е. Фен ограничился тем, что выразил сочувствие, и опять вышел на улицу. После службы ученики временно расстались со своими родственниками и разошлись по пансионам, чтобы переодеться к следующему действию. Директор со светской любезностью переходил от одной группы к другой. Вчерашние выпускники с независимым видом расхаживали по площадке, дымя трубками и стараясь подавить инстинктивное почтение к своим бывшим наставникам и учителям. Возвращение школьников в белых фуфайках, синих шортах и красных кроссовках возвестило о начале представления. Военный оркестр, сверкая начищенными инструментами, устроился на трибуне стадиона. Вокруг поля для крикета собралась толпа зрителей, состоявшая из родителей, учителей, выпускников и обслуживающего персонала. Ученики выстроились на траве в ровные ряды. Майор Персиваль, командующий кадетским корпусом и по совместительству инструктор по гимнастике, взгромоздился с мегафоном на стремянку и оглядел строй. Часы пробили без четверти одиннадцать. «Смирно!» — гаркнул майор Персиваль, и все мгновенно выполнили команду. Сержант Шелли поднял дирижерскую палочку. Винни-Пух зашелся в истошном лае. Разговоры стихли. Оркестр подтянулся, вскинул инструменты и грянул марш.
Следующие двадцать минут, под гортанные команды майора Персиваля и аккомпанемент оркестра, исполнявшего поочередно марши, попурри и вальсы, школьная команда с точностью швейцарских часов проделывала всевозможные акробатические фокусы и трюки, вызывая восхищенные возгласы родителей и одобрение наставников. Зрелище получилось красочным и интересным, снисходительно подумал Фен, но тут же с сожалением добавил, что мог бы заняться чем-нибудь более полезным, чем созерцание приятных зрелищ. Еще не все вопросы решены. В целом дело казалось ясным и простым, не считая мотивов преступления, однако ему требовалось сопоставить пару фактов. Оглядевшись по сторонам, он увидел невдалеке учителя средних лет и направился к нему.
— Простите, — произнес Фен, — вы не подскажете, как найти мистера Этериджа?
— Я — Этеридж, — ответил преподаватель. Он пожал Фену руку и сразу ее отдернул, словно ожегся о крапиву. — Рад с вами познакомиться, — продолжил он. — Ваш сын делает большие успехи. Уверен, у него прекрасное будущее.
— Нет, нет, — торопливо возразил Фен. — Я не родитель.
— В самом деле? — вежливо промолвил мистер Этеридж и опять пожал ему руку.
Его аккуратно подстриженные волосы редели на макушке, а на лице блестели потертые очки в толстой роговой оправе. Несмотря на затрапезного вида пиджак и светлые фланелевые брюки, торчавшие из-под красной мантии, он держался спокойно и уверенно, словно обедневший, но сохранивший достоинство аристократ. Фен представился, и мистер Этеридж, похоже, собрался пожать ему руку в третий раз, но в последний момент передумал и вместо этого указал на поле для крикета.
— Вам нравится? — поинтересовался он.
— Весьма недурно, — ответил Фен. — По-моему, в этих упражнениях есть нечто от гуттаперчевой эстетики балета.
— Они символизируют дисциплину, — изрек мистер Этеридж, для которого любой вопрос был лишь поводом для того, чтобы разразиться речью. — А для неопытных умов, возможно, и единообразие. — В каждом его слове, обозначавшем общие понятия, чувствовалась большая буква. — Но в последнем случае это, конечно, заблуждение.
— Разумеется, — поддакнул Фен. Проповедь собеседника явно требовала подтверждений, а не спора.
— Заблуждение, — продолжил мистер Этеридж, — поскольку любая попытка утвердить единообразие на самом деле подчеркивает эксцентричность. Собственно, именно она ее и порождает. Только когда юноша оказывается предоставлен сам себе, например в университете или на работе, он становится более или менее типичным. Люди — стадные животные. В школе унификация принудительна и неизбежна, поэтому приводит к своей противоположности. Но в большом мире, когда человек хочет общаться с себе подобными, ему приходится втискиваться в более или менее привычную категорию: «спортсмен», «художник», «ученый» и так далее — и тем самым обтесывать острые углы собственной индивидуальности. Только в таких местах, как это, еще можно найти настоящих оригиналов.
— Ясно, — кивнул Фен.
— На самом деле значительная часть критики против частных школ связана с элементарной психологической ошибкой — утверждением, будто юные умы скорее впечатлительны, чем критичны. В действительности все наоборот. Вот почему упреки левых, что на должности учителей принимаются в основном люди консервативного склада, — чистейшая глупость. В подобных вопросах старшеклассники всегда настроены диаметрально противоположно тому, что проповедуют их педагоги. Если сделать учителями социалистов, то по всей стране начнется национальное возрождение консерватизма.
Озвучив это удивительное пророчество, мистер Этеридж замолчал, и Фен воспользовался моментом, чтобы сменить тему.
— Любопытно, — промолвил он. — Значит, Лав должен был стимулировать распущенность, а Сомерс… Чему содействовал он?
— Сомерсу не хватало индивидуальности, — ответил мистер Этеридж, — поэтому он не мог ничему ни содействовать, ни противодействовать.
— И средств ему, похоже, тоже не хватало.
