Высокой груди ширь, и тонкость поясницы,
И крепость мышц тугих. Как золото пшеницы,
Горит, струясь до плеч, кудрей его руно.
Дыханье уст его – как чистое вино,
Румянец – как заря, как мягкий шелк – ресницы,
А очи синие – две светлые криницы,
Где двух лучистых звезд мерцанье зажжено.
Желанные глаза! Блесни они любовью –
В ответ им трепетом, подобным славословью,
У каждой женщины запела бы душа.
Но холоден Нарцисс, как будто пылкой кровью
Не бьется сердце в нем: спокойствием дыша,
Он замкнутость блюдет нетронутою новью.
А мир зовет к любви. С лазурью небосклона
Сливается земля в один волшебный сон,
Где, светлые, живут, родные испокон,
Прекрасный человек и щедрая природа.
Беспечная душа счастливого народа –
Как Вакха влагою наполненный ритон:
Желанье Красоты – единственный закон,
И в празднике любви – блаженная свобода.
Любовный гимн в волнах у мирных берегов,
Как ложе брачное – зеленый пух лугов,
Альковы тайные – в тени смолистых пиний,
А небо звездное – покров из жемчугов…
И сходят к юношам влюбленные богини,
И млеют женщины в объятиях богов…
Везде царит Любовь, могучий властелин.
У юношей и дев сердца поют, как птицы,
На память заучив заветные страницы
Мечтою страстною овеянных былин.
Для юности открыт зеленый мир долин
С пестреющим ковром гвоздик и медуницы,
Там, в хороводные сплетаясь вереницы,
Так радостно идти под пенье окарин.
Сзывают юношей мелодией певицы,
И девушка спешит на тихий зов цевницы,
У звонкого ручья забыв пустой кувшин…
А солнце ласково. Легко парят орлицы.
Душистый, весь в цвету, томится розмарин…
И в воздухе – угар любовной огневицы.
Любовь, рассыпав сны, как розы из кошницы,
Волнует и влечет… И дразнит красота…
Проста, как жизнь сама, томит одна мечта
Стремления юнца и помыслы юницы.
Учась у голубя и белой голубицы,
Воркует, не стыдясь, влюбленная чета,
И в сладком трепете сближаются уста,
И мечутся в глазах далекие зарницы…
Так диво ль, что в чаду исканий и побед
Бессчетные сердца мечтой стремятся вслед
За властной прелестью прекрасного Нарцисса…
О, речи тайные, безумные, как бред!..
Желают женщины его, как Адониса,
Для пылких сверстников он люб, как Ганимед.
Красавицы спешат ему наперерыв
Вниманье расточать… Но ни посул лобзанья,
Ни в знойном шепоте намек иносказанья
Его не трогают. Нарциссу чужд порыв.
Встречая холодом двусмысленный призыв
Нескромных юношей и женские терзанья,
Он отвергает все мольбы и притязанья,
Надменным гордецом в Беотии прослыв.
Никто не разгадал, что лжет такая слава,
Что холод видимый – лишь внешняя оправа,
Что сердцу чуткому огонь любви знаком,
Что грудь Нарцисса жжет желания отрава,
Что страсть в нем говорит нездешним языком,
В вулкане дремлющем – клокочущая лава…
Таков ли был Нарцисс еще совсем недавно?!
Кудрявым отроком в кругу отроковиц,
Восторженно ценил он прелесть свежих лиц
И к юным девам льнул с искательностью явной.
Изгибы стройных тел любил в их пляске плавной;
На них – в любви еще несмелых учениц –
Бросал горящий взор из-под густых ресниц,
Искал улыбки их, по-женски своенравной.
Средь игр и танцев им он отдавал досуг,
Всех одинаково умел пленить… Но вдруг
Выискивал одну избранницу средь сверстниц…
И, в сердце затая непрошеный испуг,
Шептала девушка в кружке подруг-наперсниц
О том, что нашептал Нарцисс, прекрасный друг.
Так было. Но прошло… Однажды, в летний зной,
Настигнув кабана в преследованьи яром,
Испить припал Нарцисс к реке под крутояром.
Где свеж и бархатист был берег вырезной.
