Пожав руки геологам и перекинувшись с ними несколькими приветственными словами, Губкин перешел к делу. Он сразу преобразился, это уже был не тот веселый, добродушный человек, который обедал с Шаймуратом.
— Центральный Комитет прислал меня к вам, товарищи, — строго сказал он. — Я объезжаю Русскую платформу. Побывал в Верхнечусовских Городках, после вас поеду в Самару и Сызрань. Время у меня ограничено, поэтому у вас задержусь не более двух дней. В Москве ждут моего доклада…
Милованова осторожно спросила:
— А как идут дела в Верхнечусовских Городках?
— По-прежнему. Месторождение не оправдало надежд, возлагаемых на него. Ну, а теперь покажите свое хозяйство.
Осмотр начали с лаборатории, которой так гордилась Людмила Михайловна.
Губкин, надев на нос пенсне с золотой цепочкой, внимательно осматривал керны, ощупывал их быстрыми пальцами, нюхал образцы пород. Геологи молча наблюдали за ним.
Серебристая проседь легла на его виски. Волосы причесаны назад, но сейчас, вероятно, с дороги, они дыбились, и Людмиле Михайловне казалось, что Иван Михайлович чем-то недоволен. Синие, прищуренные за стеклами пенсне глаза его глядели холодно.
— Где же вы нашли такую богатую коллекцию морской фауны? — спросил он.
— На Девичьей горе.
— Пойдемте туда…
Всех удивило, что он начал обход не с буровой.
Академик легко поднимался по крутой тропинке, остальные с трудом поспевали за ним. Он прекрасно ориентировался и без объяснений геологов. Ничего не ускользало от его острого взгляда.
— Мшанки! — сказал он, рассматривая через лупу стенку скалы.
— Да, мшанки, — подтвердила Милованова.
Хамзин шел позади всех молчаливой тенью, внимательно наблюдая за академиком.
— Кораллы! — восклицал Губкин. — Фораминиферы! О, да тут и криноидеи есть!
Осмотр Девичьей горы закончился, когда косые лучи заходящего солнца лизнули ее вершину.
— Вы, товарищи, слишком робки в своих исканиях и мечтах, — сказал Губкин осуждающе.
После ужина он пригласил к себе Ага Мамеда. Выслушав его долгий и страстный доклад, пересыпанный восклицаниями и поговорками, Иван Михайлович сказал:
— Когда ты жалуешься, что тебе трудно, и сердишься на начальников, на дороги, на реки — это я могу понять. Но с одним я никак не могу согласиться — почему ты так неуважительно отзываешься о деревенских парнях, пришедших к тебе работать? Конечно, они новички в бурении, еще не умеют ладить с машинами. Но я категорически возражаю против того, чтобы заменить их бакинскими нефтяниками. Перед империалистической войной на Кавказе я сам был свидетелем того, как Нобель и другие нефтяные короли держали в узде твой родной азербайджанский народ. Они с пренебрежением относились к настоящему хозяину нефти. И ты сам видел, как гордый и мужественный азербайджанский народ выгнал чужеземцев и, смотри, как поднял Баку! И у башкир со временем будут свои нефтяники. Подготовка национальных кадров — это наш долг, батенька. На это нужно смотреть с государственной точки зрения.
Несмотря на то, что все дружелюбно относились к приезжему, Шаймурат не доверял ему. Поэтому поздно вечером старик отправился в лабораторию, где расположился на ночь академик.
— Чего тебе, старина? — спросил Губкин.
— Мое место здесь, — ответил Шаймурат.
— А ты умеешь молчать?
Шаймурат утвердительно кивнул головой и подумал про себя: «Нельзя спускать с него глаз. Странный человек».
Иван Михайлович вскоре позабыл о старике.
Какой вывод можно сделать из того, что он увидел здесь? Четвертая буровая порадовала его. Конечно, надо продолжать бурить. Скоро ее можно будет опробовать. Обстоятельства требуют немедленного и категорического вмешательства: необходимо продолжать бурение остальных трех скважин. Об этом уже послана телеграмма Орджоникидзе. Он, кажется, еще не ушел в отпуск. Нарком поддержит.
Однако все это только начало великого открытия. Пора подумать о создании местного башкирского треста. Это он записал в своем блокноте.
От волнения Губкин не мог усидеть на месте. Как будто приближается финал. Сколько было речей и статей об Урало-Волжской нефтяной области, сколько споров и огорчений! «Да, не легко далась ты, башкирская нефть. Выстрадали мы тебя».
От стенки до стенки шесть шагов. Губкин резко поворачивается, проходит мимо удивленного Шаймурата, не видя его, бормочет:
— Кто кричал, что нецелесообразно бурить на «пустых» структурах, что башкирская нефть «мертва»? Кто требовал заняться испытанным Кавказом и покинуть Урал?
Губкин вспомнил конференцию нефтяников в январе 1932 года, на которой его упрекали в авантюризме.
— Посмотрим, кто из нас прав. Мы еще покажем себя! — закончил он вслух спор со своими противниками.
Шесть шагов туда, шесть обратно.
То, что недавно было догадкой, гипотезой, теперь подтверждается практикой. Здесь было Пермское море, ныне мертвое. Можно уверенно утверждать: между Уралом и Волгой раскинулся богатейший нефтяной бассейн. Тут вместится несколько Баку. Это большая нефть.
