Хамзин смотрит на часы, которые равномерно и равнодушно тикают, отсчитывая остаток жизни. И куда они торопятся?
Впервые в контору набилось столько народу. Когда все шло нормально, люди, работавшие на разных вахтах и в разных сменах, никогда не могли собраться вместе.
Артем Алексеевич пришел на собрание с надеждой. Он внимательно всматривался в полутемный зал, освещенный семилинейной лампой. В первых рядах — знакомые лица рабочих. Чем дальше, тем больше расплываются лица, а там, в конце зала, два темных, притихших угла.
Против него, Белова, трест, природа… Но он ведь не один! Эти люди вместе с ним занимались большим делом, он все время чувствовал их локоть, а это имеет решающее значение в бою… Он верит им. Как же иначе? Вон сидит Ага Мамед, он так же, как и Белов, мечтает найти нефть. Это дело чести для бурового мастера. Хамзин тоже головой отвечает за экспедицию.
Птица — парторг. Ему положено умирать за дело. Комиссары всегда идут впереди, навстречу опасности. Правда, Птица молодой комиссар, но зато он старый рабочий. На него можно положиться.
И Буран — сын этой земли, человек с новой душой. Неужели он не хочет добраться до нефтеносной земли? Хочет!
Белов сидит за столом рядом с Хамзиным, Ага Мамедом и Птицей. Перед ними — буровики, хмурые люди в промасленной одежде, безусые юнцы и кадровые нефтяники, старые пролетарии бакинцы и случайные люди, погнавшиеся за длинным рублем…
Из темного угла вдруг донесся хриплый голос:
— Что, хотите выкрутиться за наш счет?
— Не выйдет! Сначала рассчитайся, как положено, — откликнулись в другом углу.
Словно кто ударил бичом по глазам.
«Не поддержат, провалят, — подумал Артем. — Да и почему эти разные люди обязаны думать так же, как и я? У каждого своя голова на плечах. Свои думы, свои расчеты привели их в буровую контору».
Белов устал. Все устали, а он больше всех.
Он смотрит на Ага Мамеда, который молча разводит пальцами свисающие усы.
Птица поднимается с места, чтобы открыть собрание. И в эту минуту к Белову нагибается Хамзин и шепчет:
— Сейчас проверил два последних керна с буровой номер три. Пропали признаки нефти, как и на второй. Беда!
Нашел подходящий момент для такого сообщения! Оборвалась тонкая струнка, на которой держалась надежда.
Новыми глазами взглянул Белов на собрание. Притихший зал не сулит ничего доброго. Рабочие не поддержат. Многие недовольны им. Он заставлял их работать, ругался с ними, гонял с места на место. Был придирчив, неумолим.
Одного пригрозил выгнать с буровой, если прогуляет еще раз. Другому отказал в отпуске (какой же отдых в такую страду!). Третий явился на вахту в пьяном виде — и Белов не допустил его к работе. Четвертый вовремя не получил зарплату… У каждого найдется повод, чтобы свести счеты с главным геологом, попавшим в беду…
Даже вот с Бураном Авельбаевым было столкновение, парень ушел на буровую вопреки воле Белова.
Все припомнят теперь!
Если бы это был крепкий, спаянный коллектив! Но он не успел сложиться. Разные люди, разные языки и характеры. Птица тоже слабоват, он отличный бурильщик, но с людьми не умеет работать, немного робок. Другой комиссар нужен в такую минуту.
Когда Белов поднялся, кто-то крикнул:
— Чего там докладывать? И так все ясно!
Белов опешил. И все-таки произнес:
— Товарищи! Я должен вам все же доложить…
Ему не дали договорить. Как ни странно, вперед вышел Буран Авельбаев, человек, который больше всех был обязан Белову. Зло глядя на главного геолога, сказал:
— Не нужен нам доклад…
— Товарищ Авельбаев! — прикрикнул на него Птица.
Буран, не обращая внимания на парторга, продолжал!
— Хватит болтать! Все ясно. Правильно, товарищи?
— Правильно! — закричали в зале.
Бывают такие минуты, когда люди, обессиленные неудачей, сдаются. Бросают самое дорогое дело, соглашаются с любым обвинением, даже сами себе выносят смертный приговор… У Белова наступила именно такая минута.
Буран продолжал кричать:
— Есть предложение: доклад отменить и вынести постановление. Сразу, без обсуждения…
Зал притих. Даже два темных угла замолчали. Было слышно, как шипит фитилек лампы.
— Надо бурить! Товарищи, айда бурить! Вот и все!
Птица растерялся. Белов собрался в комок. Он как будто впервые услышал биение собственного сердца. Они правы, не надо слов! Надо действовать, не тратя ни минуты. Повернувшись к Птице, Белов сказал:
— Голосуй!
Птица пожал плечами: за что голосовать?
Отстранив председателя, Белов крикнул:
— Кто за то, чтобы «айда бурить»?
Засмеялись и подняли руки. Лес рук и громкий торжествующий смех. Белов кашлянул, чтобы скрыть волнение.
Все заторопились к выходу. В дверях образовалась пробка. Белову видны только замасленные спины рабочих. В густом облаке махорочного дыма они все кажутся похожими друг на друга. Поди теперь разберись, кто выкрикивал угрозы в начале собрания, а кто подпер его плечом, когда он пошатнулся, до конца верил в его дело, нет, в свое дело!
