– Сумасшедшим туда и дорога, – ворчал Одой, глядя то на грязь под своими сапогами, то на перекошенные лица раненых. – А шаманам с их нечистым зельем нечего делать на войне и, тем более, вмешиваться в нее.
Хо-Чан возобновил было обстрел стен крепости из катапульт, но прицел был неточен, камни летели куда попало, а один из них едва не задел крышу стенобойной машины. Одой послал воина в лагерь, но обстрел прекратился сам Хо-Чан, видя, что камни и гигантские стрелы если и попадают в цель, то этой целью чаще оказываются не защитники крепости, а штурмующие ее.
Бой стал стихать через пару часов после ухода Бури. Снег шел все реже, но тучи не ушли, а стали еще гуще и быстро темнело. Немногие оставшиеся в живых воины Азамата, трезвели и отступали к стенобойной машине. У них были пустые глаза и дрожащие от слабости руки. Одой приказал прогнать «петушиное отродье» в лагерь. По мнению старого вояки, смысл войны заключался не в бездумном наскоке на врага, а тщательно выверенном и спокойном ожидании.
Два полуголых воина принесли тело Азамата и положили его у ног Одоя. Азамат умер от удара ножом в горло. Нож задел верхний край кольчуги и, судя по тому, что рассек ее, удар был нанесен с большой силой.
Одой лениво улыбнулся, рассматривая белое лицо Азамата.
«Долеталась, Оса!» – подумал он.
Снег полностью прекратился только к вечеру, и сразу выглянуло наполовину погруженное за горизонт солнце. Оно осветило белую, чистую равнину и белые стены на валах Козельска. Черные фигурки людей и лошадей перед городом казались игрушечными. Не было видно ни дорог, ни следов войны… Чистое покрывало снега скрыло все.
…Андрей сидел, опершись спиной на стену. Из разбитой щеки текла кровь, он механически вытирал ее и смотрел на ладонь.
– Что, устал? – Гридя стоял перед Андреем, широко расставив ноги.
– А видно? – Андрей слабо улыбнулся.
– Видно. Замельтешил ты, на кровь свою любуешься, значит в голове пусто. Дай ногу твою, посмотрю, – Гридя присел на корточки возле Андрея.
Едва взглянув на стрелу, пробившую икру ноги Гридя осторожно потрогал ее багровый от крови наконечник. Андрей поморщился.
– Вскользь, но кость чуть задела, – пояснил Гридя. – А если бы сломала – закричал бы…
Он вынул нож, отрезал наконечник и рывком вытащил стрелу. Андрей вздрогнул всем телом, но снова промолчал.
– Терпи, терпило! – пошутил Гридя. – Я на скорую руку перевяжу, но тебе лучше домой пойти. Жена рану промоет.
Гридя выбросил стрелу за стену и стал перевязывать ногу Андрея.
Подошли воины, защищавшие пролом. Первым шел Данила – не высокий, широкобороды, кряжистый как дуб, за ним – два его брата-близнеца – Годимир и Годислав. Оба – выше Данилы едва ли не на полголовы, но не такие могучие, как младший брат. Лица воинов были суровы и темны, как лики на иконах. Пришли Перко, Войнята, Заруба и еще трое молодых парней из западной слободки.
– Что? – коротко спросил Данила, кивая на Андрея.
– Живой, – Гридя оглянулся на командира. Он тут же пошутил: – Ему бы жену навестить.
– Мне бы тоже, – сказал Заруба.
Воины оживились. Рассаживаясь возле раненного Андрея, они перебросились парой шуточек. Данила остался стоять, хмуро осматривая почти скрытый темнотой монгольский лагерь.
– Слышь, Данила, говорят, их главный хан вон там, на троне сидел… Видно нами любовался, – Гридя привстал, показывая рукой направо. – Жаль, стрелой достать было нельзя.
– Ну, пешком бы сходил к нему, – без улыбки сказал Заруба. – Глядишь, и достал бы.
– Такого достанешь, – сказал кто-то из молодых. – Хитер, волчара!
Данила не спешил со словами… Он щурился, словно примеривая расстояние до лагеря врага и пару раз взглянул на крышу стоящей у ворот города стенобойной машины.
– Завтра выходить нужно, – наконец сказал Данила. – Если не сожжем ее… – он кивнул вниз, – татарва в город войдут.
– А как выйдешь?.. Под их стрелы, что ли? – спросил Первуша, высокий, светловолосый парень с нежным, почти девичьим лицом. Он не присел, как и Данила, а стоял рядом с ним, опираясь на копье. Искоса он то и дело старался заглянуть в лицо воеводы и виновато улыбался.
– Не первый раз выходим, не бойся, – Годимир сердито сверкнул глазами на Первушу. – До камнеметов и тарана добраться нужно. Без них татарва зубы о стены обломает.
– Земли они до башен навалят и все равно не уйдут, – чуть слышно возразил Первуша.
– Пусть валят до зимы, – зло сказал Гридя. – Они уже сейчас поля с травой огораживают, чтобы кони всю не потоптали. А что через месяц они жрать будут?
– Найдут, небось… Говоря, татары табуны в степь гоняют. Один табун отгуляет – другой идет.
Все немного помолчали.
– До зимы, говоришь? – спросил Гридю Данила.
– А почему нет? Надо будет мы не с двумя, а с десятком проломов устоим. Хаты на бревна разберем. Очень уж татарам не нравится сквозь завалы продираться. Стена что?.. Поставил лестницу и ползи вверх. А груду бревен просто так не одолеешь. Ты сам видел, они щиты бросают, чтобы уцепиться половчее…
– … А их вдруг снизу копьем между ног! – вставил Перко.
