ная перемена цвета могла бы вызвать подозрения.
От Шелли я не узнал ничего, кроме факта, что револьвер и глушитель украли из оружейной, причем сделать это мог кто угодно. Мы со Стэггом безуспешно обыскали комнаты Сомерса. Я заметил, что он читал «Четвертый подлог», но в тот момент не обратил на это особого внимания — как и на факт, что в утро перед убийством Сомерс снял с банковского счета сотню фунтов. Деньги мы не нашли, поэтому я предположил — и думаю так до сих пор, — что их взял убийца.
Позднее мы узнали об убийстве миссис Блай, это открыло нам глаза на существование манускриптов и прояснило мотивы преступления, а заодно и многое другое. Сомерс собирался купить рукопись. Лав — а я не сомневаюсь, что именно Лав расспрашивал в «Маяке» о миссис Блай и по этой причине написал потом в своей записке о «мошенничестве», — попытался сорвать сделку, рассказав миссис Блай об истинной ценности найденных бумаг. Это давало Сомерсу веские основания, чтобы устранить Лава. Его виновность в этом преступлении больше не вызывала у меня сомнений.
Однако оставались неувязки. Каким образом Лав мог узнать о предстоящей покупке? И почему написал про сговор двух коллег? Я считал невероятным, чтобы Сомерс рассказал о своем открытии кому-то еще, рискуя тем, что в последний момент добыча выскользнет у него из рук. К тому же у Сомерса не было причин обращаться к кому-либо за помощью, ведь нужная сумма денег имелась на его счету. И, уж конечно, он не стал бы посвящать в свои планы Лава, «коммерческое пуританство» которого было ему хорошо известно. Я решил, что Лав просто ошибся насчет «сговора», несмотря на то, что этому противоречило обстоятельство, что «икс» почти наверняка убил Сомерса и миссис Блай — из-за рукописей, о существовании которых предположительно знал. Получалось немного зыбко, не спорю, но одно обстоятельство для меня было несомненно: поскольку Лав мог с полным основанием назвать Сомерса своим «коллегой», то второй участник драмы — вероятно, мистер «икс» — и явился причиной ошибки, заставившей его наполовину зачеркнуть слово «коллеги» в своей записке.
Затем к нам поступили отчеты об алиби. О, это было истинное откровение! Я не собирался учитывать учителей, но когда оказалось, что у Матисона, Этериджа и Филпотса нет никакого алиби с пяти до одиннадцати часов вечера — и, значит, они не ломали часы Сомерса, чтобы подкрепить его трюк с чернилами, — я вычеркнул их из списка подозреваемых. Уэллс выбыл оттуда по той же причине. Оставался один кандидат — Гэлбрейт. Он идеально подходил на роль убийцы. Лав вполне мог назвать его своим коллегой. Остальные четыре кандидата, по чудесному совпадению, весь вечер вместе играли в бридж. А его алиби — причем только его и больше ничье — совпадало с тем, чего я ожидал: полная неизвестность до без четверти одиннадцать, но железный свидетель — то есть вы — на остаток вечера.
Стэгг сообщил, что Гэлбрейт увлекался старыми манускриптами. Для меня это стало последним доводом. Если Сомерс и мог рассказать кому-нибудь про рукопись, то именно специалисту в этой области. Он собирался выложить за документ сотню фунтов, почти опустошив свой счет в банке. Понятно, что его беспокоила подлинность рукописи, и он хотел в ней удостовериться, не подвергая себя большому риску. Гэлбрейт казался ему — как и другим — тихим и безобидным человеком, который не станет вмешиваться в его дела и тем более извлекать какую-то выгоду из данной ситуации. Между прочим, во время садовой вечеринки я спросил у Гэлбрейта, не общался ли с ним Сомерс на эту тему, и тот оказался достаточно умен, чтобы ответить утвердительно. Подобный шаг со стороны Сомерса напрашивался сам собой, и хотя Гэлбрейт мог все отрицать, не опасаясь, что мы уличим его во лжи, было безопаснее и разумнее признать, что Сомерс говорил с ним о манускрипте.