Однако через минуту он громко возразил самому себе:
— Только не увлекайся, Иван Михайлович. Еще надобно добраться до нефти, самому взглянуть на скважины, которые бурятся под Самарой и около Сызрани, тогда яснее будет общая картина. Мечтатель не должен отрываться от земли, на которой он стоит…
Губкин садится за стол, чтобы еще раз проверить документацию.
Вот геолого-технический наряд: сначала идет галька, потом песчаник, глина красная, глина с галькой, снова галька, глина коричневая, бурая, серая, гипс. Толщина гипсового пласта почти сто сорок метров. Далее пошел гипс с ангидридом. Ниже — ангидрид с песком, ангидрид с глиной. На глубине пятисот сорока метров впервые встретился известняк. Начиная с пятисот семидесяти метров до шестисот десяти бил газовый фонтан.
Иван Михайлович радостно смотрит на схемы и карты.
Подходя к ящикам, в которых хранятся керны, он просмотрел все шестьдесят шесть кернов, извлеченных через каждые десять метров. Все правильно!
Шаймурат настороженно следит за действиями приезжего, как бы он чего не натворил!
«И все-таки нельзя торопиться с выводами, — охлаждал себя Губкин. — Надо отдохнуть». Иван Михайлович откинулся на спинку стула. Не усидел. Подошел к окну.
На улице пели девушки. Особенно один голос, высокий, звонкий, выделялся из хора. Пели далеко, голоса звучали негромко, но внятно.
«Почему этот старик так настороженно следит за мной?» — подумал Губкин, заметив пристальный взгляд Шаймурата. Вспомнилось давно позабытое.
…Осень, дождь. Он шлепает по грязи в рваных калошах с двоюродным братом, другом детства Алешей Наумовым. Оба голодные, но веселые: они окончили сельскую школу. «Теперь подадимся в уездную школу, а там, глядишь, и в школу, откуда выходят «образованные люди», — мечтали мальчишки. Но дорога оказалась не такой легкой, как в мечтах. Сколько унижений пришлось перенести, пока получил аттестат зрелости! Нет, не то.
…Особняк нефтяного короля в Калифорнии. Хозяин беседует с русским ученым:
«Американцы — предприимчивые люди, поэтому им всегда сопутствует удача. Что сделало нашу страну богатой? Прежде всего нефть, потом золото. Вы были в Тайтусвилле? Там забил первый фонтан нефти. Это было в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году. Первый фонтан родил «Стандарт ойл компани». С тех пор наша компания стала богом нефти».
Собеседник старается внушить русскому инженеру мысль о превосходстве американской промышленности:
«Никому за нами не угнаться. Мы оглушаем своих противников масштабами производства. Мы пробурили более полумиллиона нефтяных скважин. Мы можем помочь России. Американцы — щедрый народ. Мы вложим средства в Баку, и вы увидите, как расцветет Баку».
Это было в 1916 году.
…Луна спряталась за крышей соседнего дома, а девушки все пели. В углу — нетронутая постель. Старик сидит возле печи, молчит. О чем еще напоминала песня? Память подсказала. 1913 год. Морское побережье. Изумрудным ковром расстилается Каспий. Гортанные голоса азербайджанцев, иранцев и татар. Вот так же пели женщины, только их песня навевала уныние. Безысходная тоска была в песнях женщин, их лица закрывала черная паранджа.
Рядом с Иваном Михайловичем сидел азербайджанец с глубоким шрамом на левой щеке. «Почему так много воды в Каспии? — спрашивал он. — Не потому ли, что тысячи голодных плачут на его берегах? Нас грабят голландские и английские купцы, на богатой земле живут нищие труженики. На мне одни штаны и сто вшей. Скажи: долго ли будет продолжаться эта жизнь? Ты ученый человек, должен знать».
Тогда Губкин не сумел ответить. А теперь он ответит этому старику, который бодрствует возле него, ведь он тоже ждет ответа:
— Вот что, старина, на твоей земле есть нефть. Ты еще не представляешь, что она даст тебе и твоему народу. Похоже на то, что вы обгоните всех нефтяников России…
— Чем дальше мы пойдем, тем больше встретим препятствий, и если мы не сумеем преодолеть встречное течение, грош нам цена. Мудро сказал этой ночью мне ваш старик: «Птица познается в полете, конь — на подъеме, воин — в бою».
Это было напутствие Ивана Михайловича геологам и бурильщикам.
Людмила Михайловна, слушая его, подумала: «Приехал всего только один человек, но каким он оказался нужным. Вник во все наши дела, указал на ошибки, а вот теперь спокойно учит бороться за свое дело». И тотчас же поймала себя на мысли: «Интересно, каким он был молодым? Таким же сдержанным, спокойным или горячим и злым, как Артем?»
Невольно она сравнила двух людей, по-разному дорогих ей: Ивана Михайловича Губкина, перед знанием, волей и талантом которого она преклонялась, и Артема Белова, любимого ею. Может быть, это происходило оттого, что ей хотелось найти в Белове черты характера Губкина?
— Итак, подведем итог тому, что выполнено, и позволим себе помечтать…
Для Губкина как будто не существовало препятствий, которые измучили экспедицию: приказы треста, сомнения и неудачи. Он спокойно перечислял, что уже сделано. Послушаешь его — и кажется, что сделано немало. Ведь больших открытий не совершают малыми усилиями.