Молитва не получалась… Она была вынужденной и почти случайной. Она казалась такой же нелепой и не нужной, как и любая другая мысль, которая приходила к хану, после того, как с неба обрушился снег. Снег оказался сильнее людей не потому что ослепил их, а потому что принес в себе еще нечто такое, к чему не был готов никто из людей.
Краем глаза Бату уловил едва заметное движение слева и невольно напрягся.
«Сартак!..» – догадался он.
Мальчик бросился к отцу и упал ему лицом на колени. Бату наклонился и тихо, ласково спросил:
– Испугался, богатур?
– Нет-нет! – живо и не поднимая головы, ответил мальчик.
Когда он поднял голову, Бату увидел счастливые, огромные глаза.
– Я всех их победил! – сказал Сартак. – Они убежали!
– Кто?
– Ерден, Ганбаатр, Нугай… – взахлеб перечислял мальчик имена друзей. – А еще Наран и здоровяк Шона.
– Стань рядом со мной, – Бату взял сына за руку. – И веди себя достойно, как положено сыну Великого Хана.
Сартак вытер нос и кивнул. Улыбка на его лице вдруг стала жалкой, а глаза погасли.
«Великое Небо…», – попытался продолжить молитву Бату и вдруг понял, что он ненавидит небо. Именно небо обрушило на землю снег и срыло ненавистный город.
Усилием воли Великий Хан оборвал все мысли. Он сжал зубы и молча, с ненавистью, смотрел на снег. Он знал, что там, за его непроницаемой стеной, могло происходить только одно: воины Азамата пошли на последний штурм упрямого «злого города» и вот-вот должны были одержать победу. Да, снег ослепил людей, обстоятельства изменились, но сейчас каждый человек – и командиры, и рядовые воины – должны были быстро принимать свои собственные решения. А воля Великого Хана – пусть даже если он слеп! – всегда будет гнать их только вперед. Потом будут награждены победители, жестоко наказаны трусы и проучены нерадивые. И это тоже будет воля Великого Хана.
Наконец со стороны крепости послышались далекие, многоголосые крики, а затем приглушенный звон оружия. Толпа придворных ожила, и Бату увидел за пеленой снега их странно вытянутые вверх тени; толпа заговорила, и звук голосов придал Бату уверенности – в мире все действительно шло своим чередом. Смелый Азамат начал штурм Козельска, хорезмийцы раскачивают подвешенное на цепях огромное бревно и под его ударами трещат и рушатся ворота.
Снег стал идти чуть реже…
Сартак, увидев кого-то из своих друзей, что-то весело закричал и рванулся в сторону. Бату с трудом удержал его за руку. Мальчик оглянулся на отца и тот снова увидел его огромные, удивленные глаза.
– Я… Я быстро! – умоляюще сказал мальчик.
Бату с трудом подавил вспышку раздражения.
– Я сказал, стой возле меня! – грубо сказал он.
Бату так крепко стисну руку сына, что тот вскрикнул. Злость ушла… Бату отпустил руку.
– Стой тут! – коротко и уже спокойнее, повторил он.
Из стены снега вышел хан Кадан, ведя под руку раненого воина. Тот сильно клонился набок, зажимая рукой рану на боку. Чуть сзади шел Хо-Чан.
Кадан низко поклонился и сказал:
– Великий Хан, в этой проклятой белой темноте воины Азамата ничего не видят. Они переполнены ненавистью и готовы умереть за тебя, но сначала они перебьют друг друга и перережут всех хорезмийцев. Зелье шаманов затуманило их разум и выгнало из их голов все мысли. Они жаждут только одного – крови. Если хорезмийцы умрут, кто будет разбивать ворота?
Раненый воин, подтверждая слава Кадана, протянул вперед руки и издал странный горловой звук. Теряя силы, он опустился на колени.
«Хорезмиец…» – скользнув глазами по одежде воина, догадался Бату.
Он перевел взгляд на Хо-Чана. Китаец жадно поймал этот взгляд и быстро и горестно закивал головой. В войске Бату было много воинов, но мало мастеров. Хорезмийцы и самаркандцы умели строить катапульты и стенобитные машины и лучше других применяли их в деле. Даже Чингисхан во время похода в Среднюю Азию, щадил этих умельцев. «Монгола можно привязать к коню, но его нельзя привязать к бревну», – шутили сами монголы.
Хан Бату молчал.
Воин, которого привел Кадан, наконец смог заговорить:
– Великий Хан, меня зовут Очой-Ману и я командую третьей сотней… – воин перевел дух и зачем-то кивнул в сторону города. Какое-то кривил губы, пытаясь справиться с болью в боку. – Нам не удалось дотащить стенобойную машину вплотную к воротам. Мы вмяли ворота внутрь, но не смогли ни разбить, ни открыть их. Сейчас там командует хан Азамат… Ночью светит луна и можно увидеть хоть что-то, но сейчас… в этой белой мгле… – воин снова замолчал и стал клониться на бок. Его речь стала значительно тише: – Ярость Азамата не знает предела и недовольный всеми, он просто начал резать хорезмийцев…
Воин замолчал, опустил голову, ткнувшись ей в свои колени.
– Проклятый снег! – громко и торжественно сказал Кадан.
Хо-Чан снова закивал головой.