Вчера во время чаепития дело представлялось мне так: Сомерс убил Лава, а Гэлбрейт наверняка убил Сомерса и, вероятно, миссис Блай.
Но у нас не было никаких улик против Гэлбрейта. Мы могли бы проанализировать состав чернил на бланках — что, собственно, и было сделано, — после чего его алиби разлетелось бы на мелкие кусочки. Однако отсутствие алиби само по себе не доказывает вину: мало ли у нас было людей без алиби? Что касается сломанных часов, то любой толковый адвокат разбил бы этот аргумент в пух и прах. «Дамы и господа, — в голосе Фена послышались фальшиво-напыщенные нотки, — всем известно, что даже лучшие из нас могут быть подвержены — ха-ха — необъяснимым приступам рассеянности. Но можно ли повесить человека — и я адресую вопрос ко всем разумным людям, сидящим в этом зале, — можно ли повестить человека только потому, что несчастная жертва жестокого убийства надела часы не на ту сторону руки?» А уж по поводу полузачеркнутых «коллег» и моих соображений насчет того, что Сомерс мог довериться только эксперту по старым манускриптам, присяжных щедро засыпали бы глупостями и софизмами. Хотя на самом деле это обстоятельство очень важно, суд счел бы его чем-то надуманным и незначительным.
Кроме того, у меня оставались сомнения. Конечно, все указывало на виновность Гэлбрейта, но я хотел получить неопровержимые доказательства — для очистки совести и чтобы позднее убедить присяжных. Вот почему я придумал примитивную ловушку.
Я поручил Уимсу завести беседу с Гэлбрейтом и упомянуть о том, что он подслушал мой со Стэггом разговор насчет поимки убийцы. Стэгг будто бы говорил: «Если сумеем разрушить его алиби, сэр, то сможем передать дело в суд на основании показаний того парня, который видел, как он грабил коттедж. Но если нам это не удастся — а я не вижу, как это можно сделать, — то у нас ничего не получится». Я с ним якобы согласился, но тут мы заметили Уимса и отошли подальше.
— Грабил коттедж? — озадаченно произнес директор.
— Это была только догадка, — объяснил Фен. — Стэгг обнаружил в доме миссис Блай следы взлома, и я предположил, что прежде, чем совершить убийство, Гэлбрейт пытался добраться до рукописи более простым способом.
— Понятно, — кивнул директор. — Но как этот вымышленный разговор мог повлиять на Гэлбрейта?
— Во время званого вечера я хотел объявить о ложном воскрешении Брэнды. Сказать, что преступник пытался убить ее, но она лишь потеряла сознание, а не умерла. Потом мы дали бы Гэлбрейту возможность убить предполагаемую Брэнду — манекена на больничной койке. Даже если бы мы не поймали его с поличным, уже это покушение доказало бы, что Сомерса убил Гэлбрейт.
— Подождите. — Директор нахмурил брови. — Откуда Гэлбрейт мог узнать о Брэнде?
— О, мой дорогой Гораций, — простонал Фен, — раз уж он знал про невидимые чернила, то, наверное, мог догадаться, почему исчезла Брэнда?
— Да, конечно, — сконфузился его собеседник. — Извините.
— И тут произошло совершенно неожиданное событие. Брэнда действительно оказалась жива, и моя ловушка захлопнулась раньше времени, застав меня врасплох. Кто-то попытался убить девушку. И это стало неопровержимым доказательством виновности Гэлбрейта.
— Каким образом?
Директор явно боялся снова попасть впросак, но решил выяснить все до конца.