И вот – его лицо пред ним в воде сквозной:
В румянце трепетном горящее пожаром,
Оно, не тронуто обветренным загаром,
Светилось нежною девичьей белизной.
Лучистый взор мерцал за темным окаймленьем
Изогнутых ресниц; воздушным обрамленьем
Дрожало золото кудрей вокруг чела…
Смотрел… смотрел Нарцисс с невольным изумленьем…
И долгий-долгий миг душа его жила
Тревогой смутною и сладостным томленьем.
Он лик иной узнал в себе самом мгновенно
И понял, что души мечтательный покой
Утрачен навсегда… С влюбленною тоской
Он этот лик таил на сердце сокровенно.
Он видел в снах его. Им грезя вдохновенно,
Он только этих глаз искал в толпе людской,
И негу этих губ со страстностью мужской,
Весь замирая, пил мечтою дерзновенной.
И вот он въявь пред ним живет в струях реки:
Нарцисс и этот лик – как братья-двойники,
Как будто надвое в себе Нарцисс расколот…
Во сне иль наяву?.. Как сладко от тоски!..
А сердце жаркое в груди стучит, как молот…
Протяжный звон в ушах… И бьется кровь в виски…
Не Рок ли присудил Нарциссу повстречать
Свое лицо в тот день?.. От малых лет недаром
С тревожной памятью о предсказаньи старом
Его от этого остерегала мать!
И, странный образ тот похитив, словно тать,
Он обладал теперь опасным тайным даром:
Мечта, двуликая двуполой жизни жаром,
Отметила его, как жгучая печать.
Соблазнами дразня прозревшие зеницы,
Виденье отрока с душой отроковицы
В нем жило бытием второго естества,
И, словно вырвавшись из замкнутой темницы,
Немолчно предъявлял ему свои права
Тот призрак двойника… Иль, может быть, двойницы?!.
Раз нимфа – видел он – в беспамятстве, без звука
Стремглав промчалась в лес, в лучах луны светла,
Как серебристая и быстрая стрела,
Слетевшая с дуги натянутого лука.
Пронесся хриплый крик; звенела тишь от стука
Раздвоенных копыт… Похожий на козла,
Сатир преследовал беглянку…
И была Она застигнута в тени густого бука.
Захватчик не внимал беспомощной мольбе…
Недолго длился бой… И в лунной ворожбе
Нарцисс, свидетель тайн, в душе сплотил два мира:
Он сознавал, томясь, что пережил в себе
Мужское торжество победного сатира
И трепет женщины, осиленной в борьбе.
Подавлен и смущен, Нарцисс страдал с тех пор,
Как язвой, внутренним недугом нестроенья,
Не мог в себе самом найти успокоенья
И кончить двух естеств бессмысленный раздор.
Зато… по временам… всё чаще… тщетный спор
Чудесно замирал… Тревога раздвоенья
Сменялась тишиной… И, полный упоенья,
Он новой жизнью жил, но тайно, словно вор.
Он, с призраком своим сживаясь в образ слитный,
Впивал любовь. Но в ней, как голод ненасытный,
Усладой острою не исчерпалась страсть…
Кто б это мог понять?!. И он таился, скрытный,
Чтоб тайны роковой не посягнул украсть,
Случайно вторгнувшись, похитчик любопытный.
Он избегал реки; меж юношей румяных
Одежды не снимал: по-женски кожей бел,
Стыдом томился он средь загорелых тел,
Избытком буйных сил и счастьем жизни пьяных.
Он не делил их чувств порывистых и рьяных;
Когда друзья при нем итог любовных дел
Сводили, хвастаясь, – как дева, он краснел
И жарко вспыхивал при шутках грубо-пряных.
Но также не жил он и прежнею мечтой
О девах с их земной доступной красотой,
В девическом кругу застенчив стал и робок;
Его не жгли глаза с истомной темнотой,
И тело женское, прильнувшее бок о бок,
В нем не будило чувств дразнящей теплотой.
Нет в женщинах того, к чему он грезой зван.
Их шепот не таит былого обаянья.
Бездушна и мертва, как мрамор изваянья,
Их тела красота, а страсть их – лишь обман.