Называться рабочим — это не просто работать возле машины. Рабочий — самый сознательный человек, самый передовой на свете. Понял? Если рабочему скажут: «Умри, но доберись до нефти», — он добудет нефть. Его ничто не остановит: ни мороз, ни вода, ни огонь, ни страх, ни угроза. Стойкий, как сталь, верный, как солдат. И веселый, как черт.
Буран невольно приглядывался к старому рабочему, в душе мечтая походить на него.
Буран помнил первые дни на буровой, когда он, стоя на высоте десятого этажа, подавал трубы. Да, ему долго пришлось присматриваться к машине издали.
И вот сегодня Птица взял его к себе в помощники. Было от чего радоваться! Теперь он мог пройти по аулу с гордо поднятой головой. И не потому ли он пошел по нижней улице, кружным путем, чтобы пройтись на виду у всех? Нет, все-таки не потому. А быть может, ему захотелось пройти мимо дома Камили, которую он так давно не видел?
Зимний день короток. Всего шестой час, а сумерки уже легли над аулом. Буран остановился у невысокого забора, перевел дыхание. Приметив занесенную снегом скамейку, с волнением вспомнил: Камиля выбегала сюда, чтобы встретиться с ним. Давно ли это было?
Тихо на нижней улице. Она стоит в стороне от буровой. Двор Камили пуст.
Буран собрался уже уходить, когда услышал скрип двери. Захотелось взглянуть на Камилю.
Камиля, выйдя во двор, занялась совсем не женским делом. Она пыталась поднять бревно, которое никому не мешало.
С большим трудом взвалила она на плечо бревно. Буран ахнул от удивления и чуть не перепрыгнул через забор, чтобы помочь ей. Только боязнь выдать свое присутствие остановила его.
Камиля понесла бревно к колодцу, который стоял в глубине двора, мимо большого валуна, лежавшего здесь с незапамятных времен.
Молчаливая фигура женщины маячила между домом и колодцем, вызывая в нем любопытство и боль. Буран никогда не позволил бы ей носить такую тяжесть!
Но зачем она носит бревно по двору?
Внезапно пришла страшная догадка, которая заставила его отшатнуться, схватиться за забор.
«Она хочет освободиться от ребенка Хамита!»
Буран вышел из своего укрытия. Под ногами предательски хрустнул снег. Нужно уходить, пока Камиля и соседи не заметили его. Как гулко бьется сердце! Он торопливо зашагал домой, не зная, огорчаться ему или радоваться.
В волнении прошел еще один день.
Массивный, тяжелый крюк, покачиваясь на толстых тросах, медленно ползет вниз.
Элеватор цепко обхватил конец трубы, и на секунду встретились глаза людей, наклонившихся над элеватором: большие черные глаза Хамита и карие, отдающие янтарем — Бурана. Черные замигали и забегали, как у нашкодившего кота.
В карих промелькнула улыбка. У Бурана впервые после возвращения в аул появилось чувство превосходства над соперником. «Камиля не любит тебя, я это знаю! И никогда ты к ней не вернешься!» — вот что выражал взгляд Бурана.
У Бурана появилась надежда, которую он подавлял долгие месяцы. Перед его глазами снова и снова вставала Камиля такой, какую он видел последний раз там, на берегу. Вьются чайки и вороны. На яру рассыпаны черные и белые перья… Запомнились ее глаза, отразившие в себе ночное небо. В каждом из них — маленькая луна и множество звезд. Это она ушла, топча полевые цветы. Ему тогда не хватило любви, чтобы остановить ее, крикнуть: «Вернись!»
— О чем задумался? — спросил бурильщик Птица. — Готовь ключи!
Буровая живет напряженной жизнью. Шумно дышат насосы, грохочет ротор. И все же биение сердца громче, чем вой долота под ногами.
— Эй, Буран, отмечай!
Надо провести мелом черточку на трубе. Квадратная труба, повторяя движение ротора, гнала долото в скважину. Отметка, сделанная Бураном, опускалась все ниже и ниже.
— Неплохо идет, а? — смеется Птица, завязывая шапку.
Буран с ним не согласен. Ему кажется, что долото слишком медленно вгрызается в землю. А тут еще как будто нарочно все делается, чтобы замедлить бурение! То приходится ждать, пока подвезут глинистый раствор, без которого не разрешают бурить, то надо доставать через каждые десять метров керн и для этого поднимать и опускать трубы.
Буран понимает — без керна не обойтись. По образцам подземных пород геологи следят за тем, через какие пласты проходит долото. «Черт бы побрал эти задержки! — возмущается он. — Скорее бы добраться до нефти, если она есть в нашей долине!»