— Единственная связь Брэнды с данным делом заключалась в том, что она видела, как Сомерс украл кислоту из шкафчика в кабинете химии. Если бы она выжила, то могла бы рассказать об этом нам, а мы бы стали выяснять, зачем ему это понадобилось, полистали бы научные справочники и в конце концов пришли бы к выводу, что он хотел изготовить невидимые чернила. Но единственным человеком, чья свобода и безопасность зависели от того, выплывет ли наружу правда о чернилах, являлся Гэлбрейт: после смерти Сомерса только он имел мотив для убийства Брэнды. Думаю, не нужно объяснять, что на самом деле он ошибался и раскрытие уловки с чернилами не имело большого значения для его поимки. Но разговор с Уимсом заставил его думать, будто дело обстоит именно так, и если его драгоценное алиби будет разрушено, он потеряет все.
Глава 17Нерушимый мир
Фен сделал паузу, чтобы взять новую сигарету, а директор со вздохом откинулся в кресле.
— Потрясающе, — восхищенно пробормотал он.
— Вовсе нет, — возразил Фен, на сей раз без ложной скромности. — Несмотря на обилие деталей, дело с самого начало было ясным и простым. А вот за то, что я имел глупость отправиться в Мелтон-Чарт без оружия, мне следует намылить шею.
— Хорошо, — кивнул директор, — а теперь перейдем к последовательному ходу событий. Кое-что насчет рукописей мне не совсем понятно.
— Боюсь, тут мы не сможем обойтись без домыслов, — предупредил профессор. — Все главные участники драмы мертвы, поэтому некоторые эпизоды можно восстановить предположительно. Но в целом реконструкция событий выглядит примерно так.
Все началось в прошлый понедельник в пабе «Маяк», когда Тавернер в случайном разговоре рассказал Сомерсу о найденном манускрипте и, возможно, упомянул его заголовок: «Вознагражденные усилия любви». Сомерс — как мы помним, учитель английского, — сразу заинтересовался новостью и во вторник вечером навестил миссис Блай, чтобы выяснить, как обстоят дела. Решив, что игра стоит свеч, он спросил миссис Блай, сколько она хочет получить за свою находку, и та назвала цену — сто фунтов. Скорее всего, вначале это была просто шутка, но, увидев, как сильно заинтересован Сомерс, она настояла на этой сумме. Сомерс, поторговавшись для виду, видимо, предложил ей чек, но миссис Блай отнеслась к этому с подозрением и потребовала наличных. «Хорошо, — согласился он, — я возьму деньги в банке и принесу их завтра». А она, видимо, ответила: «Нет, завтра я поеду к сыну и вернусь только в субботу, тогда и принесете деньги».
— Послушайте, — перебил директор, — давайте обойдемся без этих «видимо» и «скорее всего». Они сбивают меня с толку. Говорите так, как будто все произошло в действительности, а если скажете что-нибудь абсурдное, я вас остановлю.
— Я никогда не говорю ничего абсурдного, — холодно возразил Фен. — Но вы правы, так будет лучше. Итак, я продолжу. Сомерс был не в восторге от того, что придется ждать долго: он боялся, что миссис Блай заподозрит истинную ценность рукописей и продаст их кому-то другому за более крупную сумму. Поэтому он попросил ее подписать бумагу с «обещанием о продаже», и она согласилась, ведь для нее сто фунтов являлись целым состоянием. Кстати, мы нашли этот документ у Гэлбрейта: очевидно, он взял его у Сомерса после убийства. Сомерс написал в нем следующее: «Я, нижеподписавшаяся, обязуюсь после выплаты мне ста фунтов наличными немедленно передать Майклу Сомерсу из Кэстривенфордской школы рукопись, найденную в моем коттедже и озаглавленную «“Вознагражденные усилия любви”», при условии, что эти деньги будут переданы мне в течение недели со дня подписания этого соглашения». Миссис Блай подписала документ, и Сомерс ушел, взяв его с собой. Поскольку это было условное соглашение, оно не имело юридической силы, но ни Сомерс, ни миссис Блай этого не знали — как и Гэлбрейт, ознакомившийся с ним впоследствии.