Белов смотрел им вслед и думал: «Когда же успел сложиться этот крепкий коллектив? Если он такое вынес, теперь ему ничего не страшно».
Белов не отпустил Людмилу Михайловну на собрание, и она, сидя в лаборатории, с волнением ждала, что решат рабочие.
В банке с бензином — кусок керна. Бензин слегка окрашен нефтью. Пусть чуть-чуть, но это нефть.
Не впервые Людмила Михайловна обнаруживает признаки нефти. Но Белов не решается на испытание скважины. С пятисот до шестисот двадцати метров бил газовый фонтан, тоже предвестник нефти, и все-таки Белов приказал бурить дальше.
Ниже появились доломиты с признаком нефти, голубой и темно-бурый ангидриды с известняком, подтверждавшие наличие нефти. А бурение все равно продолжалось. Оно и не прекратится, если коллектив поддержит Белова. Если же большинство выскажется против, придется выполнять приказ треста.
Когда Артем поднялся из-за стола и вышел из культбудки, где теперь временно помещалась лаборатория, Людмила Михайловна подошла к маленькому окошку, похожему на иллюминатор, и потеплевшим взглядом проводила его, такого высокого и немного неуклюжего.
Людмила Михайловна не отдавала себе отчета в том, что происходит с ней.
Когда она влюбилась в первый раз, еще подростком, любовь охватила ее, как пламя пожара. Горели щеки, сердце колотилось, она металась, теряя счет дням, и безусый паренек представлялся ей то Ленским, то Ромео.
Теперь у нее не было такой остроты чувств. Разумом, а не сердцем полюбила она Артема.
Только ли разумом? Она любила его глаза, ей было приятно, что эти глаза подолгу задерживались на ней, на ее волосах, на ее губах, шее, груди. Белов был уверен, что она не замечает его взглядов.
— Людмила Михайловна!
Она вздрогнула, услышав голос своей помощницы.
— Чего тебе?
— Сходить за керном?
— Да. Только подожди, в журнале все записала?
— Я вам уже показывала.
Людмила Михайловна не выдержала неизвестности и все-таки решила пойти на собрание… Но когда она прибежала в контору, собрание уже закончилось и все разошлись.
Вернувшись в лабораторию, она застала Белова.
Он поспешил сюда, чтобы поделиться с Людмилой Михайловной своей большой радостью, чтобы сказать ей, что они теперь не одиноки и никакому тресту их не свалить. Белов решил сразу же засучив рукава взяться за работу; ему казалось, что только так он сможет оправдать доверие рабочих. Но Людмилы Михайловны в лаборатории не оказалось. И анализ последних кернов с четвертой буровой не был готов.
Белов нетерпеливо барабанил пальцами по столу, злясь на Милованову и чувствуя, как улетучивается его хорошее настроение…
— Что ж вы молчите? — спросила Людмила Михайловна, вернувшись в лабораторию. — Провалились?
Белов резко повернул голову.
— Пока вот голова цела…
— Вы могли бы объяснить по-человечески. Мы ведь тоже не посторонние.
Белов поднялся во весь свой рост.
— Единственное, что вы умеете делать, — это волноваться. К сожалению, этого еще недостаточно для победы.
— Я всего ждала от вас, только не этого! — ответила Милованова, едва сдерживая слезы. — Даже в такой час.
Они стояли друг против друга, готовые наговорить друг другу самых резких обидных слов. Камиля смотрела на них с удивлением. Что с ними? Если люди, которых она так уважала, перестали владеть собой, значит наступил конец! Видно, зря она утешала себя надеждами на керны с четвертой.
— А вы думаете, я должен был объявить вам благодарность? — язвительно спросил Белов. — Скажите, кто отвечает за контроль над кернами? Начальник лаборатории или кто-нибудь другой?
— Я, — дрогнувшим голосом прошептала Людмила Михайловна. — Но это не дает вам права кричать на меня.
— Так слушайте же: нам срочно нужны анализы. Я вас оставил в лаборатории, а вы сбежали…
— Вы ищете в людях только плохое. Я не могла усидеть тут в полном неведении. Пошла было на собрание… Кроме того, мне не нравится ваша грубость! Мы недосыпали, недоедали — и вдруг ни за что ни про что услышали такое, чего никогда не забудешь… Чего никогда не простишь.
Голос сорвался, Людмила Михайловна отвернулась, чтобы скрыть слезы.
Артем Алексеевич замолчал. Камиля низко нагнулась над журналом, а Людмила Михайловна искала в кармане халата носовой платок. Защемило сердце. Ведь он совсем не то хотел сказать; порадовать, что рабочие поддержали их дело.
Милованова резко повернулась к Белову, и он был поражен тем, как изменилось ее лицо. Она побледнела, у губ застыла гордая складка. Будто чужой, незнакомый человек стоял перед ним.
— Я не могу больше так работать, — сказала она тихо.
Услышав такое заявление от Людмилы Михайловны, он вдруг ощутил, что может потерять ее. И в этот момент вырвалось то, о чем он долгие месяцы думал, что берег в своем сердце, как святыню.
— Понимаешь, Люда, я совсем не то хотел сказать… Если бы ты знала, как много ты для меня значишь!..