— Жалованье Сомерса составляло сто семьдесят фунтов в год, — невозмутимо сообщил мистер Этеридж. — После его смерти на банковском счету осталось не более ста пятидесяти фунтов. Сомневаюсь, что Сомерса могли убить в корыстных целях. Он не оставил завещания, поэтому даже то немногое, что имел, перейдет к его ближайшей родственнице — богатой тетушке из Миддлсборо. Друзей у него не было, врагов тоже. В общем, убийство по личным мотивам маловероятно.
— Как насчет женщин?
— Его сексуальная жизнь была связана с одной молодой особой по имени Соня Делани, манекенщицей из Уэст-Энда, которую он регулярно навещал в выходные дни. Несомненно, здесь имело место чисто деловое соглашение, вряд ли грозившее какими-либо осложнениями.
— Значит, у вас нет предположений, что послужило мотивом для убийства?
— Никаких, — смиренно ответил мистер Этеридж.
Выражение его лица напомнило Фену игрока в крикет, прозевавшего самый легкий мяч.
— Ну, а как насчет Лава?
— Лав, — в голосе учителя прозвучал сарказм, — был автомат, а не человек. — Похоже, мистер Этеридж все еще злился на Лава, что тот не подбрасывал «зерна» на его безупречно работавшую мельницу. — Он и его жена были несовместимы по характерам. Она могла убить его.
— Но не убила.
— Правда? В таком случае он скорее всего раскопал чьи-то мелкие грешки, и кому-то это не понравилось.
— Соня Делани?
Мистер Этеридж покачал головой:
— Про нее он знал.
— И не возражал? Кажется, Сомерс являлся его протеже?
— Лав был пуританином, но не фанатиком. — Мистер Этеридж, уже некоторое время страдальчески морщивший нос, наконец вытащил платок и высморкался с такой силой, точно хотел повторить подвиг Роланда, протрубившего в рог в ущелье Ронсеваль. — Сенная лихорадка, — объяснил он. — Так что я говорил?
— Лав был пуританином, но не фанатиком.
— Вот именно. Он практиковал, так сказать, коммерческое пуританство, касавшееся прежде всего денег. Лав не возражал против того, чтобы Сомерс имел любовницу, но сразу встал бы на дыбы, если бы Сомерс, например, попытался обмануть налоговую службу.
Оркестр заиграл известный вальс из «Веселой вдовы». Коммерческое пуританство, подумал Фен: это хорошо сочеталось с упоминанием «мошенничества» в записке Лава. Впрочем, он сомневался, что мистер Этеридж, при всей его впечатляющей осведомленности, был с ним в полной мере откровенен. Он решил зайти с другой стороны:
— Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?
Мистер Этеридж одновременно и чихнул, и выразил свое согласие. Получившийся в итоге громкий звук заставил вздрогнуть соседей.
— Вот так-то лучше, — пробормотал он, энергично работая платком. — Теперь все прочистилось. Да, спрашивайте, что хотите. Со мной уже говорили насчет отчетов. Если вас это интересует, то могу сообщить, что когда я вышел из учительской в десять часов вечера, Сомерсу оставалось заполнить девяносто семь бланков.
— У вас удивительно точная информация.
— Вы правы, — не без самодовольства согласился мистер Этеридж. — Хотя в данном случае для этого есть веская причина. Вчера после первого урока я спросил у Сомерса, когда он собирается закончить свой отчет. Я знал, что он не успеет вовремя из-за своей руки. Тот ответил, что начнет работу в десять и к одиннадцати сдаст Уэллсу. Я сделал отчеты раньше и перед уходом решил проверить, сколько бланков надо заполнить Сомерсу. Как я уже сказал, их было девяносто семь.
— А какие именно девяносто семь?
Мистер Этеридж пожал плечами:
— Ровно в десять Уэллс унес остальные в свою комнату.
— Прекрасно. Идем дальше. Факт, что Уэллс регулярно обновляет промокательную бумагу и сидит у себя с десяти до одиннадцати часов, был хорошо известен?
— Безусловно.
— А педантичные привычки Лава?
— Они стали притчей во языцех.
— Вы не замечали в последнее время каких-нибудь странностей в поведении Лава?
— Замечал. Буквально вчера я говорил об этом Сомерсу. У Лава постоянно был такой вид, словно кто-то оскорбил его в лучших чувствах. — Лицо мистера Этериджа омрачилось. — Но кто в этом виноват, — добавил он хмуро, — я не знаю. Вряд ли Сомерс.
— Как Сомерс повредил себе руку?
— Упал с велосипеда неделю назад.
— Кто-нибудь видел, как это случилось?
— Человек пятьсот, наверное. Это произошло перед Домом Хаббарда, когда все выходили после первой смены. Сомерс пытался объехать какого-то безмозглого ученика, который не смотрел, куда идет. Вывих был ужасный, я сам видел.
— Сомерс всегда писал черными чернилами?
— Да, с тех пор, как я его знаю.
— Ну, что ж, — задумчиво протянул Фен, — в таком случае…
Шум аплодисментов не позволил ему закончить фразу. Парад завершался. Майор Персиваль слез со своей стремянки. Оркестр покинул трибуну, ученики отправились переодеваться, а зрители начали медленно расходиться.