Маленький Сартак не без удивления рассматривал расстроенные лица хана Кадана и китайца. Снег – мягкий, белый и безобидный – не казался ему чем-то ужасным. С ним можно было играть. Например, в снежки или, прячась за белым покрывалом, устраивать засады на «врагов» в нескончаемых мальчишеских сражениях. Когда Хо-Чан перестал кивать головой и замер, он вдруг стал похож на пугало засыпанное снегом. Сартак едва не рассмеялся, а в его глазах снова появились веселые искорки.
Появился толстый Бури, похожий на огромного белого медведя.
– Великий Хан, ты мудр, но позволь мне дать тебе совет, – фигура «медведя» стала значительно ниже, монгольский военачальник опустился на колени. – Само Небо дает нам знать, что сегодня ему не нужна кровь наших врагов. Останови сражение, а завтра ты без труда войдешь в «злой город» и насытишь кровью свою праведную месть.
– Хорезмийцы уже бегут от стен? – сквозь зубы спросил Бату.
– Да, Великий Хан.
Умный Бури упомянув Небо, снимал вину за срыв штурма города с Великого Хана. Идет ли снег или с неба падают камни – это решает не Хан.
– Хо-Чан!.. – сквозь зубы позвал китайца Бату.
Тот приблизился и опустился на колени.
– Труби отход. Азамат слишком сильно хочет крови, поэтому труби так, чтобы зов наших труб услышали их покойные предки вплоть до седьмого колена. Ты… – Бату перевел тяжелый взгляд на Бури. – Пойдешь к городу с тысячей воинов, прекратишь там свару и неразбериху и вернешь воинов в лагерь.
Бату немного помолчал:
– Кадан!.. Завтра ты первым войдешь в город.
Хан Кадан поклонился.
«Он милостиво доверил мне то, с чем не мог справиться два месяца сам, – подумал Кадан. – Ему мало сумасшедшего Азамата, который вырезал два десятка городов. Самый злой город он дарит мне».
Завыли трубы… Сначала одна хрипло и надрывно, потом вторя, ниже и горше, словно оплакивая погибших. Звук был настолько громким, что, заржали перепуганные лошади.
Бури ушел в снежную мглу с отрядом нукеров. Отряд прошел совсем близко от Великого Хана, и он слышал звуки их шагов и звон оружия. Кто-то крикнул громкую фразу на незнакомом языке и несколько голосов рассмеялись в ответ.
Их одернули по-монгольски:
– Заткнитесь, дураки!
Шаги воинов стали быстрее, стих даже звон оружия.
Бату немного расслабился и откинул голову на спинку трона. Кризисная точка была пройдена, решения – приняты, Великий Хан не показал слабости, или, что хуже, своих сомнений.
Снег редел, белая стена отодвигалась все дальше, и из нее вынырнул покрытый снегом тополек. Тяжесть упавшего снега сильно наклонила тоненькое дерево набок.
Бату хмуро рассматривал деревце и о чем-то думал.
Довольно быстро вернулся хан Бури со своим отрядом и немногими хорезмийцами.
– Азамат остался там, – хан показал плеткой за свою спину. – Он сказал, что вернется к Великому Хану либо с головой князя «злого города», либо ему принесут голову Азамата.
Бату продолжил безучастно рассматривать заснеженный тополек.
«Когда снег начнет таять, он нальется водой, станет тяжелым, как воск, и тогда это дерево сломается», – подумал он.
И только оторвав взгляд от дерева, Бату осмыслил речь Бури об Азамате.
«Не принесет он ничего…», – мелькнула безразличная мысль в голове Бату.
…Воины Азамата, не смотря на снег, все-таки полезли на стены. Основной удар Азамат направил на узкий пролом слева от городских ворот, уменьшивший высоту стены едва ли не на половину. Воинов сбивали с лестниц стрелами и камнями, а в самом проломе, забросанном сверху связанными бревнами, закипел страшный и кровавый бой. Тех нападающих, кто пытался протиснуться через завал бревен, защитники города отгоняли копьями, жалящими сквозь широкие щели между бревнами, а наверху, где завал был реже, русские вступали в рукопашный бой, используя «ножные мечи». Длинным монгольским саблям мешал недостаток пространства, которое скрадывали торчащие повсюду концы бревен и короткие колющие или режущие удары длинных ножей опережали взмахи монгольских сабель. Бой был упорным, полуголые воины Азамата зверели до пены у рта и не слышали призывного рева труб в лагере Бату. Желтый шишак Азамата мелькал где-то там, на самом верху стены.
Хан Бури оставил возле стенобойной машины сотню воинов из своего отряда (больше не помещалось под защиту ее крыши) и два десятка хорезмийцев, категорически запретив им принимать участие в кипевшем на стене бою. Командиром оставшихся был назначен старый, опытный, а главное хладнокровный Одой.
– Сбереги ее до утра, – сказал ему Бури, кивнув на стенобойную машину. – Больше от тебя ничего не требуется. На тот случай, если русские сделают вылазку, я оставлю пятьсот воинов в двухстах шагах от тебя. Еще через триста их будет уже тысяча.
Одой молча кивнул. Когда Бури ушел, Одой так же молча уселся рядом с подвешенным на цепях бревном, передний конец которого был обит толстыми, ржавыми пластинами железа. Старик слушал шум боя над головой и чему-то улыбался, словно вспоминал что-то приятное. Раненые из отряда Азамата ползли под защиту стенобитной махины, но их отгоняли тупыми концами копий. Другие тянули руки, взывая о помощи, но их не слышали.