Воины засмеялись.
– Наловчился, значит, Перко?
– Давно уже. Не хитрое это дело.
Пока воины говорили, взгляд Данилы вернулся к крыше стенобойной машины. Выпавший снег быстро таял и на ней уже были видны ржавые железные пятна. Поле перед Козельском оживало и по белому, снежному покрывалу то тут, то там чертили двойные следы телеги и арбы. Данила щурился, высматривая в темноте бесчисленные костры, едва видимых людей и юрты.
– Завтра не будем ждать, пока татары сломают ворота, – наконец сказал Данила. – Иначе запираться потом нечем будет. Сами ворота откроем, до первого татарского удара. Годимир с двумя десятками ребят выйдет через пролом, – Данила посмотрел на брата, – возьми тех, что полегче и помоложе… Проскользнете через бревна, как только мы выйдем. Татар резать быстро. Жжем таран и живо дальше – к камнеметам.
Данила немного помолчал, ожидая возражений. Их не было.
– Татарва хитрая, как только у ворот бой начнется, многие через Жиздру и Другусну на лодках к стенам бросятся, – продолжил Данила. – Андрей!..
Андрей поднял глаза.
– Не уснул еще? – Данила улыбнулся.
– Нет…
– От потери крови такое бывает. Нужно было сразу рану перевязать.
– Перевяжешь ее, когда татары чуть ли не по друг дружке, как тараканы, ползут, – снова подал голос Гридя.
– Ладно, – отмахнулся Данила. – Короче, в городе тоже бойцов оставить нужно. Тех, кто ранен, но еще держится. Андрей, ты идти-то сможешь?
Преодолевая боль, Андрей встал.
– Смогу…
– Вот ты с теми, кого татары задели, стены и прикроешь. Сколько наберем таких? – Данила посмотрел на Годислава. Тот знал все и про всех…
– Дюжину, не больше.
– А стариков?
– Ну, еще дюжину, – неуверенно сказал Годислав. – Деду Добрыше уже за восемьдесят, ему не то что копья, палки не удержать.
– Князя Василия бы спросить нужно, – снова подал голос Первуша.
– О чем? – в упор, глядя на юнца, спросил Данила.
– Князю двенадцать лет, его не спрашивать нужно, а уму-разуму учить, – усмехнулся Годислав.
Первуша опустил глаза.
– Да я так… Просто так сказал, – еще тише, почти шепотом, произнес он.
«Эх, любят парня девки за красоту, вот он умирать и не хочет, – подумал о Первуше Гридя. – Весна к тому же… И жить всем до светлой тоски хочется».
Гридя подставил плечо Андрею.
– Пойдем, провожу до дома, – он сам положил руку Андрея на свое плечо. – Завтра с тобой останусь. Мне со своей левой ломаной лапой татар сподручнее на стене резать. И эта… – Гридя постучал пальцем по лубку на левой руке, – мне вроде щита будет.
На ханском пиру пили кумыс и почти никто не прикасался к дорогому греческому вину. Нерастраченные силы уходили в слова и гости быстро хмелели. Бату слушал, иногда улыбаясь в жидкие усы, и скользнув взглядом по лицу очередного говоруна, безразлично опускал глаза. У Великого Хана болела голова, и хотелось отдохнуть – лечь, закрыть глаза и просто вытянуть уставшие ноги за день ноги. Голова Бату помимо воли клонилась вниз. Он словно он рассматривал богатые кушанья, но, потеряв нить разговора гостей, Великий Хан вскидывал ее и, бросив быстрый взгляд на говорившего, снова опускал глаза.
«Устал охотник, – подумал Бури, краем глаза рассматривая уставшее лицо Бату. – Опасается вспугнуть добычу не то что лишним вопросом, а простым взглядом».
Больше всех гостей горячился Кадан. Спор шел о неожиданно выпавшем снеге.
– Позволь привести какого-нибудь из местных стариков, Великий Хан, – Кадан приложил руку к груди. – Я слышал, что в этих местах снег идет даже летом. Мой названный брат Бури ошибается, когда говорит, что это не так…
– А ты не спорь попусту и принеси ему августовский снег, – грубо пошутил кто-то. Слова шутника прозвучали из-за спин тех, кто сидел рядом с ханом Бури.
Бури широко улыбнулся и лениво ткнул локтем назад. Шутник видимо опрокинул чашу с кумысом, которую держал в руках и все засмеялись.
Улыбнулся и Бату. Грубая шутка могла легко стать причиной для ссоры. И ее пытался провоцироваться кто-то из людей Бури.
«Значит слова Амарцэцэг подсказанные ей моей умной женой, все-таки дошли до сердца этого «медведя», – решил Бату.
Кадан пропустил шутку человека Бури мимо ушей. Он заговорил о том, что сейчас жители «злого города», наверное, режут своих малолетних детей, чтобы они не достались врагам. Улыбка Бури стала еще шире и еще добродушней. Кадан не спешил со ссорой, значит, он боялся его, и Бури должен был проявить еще большую выдержку.
«Для того чтобы узнать настоящую силу медведя нужно сунуться в его логово. И ты все равно сунешься! – решил Бури. – Не хочешь сегодня, тогда завтра, когда пойдешь на «злой город». Я буду подгонять тебя и твоих воинов во имя славы Великого Хана и медвежье логово будет за твоей спиной, болтун!»